Последний полет «Ангела» - Лев Корнешов

…Ганночка Адабаш вместе со своим братом Егором Ивановичем была в отряде с первых дней его основания, с тех самых дней, когда небольшая группа коммунистов и комсомольцев вырыла землянку, собрала на месте жестокого боя оружие, когда спокойно, как о необходимости делать тяжелую, но обязательную работу, командир, назначенный подпольным райкомом партии, сказал: «Будем воевать».

Ее первое задание было простым. Надо незаметно пробраться в районный центр, километров за тридцать от базы отряда, найти сапожника по имени-отчеству Степан Макарович, передать ему, что родственники его здоровы, чего и ему желают. Только позже Ганночка узнала, что сапожник Степан Макарович — секретарь подпольного райкома. Известно это ей стало тогда, когда в домик Степана Макаровича нагрянули гестаповцы, он отстреливался — кончились патроны, и он неторопливо вышел на крылечко, швырнул гранату под ноги себе и тем, кто уже протянул к нему руки, чтобы схватить и связать.

Но это случилось позже, а пока Ганночка ходила по селам, не раз бывала и у него — пожилого человека, с ладонями, отполированными смолкой, иссеченными дратвой. Он называл ее внучкой: «Кем ты станешь после войны, внучка? Доктором? Вот победим и в самый лучший институт тебя направим — по рекомендации партизанского отряда».

Победили… Ганночка закончила медицинский институт, а на скромной могиле Степана Макаровича — столбик со звездой, и проносятся над нею ласковые ветры, шумит вытянувшаяся к небу и солнцу березка, которую в сорок пятом посадила она, Ганночка.

А тогда ходила в любое время, днем и ночью, по всем селам округи — «штопала» подпольную сеть, если гитлеровцы где-то ее обрывали, передавала приказы и приносила донесения, выводила одних людей на прямые стежки, которые заканчивались за линией фронта, у своих, и встречала других, прибывавших оттуда.

Однажды командир ей сказал:

— Ты, Тополек, знаешь столько, что мне даже страшно становится…

Он запнулся, не договорил, потому что, видно, хотел сказать: «Страшно становится, как подумаю, что станет с подпольем, если тебя схватят и ты под пытками заговоришь».

Странно, но в то время Ганночка редко думала о смерти. На ее глазах умирало много людей — и близких, и совсем незнакомых. Иногда, пробираясь в села и поселки, она видела убитых, трупы прямо у дороги, доводилось ей застывать у виселиц, отмечавших жестокий путь карателей. Вокруг нее было столько горя, что, казалось, его прилив достиг тех крайних пределов, когда человек уже не способен страдать, мучиться, волноваться. Но нет, спокойствие к ней не приходило.

А еще в деле был краткий, в несколько строк, рапорт Ганночки о том, что такого-то числа ею лично казнен предатель Сторожук.

…Она шла к нему на встречу с радостью, ей очень он нравился, Юрко Сторожук. Парень был на три-четыре года старше и казался ей, девчонке, мужественным, очень смелым: стоило только посмотреть, как лихо сбивал он на чуб «кубаночку», послушать его небрежные, словно бы о самых обычных делах, рассказы о первых боях с гитлеровцами на границе в июне 1941-го. Юрко был из местных, накануне войны проходил срочную службу в армии, потом, в самом начале 1942 года, неожиданно объявился в селе — в потрепанном кожушке, припадающий на левую ногу. Семья у него была хорошая, родители в колхозе до войны ходили в ударниках, потому и поверили Юрку, когда стал он искать партизан. Немаловажным было и то, что служил в армии, по его словам, участвовал в боях, в селе объявился раненым, говорил всем — бежал из лагеря. В первые месяцы оккупации отец Юрка как-то внезапно исчез — ушел в лес по хворост и не возвратился. Слышали люди в тот день взрыв, вот и решили, что старый Сторожук напоролся на мину, много их лежало в земле в ожидании своих жертв. Мать Юрка занемогла, недолго протянула и тихо отошла, как говорили в селе. Остался он один хозяином хорошо поставленного на дальней окраине села дома. И когда в отряде решали, как лучше использовать Юрка в партизанской работе, то определили ему быть хозяином подпольной перевалочной базы: люди из леса отдыхали здесь перед трудным путем по оккупированной земле, и другие люди, пришедшие издалека, тоже находили здесь приют на окраине партизанских лесов. Использовалась для этих целей хата редко, а ее хозяина в лес вообще не допускали — связь с ним была односторонней. И вдруг участились тревожные случаи с теми из партизан, кто выходил на курьерскую тропу — некоторые из них исчезли бесследно. Это случалось со связными, судьбу которых проконтролировать было сложно, а установить, где терялись их следы, вообще практически невозможно. «Туда» и «обратно» через хату Юрка ходила только одна Ганночка, с нею все было в порядке, и это успокаивало.

