Бродячий цирк (СИ) - Ахметшин Дмитрий

— Как грустно, — сказала Анна, не отрывая взгляда от экрана. Мы сгрудились у входа в зал. Костя остался курить снаружи, огонёк его сигареты за прозрачной дверью выглядел как путеводный огонёк маяка. Тусклый свет распространялся от настольной лампы на столе кассира, но он выглядел холодным и пустым, как и всё вокруг.

— Ты знаешь этот фильм? — спросила Марина.

— Никого нет. Это грустно.

Фильм и правда смотрели только кресла, да, может, блестящие высоко вверху люстры.

— Эй! — сказал кто-то, и все дружно подпрыгнули.

Рядом со входом, на последнем ряду в самом угловом кресле сидела женщина, которую сразу мы не заметили. Она казалась частью кинофильма: по лицу ползли чёрно-белые отсветы.

— Идите сюда, посидите со мной, — попросила она на хорошем английском.

Мы подошли. На вид женщине было около сорока. Осунувшееся лицо, рубашка в клеточку с закатанными рукавами, вельветовые штаны. И рубашка и штаны в кошачьей шерсти, которая кое-где сбивалась в катышки. На голове, несмотря на крышу и в общем-то тёплую погоду, берет, волосы под ним собраны в солидный пучок. Где-то на вешалке должно быть подходящее по цвету пальто.

От неё пахло алкоголем и кошками.

— Вы же иностранцы, верно? Нечасто здесь таких увидишь… — она прищурилась, разглядывая нас, сгрудившихся между рядами (будто овцы, потерявшиеся в горном ущелье), перевела взгляд на Костю, который заглянул в зал, желая узнать причину суматохи. — Так вы всё-таки не местные? Гости города, надо же! Ну, присаживайтесь.

— Что она говорит? — прошептала Марина. Английского она не знала.

Мы присели. Я устроил лампу между ног. Срок её выходил, и огонёк стал очень тусклым. Марина скрестила на груди руки, пытаясь загородиться от светящегося экрана и надеясь таким образом стать как можно более незаметной.

Костя почувствовал, что без него никто из нас не сможет сказать этой странной полуночнице и слова. С шумом протиснулся к нам, вызывая настоящей переполох среди складных кресел, которые стучали сиденьями, будто шахтёры в подземных шахтах своими молотками. Перепрыгнул через ряд, вежливо поздоровался с женщиной и спросил:

— Вам нравится военная хроника?

— Кажется, моё присутствие здесь это подразумевает, — она посмотрела на Костю со смесью интереса и снисхождения. — Как видите, я такая одна. Мне кажется, люди должны знать и уважать свою историю. Историю своего города.

Костя воскликнул, размахивая руками:

— Славный город! Мы бродили по нему — туда и сюда, понимаете? Очень славный. Много памятников, много выпивки. Да!

От резких движений Кости с пола, с подлокотников кресел, с низко свисающей люстры — отовсюду поднялась пыль. Похоже, здесь не убирались целую вечность.

Женщина икнула, прикрыв ладонью рот.

— Вы туристы? Как здорово. Тогда я, может быть, смогу сделать кое-какой вклад в вашу копилку знаний. Он был восстановлен практически из пепла. Здесь не было ничего, понимаете? А сейчас здесь очень спокойно. Все такие милые. Уверена, вы нигде не найдёте таких милых людей, как здесь.

— Спокойно, как в могиле, — сказал Костя и вкратце пересказал нам слова женщины. В дальнейшем он оказался в роли переводчика.

— Даже чересчур милые, — заметила Анна. — Мы пытались их немного растормошить, но знаете, это всё равно, что пытаться рассмешить ёлочные игрушки.

— Значит вы те самые бродячие артисты, которые навели здесь шороху позавчера вечером?

Нам нечего было на это возразить. Она покачала головой.

— Вы подаёте schlecht пример. Видите вот это?.. — рука с болтающейся на запястье лёгкой, почти прозрачной шерстяной варежкой показала на экран. — Ненависть и злоба должны навсегда остаться в прошлом — за пределами этого города. Они не нужны. Это рудиментарные эмоции. Такие нежелательные гости, как вы, вроде прививки. Vakzine. Наблюдая за вами, за вашими неразумными, зловредными действиями, эти люди учатся видеть преимущества повседневной жизни.

