Суд над победителем - Олег Курылев

— Вы хотите сказать, что король был осведомлен о бомбежках? — упавшим голосом спросил Алекс.

— Безусловно. Не во всех деталях, конечно, но в общем и целом — да. И по зарубежным каналам, да и свои докладывали.

Алекс молча склонил голову. В последнее время он обрел было надежду, и вот она таяла, как снежинка на горячей ладони.

— Когда мой срок?

— 12 февраля, во вторник.

— Жаль, что не тринадцатого, — прошептал Алекс, — была бы как раз годовщина. Хотя… вторник — это как и тогда.

— Не вешайте голову, дружище. Я немедленно отправляюсь в Букингемский дворец, где… — Скеррит взглянул на часы, — через пятьдесят пять минут меня должны поджидать доктор Белл, лорд Гринвуд — это председатель Судебного комитета и еще несколько человек.

Просматривая после его ухода газеты, Алекс наткнулся на большую статью о выдаче шведским правительством прибалтийских добровольцев, воевавших на стороне Германии и бежавших в конце войны, как и он сам, в Швецию. 24 января их: 130 латышей, 9 литовцев и 7 эстонцев погрузили на советский транспорт «Белоостров» и отправили в Россию. И на этот раз не обошлось без эксцессов в виде членовредительства и попыток суицида, но, несмотря на бурю общественного протеста, власти проявили еще большую твердость. Вместе с прибалтами на борт судна были погружены и несколько десятков немцев из тех, кто в конце ноября изувечил себя, полагая, что после лечения его не станут отправлять в плен. Но их отправили, даже не долечив, и многих так и несли на носилках.

Рассматривая фотографии, Алекс невольно вспомнил то лето. Он отложил газету и закрыл глаза. Как хорошо было там, на Готланде, сколько было надежд. Он писал письма давно уже умершему отцу, заботился об Очкарике, строил какие-то планы. Да, теперь он понимал, что это были прекрасные дни, дни покоя, какой-то неопределенности и неведения, но и дни надежд. Он не знал не только о смерти отца, но и о гибели Эйтеля. В то же время он считал Шарлотту погибшей, а она… Что делала она в июле или августе? В эти дни они с Гроппнером валялись на теплой зеленой траве, вдыхая с ароматами подсыхающего сена запахи деревенского дыма, свежего хлеба и парного молока и наблюдая, как в небе над ними проплывали навевающие мысли о родине облака.

Он попытался представить ее: слепая двадцатичетырехлетняя девушка, каким-то чудом вместе с матерью добравшаяся до незнакомого города, уцелевший знаменитый собор которого ей никогда не суждено увидеть. Жена, проведшая со своим мужем только два дня, из сорока восьми часов которых им с Эйтелем вряд ли выпали две полноценные ночи, не разорванные сиренами воздушной тревоги и артиллерийской канонадой. Вот и все — больше он ничего не знал о ней, и фантазировать не имело смысла.

И все же все эти последние дни, когда он был один и не думал о смерти, он думал о ней. О той красивой девочке из довоенной Германии и об этой, не менее прекрасной, женщине, лицо которой не портили даже черные очки. Его как-то поразила мысль: ведь сейчас она приехала к нему! Она здесь только ради него. Она — единственный в этом мире человек, которого он готов боготворить, который, хоть и не заменит его утрат, но способен придать смысл всей его дальнейшей жизни.

Если, конечно, ему эту жизнь сохранят.

Однажды в камеру к Алексу пришел тюремный смотритель Реджинальд Гримм.

— А, старый приятель! — с притворной веселостью приветствовал его Шеллен. — Какие новости витают под сводами славных казематов Уондсворда?

— Вообще-то мне нельзя здесь находиться, сэр, но, поскольку вы отказались от священника, начальник тюрьмы разрешил изредка навещать вас.

— Очень любезно с его стороны. Присаживайтесь, — Алекс предложил гостю стул. — Итак, что нового? Мистер Пьерпойнт уже получил уведомление на мой счет?

— Думаю, еще нет. Обычно его уведомляют дня за три.

— А как зовут его ассистента?

— Гарри Критчел, мой хороший знакомый.

Гримм с минуту молчал, что на него было не очень-то похоже. Наконец, он решился:

— Я что хочу сказать, сэр, — вкрадчиво произнес он приглушенным голосом, оглянувшись на дверь, — тут один журналист хочет взять у вас интервью. Вернее, хотели бы многие, но просто этого я знаю, а с теми связываться опасно. Могут и со службы выпереть.

— Интервью? — удивился Алекс.

— Да. Не лично, конечно, ведь сюда его никто не пропустит. — Гримм приложил ладонь к кителю на груди. — Список вопросов у меня здесь. Их двадцать пять, и если вы будете отвечать достаточно подробно — по пять-восемь предложений, то он заплатит по сорок фунтов за каждый.

