Свой человек на небесах - Евфимия Пащенко

— Боря, я тебя услышал, — ответствовал господин Колосов тоном божества, снисходящего до разговора с простым смертным. — Все, что нужно от меня — получишь. Когда приступишь?

— Так ведь уже приступил, Василий Петрович…

— О’кей. Что тебе на этом этапе понадобится?

— Настоятель сказал, что надо написать житие вашего прадедушки. То есть собрать воспоминания о нем, — пояснил Жох, не без оснований предполагая, что господину Колосову незнакомо слово «житие».

— Нет проблем.

С этими словами правнук старца-чудотворца выдвинул ящик письменного стола и протянул Жохову тетрадку в черном коленкоровом переплете.

— Что это? — спросил Жох.

— Бабкины воспоминания.

— Дневник?

— Нет (по правде сказать, господин Колосов так и не удосужился прочесть пресловутое житие старца Василия…). Этого достаточно? — поинтересовался он, наблюдая, как Жох просматривает тетрадку.

— Да по ходу пока хватит, — отозвался антиквар.

— Тогда удачи! — бросил господин Колосов, поглядывая на часы. — А то у меня сейчас встреча с поставщиками запланирована. Пока, Боря! Держи меня в курсе.

От господина Колосова Жох поехал в редакцию «Двинской волны» к журналисту Ефиму Абрамовичу Гольдбергу, более известному под псевдонимом Евфимий Михайловский. С этим человеком, чьи убеждения всецело зависели от личной выгоды, Жоха связывало давнее и взаимовыгодное сотрудничество. Ибо каждому жоху полезно иметь под рукой такого виртуоза пера и прелюбодея мысли, каковым был журналист Ефим Гольдберг.

— А-а, Борис Семенович! — приветствовал Жоха Ефим Гольдберг, отрываясь от компьютера, на котором он что-то печатал, барабаня по клавиатуре со скоростью заправской машинистки. — Мое почтение! Какими судьбами?

Однако практичный Жох не стал тратить время на разговоры со словоохотливым до болтливости потомком Авраама. Ведь позавчера они уже все обсудили…

— Это по поводу нашего дела, — бросил он, протягивая журналисту тетрадку, полученную от господина Колосова. — Полистай на досуге. Через неделю все должно быть готово.

Кратко и по делу.

Спустя семь дней в офисе Жоха раздался телефонный звонок.

— Мое почтение, Борис Семенович! — раздался в трубке дребезжащий тенорок Ефима Гольдберга. — А у меня таки все готово…

— О’кей, — отозвался Жох. — Тогда давай у меня вечером…

На дворе еще не успело стемнеть, как Ефим Гольдберг был уже у Жоха.

— Ну, Борис Семенович, и позабавили же вы меня! — заявил он с порога.

— И чем же? — поинтересовался Жох.

— Да это же просто бомба!

— В каком смысле? — поинтересовался Жох.

— А вы, Борис Семенович, сядьте! Сядьте, а то упадете! А я вам кое-что зачитаю…

С этими словами Ефим Гольдберг извлек из портфеля ту самую тетрадку в черном коленкоровом переплете, которую неделю назад получил от Жоха, а Жох — от господина Колосова. И принялся читать нарочито серьезным тоном:

«Старец Василий был сосудом избранным еще до рождения своего. Как-то раз шла его мать по улице, и встретилась ей одна женщина, да не простая. Поклонилась ей и говорит:

— Не тебе я кланяюсь, а тому, кого ты в себе носишь. Велик он будет у Бога, благодати от Него получит много, многих от грехов спасет, в рай за собою приведет.

Когда же старец родился, то не только по средам и пятницам материнского молока не вкушал, а даже по понедельникам. В те же дни, когда его мать в женской нечистоте была, он ей не давал себя касаться. Таковую имел младенец старец Василий ревность о чистоте душевной и телесной…»

Жох поморщился.

— Бред какой-то…

— А вы погодите, Борис Семенович, погодите! Дальше еще занятней будет! — обнадежил его Ефим Гольдберг, перелистнув несколько страниц. После чего продолжил:

— «…И пошел юноша старец Василий по городам да по деревням, по церквям да монастырям, слово свое миру возвещать. И отовсюду-то его гнали. Ибо сказано, что все, хотящие благочестиво жить — гонимы будут[38]. Тогда вернулся он в Михайловск. Тут приняла его в свой дом одна девица, именем Глафира, из которой он изгнал блудного беса».

