Неповторимое. Книга 5 - Валентин Варенников

Когда все здания АЭС помыли снаружи вторично (внутри мы мыли раз 10–12), а снятый верхний слой грунта на всей территории АЭС убрали в могильники и уложили бетонные плиты, провели генеральную промывку всех дорог и этих плит. После чего уложили второй слой бетонных плит. А колодцы, куда стекала после помывки вода, были забетонированы. Вот теперь здесь можно было ходить босиком и в майке.

Какой это был труд! Полковник Разуванов стал синий от напряжения и бессонных ночей. Он фактически жил на АЭС безвыездно. Да и не только он. Большая часть Научного центра МО трудилась именно здесь. А бригада химзащиты Киевского военного округа была главной и решающей силой по проведению всех работ на АЭС. Уборка особо опасных элементов — это предел риска и самопожертвования. Такими были действия офицеров и солдат инженерной бронетанковой и химической служб. Наши мощные вертолеты МИ-26, набирая тонны балласта, сбрасывали его в эпицентр 4-го блока. А затем они же «поливали» складскую зону. Заодно я распорядился «подлакировать» развалины блока, чтобы пыль от него не распространялась повсеместно. Это же сделали и с «рыжим лесом». Интересно, что много лет хвоя с ветвей не падала, хоть и засохла — возможно, от этого ее удерживал наш «лак»?

Весь остаток мая основные усилия мы сосредоточили на АЭС. Но когда я почувствовал, что работы здесь приобрели системный характер, то начал заниматься всеми тремя секторами, начиная с Белорусского.

Как-то летел с группой офицеров в Белорусский сектор. Вместе с нами отправился в путь академик В. А. Легасов, к которому я питал особое уважение за его глубокие мысли и манеру держаться просто и доступно, а также за способность в любое время обсудить интересующий вас вопрос. Возможно, меня еще подкупала в нем не просто искренность, но и глубокая душевность, когда он давал оценки действиям наших воинов. Они действительно заслуживали всяческого уважения.

Правда, я таким же образом относился и к академику Анатолию Петровичу Александрову. Он часто бывал на заседаниях коллегии Министерства обороны, приезжал по делам к министру обороны или к начальнику Генштаба (последний меня всегда приглашал на такую встречу). Анатолий Петрович нередко вспоминал о войне, о своих открытиях в области вооружений (особенно для Военно-Морского Флота). У него всегда были разумные взгляды и на современные виды оружия.

До событий 1991 года у меня были ровные отношения и с академиком Евгением Павловичем Велиховым. Одно время нам суждено было даже вместе возглавлять весьма важную государственную комиссию (в основном ученых и промышленников), которая несколько дней за Москвой заседала в бункере, принимая важное решение. А решение не только стоило многих миллиардов, но и определяло общую стратегическую линию нашего военно-промышленного комплекса (речь шла о том, какие должны быть у нас предприняты ответные меры на декларирование американцами своей программы СОИ). Тогда Велихов занимал правильную позицию, а затем у Евгения Павловича начались изломы во взглядах, в своих принципах. То ли на него подействовали отрицательно события последнего десятилетия, то ли американцы как-то заарканили его и подтянули к себе, то ли были другие причины… В общем, он стал больше смотреть по ту сторону.

Нормальные у меня были отношения и с академиком Письменным, который всегда действовал совместно с А.П.Александровым. Но академика Флерова я так понять и не мог.

А вот с В. А. Легасовым мы сошлись сразу и очень часто вместе бывали в поездках. И на этот раз в Белорусский сектор мы отправились вместе с ним. Есть такая категория людей, в которых я видел безусловных сторонников моих принципов и идей. У меня не бывало с ними каких-либо объяснений или дискуссий. Я этих людей просто чувствовал. Чувствовал и понимал, что в рамках сложившейся политической ситуации внутри страны с ними можно говорить откровенно. То есть рассуждая в целом откровенно, не переходить тот рубеж, который бы ставил собеседника в неловкое положение, вроде вопроса в лоб: «Вы за красных али за белых?» А он, может, сам за себя.

— Валерий Алексеевич, — начал я издалека, — я сейчас служу за рубежом — в Афганистане, вы знаете. И нам, находясь в чужой стране, глядя на свое Отечество со стороны, просто удивляться приходится — что дома происходит? Порой в газетах можно встретить такие статьи, да и по телевидению услышать такие речи по поводу жизни советского народа, что самые отпетые наши враги могут им позавидовать. Откуда все это вдруг потекло-полилось? Вам, наверное, виднее все эти процессы…

— Так у нас же теперь гласность и демократия, — улыбаясь одними глазами, заметил академик, давая тем самым понять, что собеседник может продолжать высказываться.

