Хроника его развода (сборник) - Сергей Петров

Что они ощущали, когда отправлялись в камеру? Я не задумывался, ибо мной в первое время овладевал азарт. Я любил сажать на трое суток (выражаясь языком юридическим – задерживать) и отпускать. Если человек совершил что-то серьёзное, разбой, например, понятное дело, за задержанием следовал арест, ибо сидеть однозначно такому человеку. Но, когда речь шла о делах помельче, то же самое приобретение наркотиков или роль второго плана при квартирной краже, я придерживался своей разновидности «посадки» – «для профилактики».

Начальство моя методика несколько напрягала. Дело в том, что в 1997 году из Генеральной прокуратуры пришла какая-то идиотская бумага. Если человек задержан, то впоследствии он должен быть непременно арестован – таков был её смысл. А тут я со своей методикой.

Петров бессовестный, он отправляет людей за решётку росчерком пера, бурчало начальство.

Если так и дальше будет продолжаться, пела в унисон прокуратура, мы задержим самого Петрова.

Рано или поздно я должен был остановиться, кому-то следовало опустить передо мной шлагбаум. И, наконец, это произошло.

Мне поручили расследовать преступление прошлых лет. Какой-то мерзавец в 1993 году украл из заводского цеха кучу дорогих микросхем, с содержанием золота и платины. При осмотре места кражи были сняты отпечатки пальцев. По местным базам они не проходили, и их отправили в Экспертно-криминалистический центр МВД. Крутились они там невообразимо долго. Лишь спустя четыре года пришёл ответ: пальчики принадлежат Ивану Ивановичу, проживающему там-то и там-то.

Я навёл об Иване Ивановиче справки. Всё сходилось. Жил он по тому самому адресу и работал на том самом заводе. Допрос работников завода показал, что служил Иван Иванович токарем в другом цеху и отношения к микросхемам никакого не имел.

«Фактор внезапности!» – вспомнилось мне определение из криминалистической тактики. Забрать без объяснения причин. Ошарашить. Бросить в камеру. Заявить, что мне известно всё, не говоря, что именно. А потом, спустя сутки, предложить дать признательные показания. Если он начнёт выдвигать оправдывающие себя версии, он тут же попадётся в капканы, расставленные мной на допросе. Он не знает того, что знаю я. Если же он тупо пойдёт в отказ, отпечатки скажут сами за себя. Я чувствовал себя гением криминалистической комбинации.

Ивана Ивановича доставили рано утром. С порога ему был задан вопрос: не хочет ли он рассказать, как украл четыре года назад кое-что ценное? Доставленный рассеянно захлопал ресницами. Не понимаю, мол, о чём идёт речь. Ах, не понимаете? Посидите трое суток, раз не понимаете!

Как только Иван Иванович был отправлен в казематы, мне позвонили из областного управления и спросили: не буду ли я против, если в камере с товарищем «поработают»? Я сказал, не буду. Мне сказали: спасибо.

На следующий день Иван Иванович прибыл ко мне несколько изменившимся. Взгляд его был полон тоски, а на щеке его появился синяк.

– Откуда это?

– Упал на лестнице.

Не дожидаясь других вопросов, Иван Иванович стал рассказывать. 1993 год, сказал Иван Иванович, три месяца нет зарплаты, голод. По улицам ходят люди. На груди у некоторых висят таблички. На табличках написано «Куплю золото». «О! – подумал Иван Иванович. – А не украсть ли мне золотосодержащие микросхемы?» И украл. О чём горько в данный момент сожалеет.

Я только успевал записывать.

– Как вы их украли?

– Подобрал ключ, открыл дверь…

– Точно? Вы ничего не путаете?

– Точно… Наверное… А разве… не так?

Я внимательно посмотрел на Ивана Ивановича. Испуганный взгляд, синяк, вчерашний звонок. Вся моя комбинация летела в тартарары. Дверь в тот день не была открыта. На момент осмотра места происшествия она была снята с петель…

Я допросил чуть ли не ползавода и нашёл кладовщицу, которая давным-давно уволилась. Она вспомнила Ивана Ивановича тёплыми словами. Помню, сказала она, хороший такой мужик, добрый, помогал ящики с микросхемами в кладовую перетаскивать.

Это был мне первый звонок. Второй прозвенел где-то через полгода.

– Серёжка, – сказал мне мой босс, протягивая несколько бумажек, – на тебе дело. Вор-карманник, взяли с поличным. Сидит в изоляторе временного содержания, на зону ехать однозначно, судимостей у него больше, чем оценок в твоём аттестате. Вези на арест.

Ни добавить, ни убавить. Смотрю бумаги, так оно и есть. И фамилия ещё омерзительная – Поганышев.

Когда его привезли, первое, что он сказал, было:

– Я умираю.

Я усмехнулся и сказал, что после вчерашнего умираю тоже.

