Под черной звездой - Петр Францев

И старички команды погребальной За ноги стащат их всех в кювет Их жизнь была обманной, безотрадной Мечтой несбывшейся, несбывшихся надежд.

Никто о них рыдать не станет, Никто слез горьких не прольет, Лишь раннею весною Сквозь дырку в черепе гвоздика прорастет.

В тот день наша рота даже в кино, в клуб не пошла, первый раз нарушив за многие десятилетия армейский распорядок. Восхищенные лица сослуживцев со всех сторон засыпали меня вопросами: где, когда и у кого я учился всему этому мастерству, на что я с грустью отвечал им: "Жестокие страдания лучшие из учителей". - Надо быть господином самого себя и иметь полную независимость от кого бы то ни было, да еще и страстное желание и веру в Бога, что он поможет достичь желаемого, вот и все, пожалуй. До грехопадения человек обладал квози-божественной способностью объектировать свои идеи: он даже думал существа и грезя творил, - стал просвещать я их, разъясняя, - найдя опору в вере, целомудрии и сверхзнании, современный человек тоже может отчасти возвратить себе прежнюю вертуальность (то есть способность осуществления желаний через мысль, слова, действия). Кое-что из этого я уже продемонстрировал сегодня перед вами. В тот же день ротный исполнил свою угрозу, правда не за колючую проволоку штрафников меня упрятал, а прикомандировал к спецгруппе пиротехников, которая направлялась на разминирование куда-то в Смоленскую область. Ротный наш никудышний был офицер: малограмотный, грубый солдафон, но и он не мог не понимать какую опасность я представлял для его карьеры. Подразделение, которым он командовал, никогда не блистало своими воинскими успехами, а тут еще и дисциплина совсем захромала, - на всю страну прославилось. - Заводилу, коновода, этого любимца роты Терновцева, срочно нужно куда-то определять, иначе мне не сдобровать - разжалуют и из армии выгонят, если хоть одно громкое ЧП опять на мою голову свалится, а ждать долго от него не придется, опять какую-нибудь штуку выкинет. И никакой управы на него нет, вся рота горой за него стоит, даже старшина, старый фронтовик, весь в медалях и орденах, Берлин брал, к нему как к сыну привязался - попробуй, отправь его в дисбат, такой все хай подымут, чертям тошно станет. Сам-то здесь без году неделю служу. Нет, не стоит с ним связываться, уж лучше пускай с пиротехниками едет на все лето минные поля разминирует. Он такой заполошный, может где и залетит этот заумный умник, другого избавления от него нет, - насупившись сидел ротный в своем кабинете, решая мою дальнейшую участь. Провожали меня парни с завистью в глазах, говоря: - Ну, теперь ты там на воле вволю набесишься, на настоящее дело идешь! - Хороша воля целый день с миноискателем в руках, - говорили бывалые. - Запомни хорошенько, сапер всего раз в жизни ошибается, - наставлял меня старшина по-отцовски. - Сколько славных ребят таких же молодых как ты из-за спешки при разминировании на воздух взлетали во время войны - одному Богу известно... Да и я сам на итальянской мине с секретом чуть было не подорвался уже в самом конце войны, хоть и был уже опытный сапер... - Я выслушал внимательно все наставления старого сапера , и в благодарность за них пообещал ему строго выполнять все его профессиональные заповеди при проведении разминирования. Кстати, о ни потом мне в жизни очень пригодились... Удивительное дело, думал я, отъезжая, в такой организации как армия, где все держалось на приказе, можно было оказывается встретить, хоть и редко думающих, сердечных людей среди солдат, старшин и офицеров, видимо слишком глубоко заложено божественное начало в человеческой природе, если многие десятилетия собачьей дрессировки не сумели "вытравить" из человека в военной форме еще все человеческое... - Почему ты не идешь как все отдыхать, не перекуриваешь, - однажды спросил меня удивленно старший нашей спецгруппы лейтенант Веселов. - Тебя будто