Марина сжала кулаки и воскликнула:

— Это не люди. Это какая-то колония муравьёв!

Я мечтал сжаться в точку и заползти под кресло, только чтобы не видеть, как Марина выходит из себя и как следом выходит из себя эта вроде бы настоящая, без лакированного блеска, женщина.

— Пусть так, но они никого не убивают. Не ссорятся, — с улицы в кинотеатр залетело несколько мотыльков. Двое исступленно колотились в экран, а один подлетел прямо к нам и принялся кружиться вокруг потухающей керосиновой лампы. Громкое трепыхание его крылышек придавало голосу женщины какой-то страшный механический оттенок. — Они все мне словно дети. Каждая травинка на лугу, каждая домохозяйка, спящая сейчас в своей постели, и каждый пьяница, пускающий пузыри луже. Будьте уверены, если я увижу такого пьяницу, я положу ему под подбородок подушку, чтобы он не захлебнулся, и налью апельсинового соку, чтобы не так воняло.

Я закрыл ладонями глаза, чтобы не видеть её глаз. Это были глаза натуральной сумасшедшей.

— Вы чужаки, — кричала женщина хриплым голосом заядлого алкоголика. — Вы приехали сюда и хотите ломать чужой порядок…

— Сломать, — кротко поправила Анна.

Дама внезапно успокоилась. Посмотрела на нас с тоской в глазах и извлекла откуда-то наполовину уничтоженную бутылку портвейна. Мы наблюдали, как бордовое вино заполняет ложбинки на её губах.

— Ночь — Die Zeit der Nostalgie, — сказала она потом. — А что так не пробуждает ностальгию, как бокал хорошего вина? Вот, что я вам скажу. Весь этот город выстроен на ностальгии.

Мы молчали. Мы ждали продолжения. Кажется, алкоголь наконец сделал своё дело.

— Здесь так хорошо! — она откинулась на спинку кресла и едва не опрокинулась. — Никаких бомбёжек. Никаких больше войн. Посмотрите вокруг! Это всё сделали мы. Восстановили по кирпичикам каждый дом.

— Вы были на войне? — спросил Костя.

— Я родилась уже после. Чуть-чуть опоздала, — она покачала головой в бесконечной задумчивости. — Но были ведь другие, сотни маленьких девочек, которые не пережили войну.

Зазвонил телефон. Костя взял трубку. Аксель спросил:

— Вы ещё не наладили контакт с местным населением?

На этот раз он очень торопился, поэтому нетерпеливо постукивал пальцем по трубке и глотал слова:

— Спросите про человека по имени Мирослави.

— А кто это?

Имя показалось мне знакомым.

— Памятник на площади, — прошептала Марина.

— Памятник с площади. Здесь очень много его имён. Я стою сейчас на улице Мирослави. Витрины в книжном магазине уставлены его биографиями. К сожалению, они все на немецком, а я очень плохо на нём читаю. Мой конёк — болтать, а не читать.

Костя спросил.

Это имя сотворило чудо. Сработало, будто хорошая пощёчина: женщина вытянулась в своём кресле по стойке «смирно».

— Один очень известный человек.

— Известный в Австрии?

— Известный по всему миру.

Костя покачал головой.

— Мы ничего о нём не слышали.

Женщина фыркнула.

— Что вы можете слышать, кроме звона мелочи в своих карманах?

Костя мягко возразил.

— Я из России. Анна из Испании. Эти двое — поляки. Мы и есть весь мир.

Дама попыталась сообразить, что бы ответить, но в конце концов потеряла суть разговора. Осталось только раздражение, которое выразилось в выбивании дроби по подлокотникам кресла. По правому, потом по левому, и снова по правому. Шлёп-шлёп-шлёп… Взгляд снова расплылся, небесная синева заполнила его и стала переливаться наружу. Мне казалось, ещё мгновение, и я увижу проплывающих там китов.

— Ты звонишь из магазина? — спросил Костя в трубку.

— Из автомата напротив.

— Ты не купил ту книгу?

— Где ты видел книжные магазины, работающие ночью? — насмешливо спросил Капитан. — Но конечно, она при мне. Пришлось воспользоваться урной для мусора, чтобы разбить витрину.

— Соблюдайте тишину, — сказал Костя, подражая жандарму.

Аксель что-то ответил тем же насмешливым тоном, но я не расслышал.

— Там есть какие-нибудь фотографии?