– Да я реально умираю, начальник!

Плюгавый, тщедушный, в пиджачке брежневских времён, он сидел, обхватив руками колени, и издавал какие-то странные хрипы.

– Мне нельзя в тюрьму, никак нельзя…

Его взяли на вещевом рынке. Он подрезал у тётки кошелёк. Помимо кошелька у него изъяли кучу медицинских справок о том, что у него рак поджелудочной железы. Идя на дело, Поганышев специально взял их с собой, в надежде, что его не посадят.

Я вызвал «Скорую помощь».

– Холодно, – сказал он.

Вопреки протестам конвойных, я вытащил Поганышева из здания вместе с его пакетом и усадил на скамейку, под солнце.

Никогда на моих глазах не умирал человек. Мне подумалось почему-то, что если он умрёт, то повинен в его смерти буду я. Не следователь, который задержал его на трое суток, не он сам, подрезавший вместе с кошельком новую статью, а я, именно – я.

– Как же ты живёшь с таким диагнозом?

– Так и живу. Опий, – честно признался он, – я, когда его варю, уксусный ангидрид добавляю. Он-то щупальца этому раку и укорачивает…

«Скорая», как назло, не ехала. Посидев какое-то время, Поганышев вдруг качнулся и стал заваливаться вбок.

– Эй, – я быстро вернул его в исходное положение, – не спать!

– Дай закурить, – еле слышно произнёс он.

Я сунул в его зубы сигарету и щёлкнул зажигалкой.

Действуя скорее интуитивно, нежели осознанно, я решил отвлечь его. Начал задавать вопросы.

– Правда, что у карманника должны быть тонкие пальцы? Правда, что вы орудуете исключительно указательным и средним? Вот, задний карман джинсов, там червонец. Как ты его вытащишь?

Поганышев оживился.

– Повернись, – велел он.

Я повернулся. Я готов был сплясать, только бы он не умер.

– Тут надо резать, – авторитетно молвил карманник, – или выбивать.

«Скорая помощь» приехала минут через пятьдесят. Поганышев велел себе вколоть какой-то препарат. Врачи загалдели. Это сильнодействующий препарат! С какой стати?

– А вот с какой! – заорал Поганышев и достал из пакета кучу справок.

К прокурору я его не повёз, сразу же выпустил на подписку. И он меня не подвёл.

Через год я узнал, что Поганышев всё-таки умер. Его арестовали за хранение наркотиков, и он отдал богу душу в «больничке» следственного изолятора.

Именно после этих двух случаев, после Ивана Ивановича и Поганышева, я понял: не так-то это и правильно – сажать человека, чтобы вывести его на чистую воду. Во-первых, ты его можешь на самом деле не вывести, а во-вторых, человек может попросту помереть, и как ты будешь жить с этим грехом дальше? Сто раз ты сможешь говорить себе о том, что он вор и он должен сидеть в тюрьме. Но как ты сможешь жить спокойно, зная, что он загнулся в тюряге из-за кошелька с пятью сотнями рублей, и загнулся по твоей милости?

Работа в органах делает человека чёрствым и молниеносно принимающим решения, таково мнение обывателя. Но у меня почему-то получилось наоборот. Осторожность и нерешительность – вот те качества, которые мне подарила система. И трепетное отношение к свободе.

Любовь как наркотик

В тот год они кинули меня обе. Сначала Света, потом Катя.

Со Светой мы тусовались три месяца. Три беззаботных, счастливых месяца, полных пива, сигарет и зелёных городских лужаек. Мы лежали на этих лужайках, цинично игнорируя мнение обывателей. Бродячие животные обходили нас стороной. Даже менты нам были не страшны, в кармане моём лежала ментовская ксива. «Следователь Октябрьского РУВД г. Тамбова», – было написано в ней.

Я был странным следователем. Любил рок, носил (в свободное от работы время) в левом ухе серьгу. Ей, диджею самого популярного городского радио, это нравилось. Она искренне считала, что другого такого мента во всей стране не существует. Мы грезили о переезде в Москву. Через три месяца грёзы прекратились. Она переехала. А я остался.

Катя была девушкой моего приятеля. Я пришёл к приятелю в гости. Была водка, томатный сок и много прекрасных дам. Катя подошла ко мне на балконе и поцеловала. Начиная с того дня поцелуи случались ежевечерне. Спустя месяц Катя заявила, что выходит замуж. Её избранника звали Денисом, он работал в мэрии.

Я долго не мог поверить, что это произошло из-за денег. Но, чёрт! Это случилось именно из-за них. В девяностые все любили деньги, все хотели понравиться мамоне, все желали отдаться ему. Тогда это было религией. И Света с Катей являлись обычными её адептами. Просто Света хотела заработать сама, а Катя – присоседиться к не ею заработанному.