— Интересно, как он это сделал? — усмехнулся Ефим Гольдберг, прервав чтение. — Как в «Декамероне»? «У тебя — ад, у меня — дьявол, так вот давай мы с тобой станем загонять дьявола в ад»… Да это еще что! Похоже, он этим чертогоном занимался, так сказать, в массовом порядке. Вот послушайте:

— «Потом приходили к старцу и другие жены и девицы, грешной плотью томимые. Ибо великую силу имел он на блудного беса. И всех он исцелял и благословлял жить в посте и молитвах, во златой трубе и гуслях хвалу Господу воздавать, и не искать супружества плотского, греховного, а взыскать супружества духовного. И нарек их своими возлюбленными невестами, сестрицами-голубицами. А благочестивую и мудрую деву Глафиру, которую он первой исцелил, поставил над ними матушкой».

— То есть маман… — резюмировал журналист с циничной ухмылкой. — Ай да старец! Ну, что я вам говорил, Борис Семенович? Бомба!

Жох молчал. Не дожидаясь ответа, Ефим Гольдберг опять зашуршал страницами тетрадки. И с деланой слезой в голосе стал читать дальше:

— «…И был старец осужден судом неправедным и заточен в монастырь. Остались сестрицы-голубицы без него, как овцы без пастуха. И пребывали денно и нощно в великой скорби о нем, ни еды, ни пития, ни сна не вкушая, а матушка Глафирушка — паче всех прочих. Ибо больше всех любила она своего духовного супруга старца Василия. Тогда старец явился ей в видении и сказал:

«Не скорби, возлюбленная горлица моя! И утешь моих сестриц-голубиц. Ибо разлука эта послана вам во испытание. И кто его вытерпит — тому будет великая радость по пришествии моем. А кто усомнится и отпадет от меня — погибнет, как ветка, от древа отломленная, если не покается и вновь ко мне с верой не обратится».

Рассказала матушка Глафирушка свой сон сестрицам-голубицам, и утешились они, что старец Василий духом с ними пребывает. А тут еще одно чудо случилось: младшая из голубиц, Анной ее звали, вдруг сделалась больна чревом. Позвали к ней врачей, да только те лишь руками развели: мол, знать не знаем, что за хворь такая, и в книгах наших такой болезни нет. Тогда говорит ей матушка Глафирушка:

— Не иначе, сестрица, как тебе эта болезнь за какой-то тайный грех послана. Да смотри, то ли еще по смерти будет! Здесь муки временные, там же будут вечные! Покайся, пока не поздно, а мы будем старца Василия молить, чтобы он тебя простил и помиловал!

Тут Анна и покаялась, что по внушению лукавого усомнилась в святости старца Василия и хотела в мир уйти. И, как покаялась она в этом, вышло у нее из чрева чудище студенистое с ребрами. Вот каковы плоды греха!»

— Ну-ну… — съехидничал потомок Авраама. — Интересно, куда они этот плод греха девали? И от кого он был? Впрочем, тут есть кое-что позанятней. Сейчас найду… А-а, вот оно:

— «…И было старцу откровение, что грядет новый потоп. И в том потопе погибнет град Михайловск за грехи живущих в нем. Тогда сел старец Василий на ероплан и полетел на небо. И там беседовал с Богом, как второй Моисей. И умолил не губить город, чтобы вместе с грешниками не погибли и праведники. Так пощажен был град Михайловск за молитвы старца Василия…» Что скажете, Борис Семенович?! Самый замечательный безбожник не придумает шарж кощунственней[39], чем такие благочестивые сказки церковников! Но это еще что! Дальше — еще похлеще:

— «Напоследок же стяжал старец венец мученический. О чем сам матушке Глафирушке в тайной ночной беседе предсказал: се, приближается час, когда взят я буду от вас и предан смерти, и по смерти явлюсь к вам от востока, аки солнце. И в ту же ночь взяли его слуги велиаровы, и всадили в темницу, и в ней он умре. Тогда умолили сестрицы-голубицы выдать ему тело старца. И, омыв его слезами, яко многоценным миром, погребли возле храма Преображения Господня, куда старец Василий молиться ходил и им туда ходить заповедал, ибо только там благодать пребывает, а в других храмах ее нет, потому что служат в них не пастыри, а наемники, не верующие в него. Сами же пребывали в чаянии скорого его восстания из мертвых. И многие из них усомнились тогда, ибо медлил старец явиться к ним. Не ведая, что тем самым испытывает он веру их. Ибо лишь маловерный сомневается, а истинно верующий ни в чем не сомневается, но, как дитя, всему верует, наипаче тому, что превыше людского разумения, и потому только верой и постигается.

На пятый же день по кончине своей явился старец матушке Глафирушке и сказал ей:

«Не плачь, голубица моя избранная. И скажи сестрам: что вам в моем телесном восстании из мертвых? Плоть немощна, дух же бодр. А духом я всегда с вами пребываю. Да еще скажи им: как впадут они в скорбь, пусть пойдут на мою могилку да попросят меня: батюшка старец Василий, помоги! И я им помогу. И да будет ведомо всем: кто меня почитает, того я сам прославлю и возвеличу еще в этой временной жизни. В жизни же вечной будет он там, где ныне я сам пребываю».