— Итого тысяча, — подсчитал Алекс. — Хорошие деньги. А из какой он газеты?

— Вообще-то из «Санди телеграф», но интервью продаст тем, кто дороже заплатит.

— Что же я буду делать с такой кучей денег, а, Реджинальд? — спросил Алекс. — Через шесть дней меня перестанут интересовать не только деньги, но даже итоги предстоящего чемпионата Англии по футболу. Хотя… в первом дивизионе я предрекаю победу Ливерпулю. Запомните — Ливерпулю.

Тюремщик шмыгнул носом и полез в карман за носовым платком, вероятно, чтобы промокнуть скопившуюся в уголке глаз влагу.

— Передадите родственникам, — сказал он, имея в виду деньги и, по-видимому, совершенно не интересуясь шансами Ливерпуля на победу.

— Но у меня нет родственников. Отец умер еще в феврале, а единственная моя троюродная тетя Эльвира была убита ракетой ФАУ месяц спустя в марте, когда пошла в булочную за хлебом.

— Неужели у вас нет никого на всем белом свете, сэр? — удивился Гримм.

— Увы, но это так. Если вы придумаете, как мне за оставшиеся дни потратить тысячу фунтов, я соглашусь на ваше предложение. Только не обещайте мне пышных похорон. Благотворительность меня тоже не интересует. Я согласен потратить деньги только лично и, по возможности, в приятной компании.

Когда расстроенный тюремщик ушел, Алекс подумал о Шарлотте. Ей в ее нынешнем положении деньги, конечно же, не помешают, но… Но ему была неприятна сама мысль о подобного рода заработке. Наверняка все вопросы этого ушлого интервьюера составлены с ориентацией на низменные интересы толпы. Он был почти уверен в этом — однажды ему уже довелось читать нечто подобное в одной из «желтых» газет. Дай он согласие, и его имя будет невольно ассоциировано с тем грязным убийцей и расчленителем трупов нескольких женщин. Нет, Шарлотте такие деньги не принесут радости.

Потом он узнал, что Генриетта Либехеншель скончалась в больнице от последствий кровоизлияния в мозг и что Джон Скеррит поручил одному из своих помощников организовать отправку тела в Германию и все связанное с последующими похоронами. Они отправились в Ульм, где у покойной проживали дальние родственники. Шарлотту в этой печальной поездке должна была сопровождать женщина, заботам которой ее поручил доктор Белл. Вернется ли она назад, было неизвестно.

Но она вернулась.

Воскресным утром 10 февраля пришел Скеррит.

— Ничего определенного, но надежда еще есть, — сказал он. — Бывает, что приговоренному к смерти сообщают о помиловании в день казни. Редко, но бывает.

— Вы встречались с королем? — спросил Алекс.

— Увы. Нам сказали, что его величество нездоров: что-то с легкими. Но мы разговаривали с принцессой Елизаветой, и этот разговор нас обнадежил. Послушайте, Алекс, я ведь привез сюда Шарлотту…

Сидевший на кровати Алекс порывисто встал и повернулся в сторону запертой двери.

— Она сама хотела меня увидеть? — спросил он с тревогой в голосе.

— Безусловно. Конечно, ей сейчас вдвойне тяжело, но по пути в Уондсворд она сказала мне, что теперь вы — самый дорогой для нее человек.

Алекс задохнулся от нахлынувших чувств:

— Она так сказала?

— Именно так. Еще она сказала, что без вас ее собственная жизнь будет ей не нужна.

Алекс снова сел, не в силах произнести что-либо еще.

— В вашем распоряжении один час, и за пять минут до истечения срока свидания в дверь постучат. Ее посещение администрация оформит как беседу со священником. Ну, вы готовы?

Он только кивнул. Скеррит подошел к двери, постучал и, когда та отворилась, вышел из камеры. Дверь снова захлопнулась. Минут пятнадцать Алекс стоял перед ней в ожидании. Что он передумал за эти минуты и мог ли он вообще о чем-либо думать? В его памяти всплывали образы далекого детства, настолько далекого, как если бы он был уже глубоким старцем. А ведь прошло немногим более десяти лет, но за эти годы сам мир изменился до неузнаваемости.

Наконец, он услыхал шаги и лязг засова. Шарлотта вошла в сопровождении женщины средних лет, которая придерживала ее за локоть и постоянно что-то тихо ей говорила. Алекс показал рукой на край аккуратно застеленной кровати, и женщина подвела и усадила на нее свою подопечную.

— Меня просили напомнить, что у вас не более часа,— вежливо сказала она по-немецки и вышла.