— Верно! И я поддерживаю этот курс. Но если говорить о гласности, то она должна быть для всех, а не для избранных. Мне довелось быть на XXVII съезде от начала до конца. И весь дух съезда, на мой взгляд, именно этим и был наполнен — говорить всю правду, а не полуправду. Следовательно, если обсуждается какое-то общественное явление, то в равной степени должно быть предоставлено слово тем, кто положительно оценивает и кто отрицательно характеризует это явление. А мы в положении гоголевской унтер-офицерши. Вот сейчас, буквально через полтора месяца после съезда, стряслась беда, которую, на мой взгляд, мы еще толком не оценили. Какая должна быть принципиальная позиция всего общества? Сплотиться! Как на войне. А у нас идет сплошная демагогия, какие-то разборки. И думаю, что тон такому деловому разговору должны были задать ученые. К ним прислушиваются, более того, события в Чернобыле ближе к компетенции ученых.

— Полностью согласен. В условиях катастрофы, конечно, мы должны мобилизоваться и максимально вложить свою энергию в локализацию всех процессов. Очевидно, в средствах информации в рубрике «Чернобыльская АЭС» надо давать народу более широкую информацию, что конкретно делается на станции и в окрэге. Среди людей не должно быть безразличных, тем более что наша экономика требует побольше крепких и добрых рук. Что касается роли и места наших ученых, — Легасов решил меня деликатно поправить, и правильно сделал, — то они уже определились, и от каких-либо выступлений и заявлений в печати, думаю, их надо уберечь. Мы ведь можем поднять такую никому не нужную дискуссию, что она только отнимет силы и время. Думаю также, что надо больше слова сегодня давать практикам-промышленникам. Надо популяризировать героический труд наших воинов при ликвидации последствий аварии на Чернобыльской АЭС.

— 14 мая Горбачев в своем обращении по телевидению дал оценку событий в Чернобыле. Кстати, он назвал число погибших — 9 человек. А фактически погибло 20 и более 200 госпитализировано. Но самое главное — из его обращения следует, что, оказывается, мы не видим серьезных последствий этой аварии, так как их не может быть. Честно говоря, я был крайне удивлен. Возможно, это был политический шаг, связанный с решением Европейского экономического сообщества временно прекратить экспорт товаров и продовольствия из СССР и даже из некоторых стран Восточной Европы. Я думаю, Горбачеву надо было найти какие-то другие аргументы. А так получается, что все в мире обеспокоены аварией в Чернобыле, кроме нас.

В. А. Легасов, естественно, молчал. Не критиковать же ему генсека! В моих рассуждениях, собственно, критики тоже не было. А было лишь не совсем лестное высказывание в адрес Горбачева. Хотя на критику генсека я к тому времени уже имел право: в декабре 1984 года на заседании Комиссии Политбюро ЦК КПСС по Афганистану, еще будучи вторым секретарем ЦК, Горбачев заявил, что надо немедленно принимать меры и выводить войска из Афганистана, решая проблему политическим путем. Но закончился 84-й, прошел 85-й, прожили уже половину 86-го года, а «воз и ныне там».

— Чувствую, что вам, Валерий Алексеевич, не нравится тема о гласности и демократии. Готов обсудить наши чернобыльские дела. Хотя я относительно демократии придерживаюсь очень четких убеждений: чем выше социалистический строй — тем выше требования к государству в части соблюдения им законов, в свою очередь, должны быть выше требования к гражданам по выполнению ими своих обязанностей по отношению к государству и обществу. Другими словами — чем выше мы поднимаемся в социалистическом развитии, тем более совершенными должны быть и люди, и государство. Демократия — это не игра в вольность и анархию.

На мой взгляд, выплеснутая в народ еще Н. Хрущевым эта болезнь («игра в вольность») все время бродила в обществе, постепенно проходя многолетний инкубационный период. Я против, так сказать, казарменного коммунизма, как модно стало сейчас говорить в печати, но я еще больше не приемлю вакханалию в обществе. То, что произошло на Чернобыльской АЭС, — это проявление лишь толики брожения в умах людей. Вроде с благими намерениями, но специалисты станции перешагнули через каноны, которые регламентируют жизнь АЭС. А в настоящем демократическом обществе этого не должно быть. Такое может иметь место в анархическом обществе. Дисциплина должна быть обязательной для всех, она предполагает подчинение всех установленному порядку. Это отнюдь не угнетение личности, как некоторые «демократически» настроенные публицисты выпячивают это в своих опусах в угоду Западу.