подменили - просто не узнать теперь Терновцева... - Разминировать земли русские - священный долг каждого и почетная обязанность для истинного гражданина и патриота России. В этом гораздо больше проку, чем скажем защищать "геройски" на поле брани во время войны сталинские режимы. - Освобождать Родину от захватчиков, разве не геройство? Не долг? Не обязанность? - уставился на меня он после такого моего ответа. "Героем можешь и не быть, но человеком быть обязан," - был мой ответ с последующей интерпритацией. " Человек отличается от животного тем, что разумен: способен анализировать свои действия, отделять хорошее от плохого и потому не должен делать ничего дурного, чтобы оно бумерангом воздаяния божьего не обернулось к нему. - Преувеличенная роль отводится наши защитничкам советской пропагандой. На самом же деле все они от рядового солдата до маршала, от матроса до адмирала, были всего навсего послушными марионетками, в руках опытных лицедеев антинародного режима. За веревочку из дергали, они и воевали, отстаивали их свободы и блага, а народ-победитель стал жить в тысячу раз хуже, чем до войны. - "Зато победу добыли, освободили свою страну от захватчиков". - "Какая победа, какое освобождение, лейтенант, - что дало твое освобождение, твоя победа нашему народу - закабаление, голод? Опричникам Сталина - вот кому нужна была та победа, чтобы продолжить безнаказанно изголяться над россиянами... Подмена понятий в общественном сознании произошла благодаря многолетней пропагандистской шумихе, раздуваемой нашими идеологами, вокруг многих жизненных вопросов. Люди стали думать наперекосяк оттого, что им, как подопытным кроликам, внушали долгое время откровенную ложь про светлое будущее, введя их под конвоем в царство кривых зеркал, где все самое ложное выглядит вполне правдоподобно. Чего не коснись - везде обман. Вот и вы говорите - они защитили весь мир от фашистского порабощения. А чем, скажите на милость, коммунистическое порабощение лучше фашистского? Коммунистическое-то порабощение осталось! Только заикнись кто где, даже сегодня, - сразу упрячут куда надо, чтоб замолчал навечно". Точно такой же вопрос, что мне задавал лейтенант, задали и мои новые сослуживцы после ужина на вечерней прогулке перед отбоем. Подобный же ответ прозвучал им из моих уст, но уже во всеуслышанье... - Да не верьте вы ему, братва, - вскипел тут ефрейтор Голопыха, кандидат в партию, - заливает он все. Сам выслуживается перед лейтенантом, шкура, хочет заработать отпуск поскорее, а нам здесь лапшу на уши вешает своими высокими принципами... - Какие проблемы, ефрейтор? Меня спросили - я ответил: кому не нравится пусть не слушает. А ты, стукач, можешь в особый отдел бежать на меня донос строчить. - Да как ты, гад, смеешь говорить так неуважительно и зло об своем народе, который тебя и вспоил, и вскормил... - Оттого, значит, и "смею", что никто меня не поил и не кормил и кто-то же должен просвещать таких смутноголовых баранов как ты, погрязших в коммунистическом дерьме. Человек не может жить вечно в грязи, если он человек, конечно, а не свинья. - Выходит, я свинья, раз в кандидатах хожу? - Нет, ты кабаняка, - под общий хохот съязвил я. Разъяренным быком он бросился на меня, желая пригвоздить меня к стволу дерева, от которого я стоял невдалеке, на возвышенности. Не сдержать мне было миром его озлобленного натиска. Я резко уклонился влево, одновременно подставив под него свою правую ногу и он, споткнувшись об нее, запахал носом землю по инерции еще и ткнувшись башкой в дерево. Не дав очухаться, я подскочил к нему, лежащему ничком на траве, и нажал коленом левой ноги на центр хребта его позвоночника, одной рукой схватив за волосы, другой - стопу его ноги и с силой потянул на себя вверх, вводя тело противника в позу "скорпиона", применив к нему таким образом один из болевых приемов самбо... - Больно! Отпусти! Спину сломаешь, - простонал он под хруст