Ганночке Юрко не просто нравился — она с некоторого времени страстно молила судьбу, чтобы с ним ничего не случилось, миновали его лихие напасти, оберегла бы от гестаповцев ее любовь…

И каждый раз, когда партизанские поручения позволяли ей проложить тропку через эту хату под веселой зеленой — цвет счастья! — крышей, у нее словно бы случался праздник сердца.

На этот раз задание было настолько срочным, что Ганночка вышла в свой рейс днем, чего никогда не делала. Так получилось, что день она шла по лесу, к хате Юрка на окраине села выбралась где-то сразу после вечерней зари. Что-то, она и сама не смогла бы сказать, что именно, насторожило ее. Может быть, то, что двери хаты обычно беспечного Юрка на этот раз были плотно прикрыты, занавески на окнах наглухо задернуты. Или вызвало тревогу глухое ворчание пса Сирка, запертого в сарае — обычно он носился по подворью.

Ганночка была уже опытной партизанкой, умела ценить мелочи, не оставлять без внимания даже мимолетную тревогу, доверять интуиции. Она не пошла, как обычно, в дом, по огороду подобралась к сараю, тихонько проскользнула в него, погладила узнавшего ее Сирка, поднялась по лестнице на чердак с сеном. Из слухового окна ей были видны и двор, и дом, и все, кто в него вошел бы или вышел. После долгого ожидания открылась дверь, и на крылечке появился Юрко. Он внимательно осмотрел все вокруг, что-то сказал вполголоса, расслышать его Ганночка не смогла. После этого на крыльцо вышел гестаповский офицер. Гестаповец сказал на ломаном русском — не приглушая голос, по-хозяйски уверенно:

— Учтите, вас не должны подозревать. Дайте нам знать, когда появится снова эта девица, мы ее возьмем так, что вам останется только горевать вместе с другими бандитами по поводу тяжелой утраты.

Офицер рассмеялся, улыбнулся и Юрко. «Боже ж ты мой, да это они обо мне!» — опалила Ганночку догадка. Она лихорадочно прикидывала, что ей теперь надо делать. Возвращаться в отряд, доложить командиру? Но сегодня ночью, это ей было точно известно, в хату Юрка придет связной из города, она должна была встретиться с ним, получить от него адрес конспиративной квартиры и пароль. Еще она твердо знала, что предателя надо ликвидировать любой ценой, но на самосуд права не имела, его судьбу должно решить командование отряда. Было так больно, как никогда в жизни, ведь не какой-то безвестный ей изменник и подлец оказался гестаповским осведомителем, а ее Юрко, тот голубоглазый хлопец, о счастье с которым, конечно, после победы, она мечтала.

Офицер прошел через подворье в сад. Калитка вела на соседнюю пустынную улицу, где многие хаты были сожжены, а из уцелевших давно выселили всех людей, рядом — лес, и оккупанты боялись, что жители будут давать хлеб и кров партизанам. Там, в тени тополей, офицера ожидал солдат с мотоциклом. Что же такое заставило гестаповца приехать к Юрку домой, хотя и по пустынной улице, но все-таки? Ганночка прикинула и пришла к выводу: из-за нее пренебрегли они правилами конспирации, видно, Юрко сообщил в гестапо, и там заторопились, заспешили — надо хватать связную, которая так много знает.

Вот, значит, пришли и ее сроки.

Ганночка дослала патрон в ствол пистолета, у нее был маленький удобный браунинг, переложила его в карман, подшитый к подкладке ватника, попробовала, легко ли его достать. Все это она проделала почти автоматически: решение еще не пришло, но опасность не только для нее лично — для десятков людей была явственной, осязаемой. И ее источали двое: Юрко, с которым она столько раз виделась, и незнакомый ей гестаповский офицер, завербовавший хлипкого душою парня.

Ей показалось, что уже прошло несколько часов с того времени, когда громом с ясного неба на нее обрушилось предательство, когда она увидела изменника. А на самом деле мелькнули считанные минуты. Да бывает и такое, когда время убыстряет свой бег, оно словно бы пытается обогнать возможные и невозможные события. Но случается — тянется так медленно, словно дает возможность вновь и вновь подумать.

Юрко еще не ушел в дом, он стоял на крылечке и курил, к чему-то прислушиваясь. Вот раздался треск мотоциклетного мотора — гестаповец уехал на своей тарахтелке, по лицу парня скользнула улыбка. Ганночка, как показалось ей, прочитала его мысли: офицер спокойно укатил, его никто не видел, можно не волноваться. И еще она неожиданно увидела то, что должно произойти сейчас, через несколько минут: тает горький пороховой дымок, Юрко валится на бок, схватившись рукою за сердце, падает так, как те, в кого всаживали пули каратели — Ганночке приходилось видеть и такое. Даже смерть не всех равняет, и после нее иным нет прощения, но умирают все одинаково тяжело.