Греховные радости - Пенни Винченци

— И не спрашивай меня, когда и чем это закончится, потому что у меня нет на этот счет ни малейшего представления, — закончил он, и выражение его лица было каким-то странно беззащитным. Он посмотрел на сестру: — И обещай мне, Вирджи, что ты никому ничего не скажешь. Даешь честное слово?

— О господи, Малыш, ты что, считаешь, что я сейчас же начну обо всем трезвонить? — обиделась Вирджиния. — Разумеется, я никому ничего не скажу. Я просто боюсь за тебя, вот и все.

— Не надо, — сказал Малыш. — Я вполне способен сам позаботиться о себе.

Спустя три дня Энджи явилась к нему прямо со встречи, на которую ее пригласила Вирджиния. Настроение у нее было очень странное.

— Она ведет себя так, Малыш, словно она все еще моя хозяйка. Мне это не нравится.

— Ты принимаешь все слишком близко к сердцу, — примирительно произнес Малыш.

— Ничего подобного. Она с самого начала прямо заявила мне, что видела нас с тобой вместе в такси и что лучше бы она этого не видела; а потом прочла мне целую лекцию, что ты женат и все такое. Как будто я сама этого не знаю. А потом стала распространяться насчет того, сколько ваша семья всего для меня сделала. Ну, тут я ей кое-чего ответила.

— Что именно? — с беспокойством спросил Малыш.

— Правду. Что да, действительно, вы все были ко мне очень добры, помогли никому не известной бедной девушке, продемонстрировали, какие вы хорошие. Но это не было благотворительностью, и что-то получала от всего этого не я одна: я работала на нее, вкалывала изо всех сил, покрывала ее, когда она пила запоем, и вообще вела себя по отношению к ней более чем лояльно. Да, а еще я сказала ей, что это было довольно легко — что-нибудь делать для меня. Я ей сказала, что, может быть, я немного заурядна, но я не злючка, не из тех, кто вечно на что-то дуется, не совсем дура и умею говорить «пожалуйста» и «спасибо». Тогда она запела иначе: что она не хотела меня обидеть, но она встревожена, у тебя трудные отношения в браке, и я могу внести в ваш брак дополнительные осложнения. А я ей ответила, что совсем наоборот, со мной ваши отношения стали лучше и ты мне даже говорил, что тебе теперь не так противно трахать Мэри Роуз.

Малыш вдруг почувствовал, что ему становится немного не по себе.

— Энджи, по-моему, ты зашла слишком далеко. Незачем было упоминать все эти подробности.

— А мне кажется, что это она зашла слишком далеко. Но после этого она малость попритихла, а потом сказала, что она просит меня отказаться от тебя, что если твой отец узнает, он тебя уничтожит. И еще она выразила надежду, что я не думаю, будто ты оставишь ради меня Мэри Роуз, и заявила, что Прэгеры не бросают своих жен. Она хотела сказать, не бросают их ради таких, как я.

— А ты ей что ответила?

— Что не могу от тебя отказаться. — Энджи поцеловала его. — Что нам сейчас очень здорово вдвоем, что я люблю тебя, а ты любишь меня, что все это настоящее, а остальное меня не волнует. Тогда она сказала, что, если я уеду, ты обо всем забудешь, а я ответила, что не хочу, чтобы ты забывал. И после этого я ушла. Знаешь, мне наш разговор с ней даже понравился, — добавила она. — Гораздо больше понравился, чем ей.

Малыш посмотрел на Энджи; на ней была черная шелковая блузка, золотой браслет, который он ей подарил, сережки от Шанель; она выглядела как вполне современная, искушенная и очень дорого одетая женщина.

— Ну что ж, — вздохнул он, — надеюсь, Вирджиния заметила в тебе некоторые перемены.

— Да, — весело отозвалась Энджи, — я тоже надеюсь.

То лето Малыш прожил в состоянии непрерывного радостного возбуждения и душевного подъема. Дело было не только в том, что он был счастлив с Энджи или что, по иронии судьбы, у него также улучшились отношения с женой; но, похоже, он восстановил свое былое место под солнцем и на Пайн-стрит. Причиной последнего было не особое его прилежание и даже не его возросшее мастерство финансиста. В конце 60-х годов вся экономика бурно шла вверх, хоть это и происходило на неприятном фоне войны, вспышек насилия, политических неурядиц; на протяжении предыдущего года, когда стоимость войны во Вьетнаме поднялась до 21 миллиарда долларов, рынок акций впервые в его истории подошел к отметке в тысячу пунктов по индексу Доу-Джонса; на Нью-йоркской бирже совершалось такое количество сделок, что для ее немеханизированных недр этот объем работы стал почти невыносимым бременем. Сотрудники, работающие за закрытыми дверями — не в торговом зале, а в тех внутренних отделах биржи, где осуществляется вся, как ее называют, черновая работа: оформляются на бумаге все заключаемые сделки, — часто вынуждены бывали оставаться на своих рабочих местах круглые сутки. Одно время биржу закрывали по средам просто для того, чтобы дать возможность ее работникам справляться с потоком дел; на какой-то период нормой стало сокращение торговых операций биржи на два часа в день.

Для всего этого было две причины; одна заключалась в том, что множество мелких компаний расширяло свою деятельность, а другая — в том, что появился небывало массовый спрос на ценные бумаги: рядовой Джо с улицы скупал акции в неслыханных масштабах. Запах денег разливался в воздухе, вызывая всеобщий аппетит и выделение слюны; достаточно было протянуть руку и схватить, и все хватали. Даже некоторые из самых крупных фирм — такие, как «Меррилл Линч» или «Д. Г. Блэар», — обзавелись индивидуальными клиентами. У «Прэгерса» таких клиентов было очень много. Один из ведущих брокеров, Чарльз Плон, нахватал себе столько выпусков, что получил от клиентов прозвище «По одному в день». В результате всего этого индексы ценных бумаг непрерывно возрастали, достигая рекордных отметок. Для человека с улицы это означало, что, пока фирмы процветают, доходы на купленные им акции будут и дальше расти, а потому и сами акции оценивались и переоценивались в расчете на то, что биржевой их курс будет и впредь возрастать крайне быстро. Почти не принималось во внимание, что подобный рынок в значительной мере связан обычно с высокой долей риска, что цены акций определяются не по фактическим итогам деятельности фирм, но на основании ожидаемых результатов и количества выпущенных акций, что, как только на рынке ценных бумаг наметится тенденция к понижению, такие акции станут менее привлекательными и их цена упадет. Вопреки тому, что жизнь множества людей складывалась очень непросто, — а может быть, как раз по этой самой причине — все, похоже, жили исключительно сегодняшним днем; о том, что будет завтра, не думал никто.

Малыш, обладавший уже отточенным мастерством, давал советы своим клиентам, какие акции покупать, какие продавать, и многие фирмы, пользовавшиеся в то лето его услугами, заработали на этом очень хорошие деньги. Клемент Дадли основал новую компанию, которая стала выпускать книги и журналы только для тех, кому еще не исполнилось двадцать пять лет; в разговоре с Малышом он оценил успех этого начинания, окрещенного им «Апбит», как «сто один процент», а самый первый номер основного журнала — «Поп», еженедельника, посвященного музыке и моде, — мгновенно разошелся полностью. Группа, издающая местные газеты на Юге, утроила размеры своих первоначальных капиталовложений; небольшая телевизионная компания, испытывавшая затруднения с финансированием, последовав рекомендациям Малыша, учетверила число своих клиентов. Как-то вечером, ужиная с председателем правления «Глочестер букс», весьма известного и уважаемого издательства, специализирующегося на выпуске академически подготовленных и великолепно оформленных книг по искусству, Фред III узнал от него, что Малыш руководил финансированием нового начинания «Глочестера», несколько более коммерциализированного, чем те, какими обычно занималось это издательство в прошлом — а именно изданием книг по искусству, предназначенных специально для школ, — причем использовал акции издательства для финансирования части стоимости этого проекта; услышав об этом, Фред III впервые испытал непривычное для себя ощущение — он как будто понежился немного в лучах славы сына, — и ощущение это показалось ему очень приятным.