своих костей. - Успокоился, глупышка? - спросил я, ослабевая понемногу свой нажим. - все, все, кореш - сдаюсь! Твоя взяла. - То-то! Будешь знать как задираться и хулиганить! Лишь тот, кто может пожалеть людей, имеет право их ненавидеть... - Ну и ловок же ты, черт мятежный. Чуть было мне все кости не переломал. И откуда у тебя столько запалу и энергии? - Здоровый дух формирует здоровое тело... Запал и энергия у меня от матушки земли, потому как я защищаю и очищаю ее всегда от всякой нечисти и скверны... - Никакого тебе отпуска, Терновцев, - холодно встретил меня командир роты, капитан Плешивцев, когда по приезду из командировки в свою часть, я зашел к нему в кабинет, чтобы узнать о своем отпуске, заработанном мной в другой воинской части. - Как никакого, а фирменная бумага с гербовой печатью на меня, которую вам передал взводный, разве не отпуск? Мне ее дали в той части за отличную службу, за смелость, за усердие при разминировании опасного объекта... - Твоя бумага это всего лишь формальное ходательство, ходатайство так сказать, за тебя перед командиром нашей части и кому как не мне лучше знать и решать достоин ты отпуска и поездки на Родину или нет! - Не судите, да не судимы будете; смеется тот, кто смеется последним, сказано в священном писании, - сделал я тонкий предупреждающий намек злорадствующему бармалею в погонах. И больше не проронив ни единого слова, вышел вон из кабинета. Была глубокая осень. Приближался ноябрьский праздник. Вся наша часть готовилась к грандиозному смотру. На смотре должны были присутствовать самые высокопоставленные генералы и маршалы. В каждой роте с утра до вечера мыли, красили, чистили. Комиссия за комиссией, то окружная, то министерская, бывало наезжала... Выйдя от ротного, основательно расстроенный, я снял свою верхнюю одежду и бросил ее, отводя сердце, прямо на пол у раздевалки как бы в отместку, за причиненную мне обиду, зашел в умывальную комнату, чтоб под краном холодной воды дикий жар души остудить. Вся рота в это время была на ужине, а дневальный, что стоял на страже у тумбочки в коридоре, тоже куда-то запропастился... А тут, как на грех, нагрянула та самая комиссия из минобороны. Так же как и я, все ее члены прошли по всему пролету коридора никем не замеченные. Дойдя до раздевалки и увидев на полу разбросанные вещи, все они: подполковники, полковники, генералы сочли за издевательство над собой, за неслыханное оскорбление комиссии со стороны всех наших ротных командиров. - Позвать сюда немедленно командира этой блудной роты капитана Плешивцева со всей его приблудой, - взревел весь пунцовый от злости ее председатель в звании генерал-майора, обратясь в стиле приказа к сопровождающему их дежурному офицеру, капитану Пасечнику, бывшему командиру карантинной роты. Тот мигом отыскал всех, кого надо было, и ведя их пред очи разгневанной комиссии с издевкой неустанно повторял, указывая на разбросанные вещи: - Терновцева эта работа! Его голубчика! Не дожидаясь доклада перепуганного капитана генерал указал им всем своим полусогнутым перстом на беспорядок в коридоре: - Как прикажете понимать, товарищи офицеры. Так-то вы ждете комиссию... Бардак кругом устроили, так и запишите в протокол проверки, - обратился он к младшим по званию офицерам из своей свиты. Каменными истуканами замерли в стойке "смирно по швам" наш "хозяин" со своими подчиненными, пока комиссия отчитывала их как провинившихся пацанов за их безалаберность и отсутствие дисциплины в роте. - Вот он где миленький прохлаждается, - услышал я визгливый голос капитана Пасечника, стоявшего у открытой двери "умывальника" вместе с ротным. Тот был бледен как смерть. - Без ножа зарезал, разбойник, змей мятежа, - хватаясь рукой за сердце простонал он, чуть не плача... На другой день, расхаживая как неприкаянный, с самого утра вокруг казармы, ожидая решения дальнейшей свой участи за вчерашнее, я услышал доносившиеся из помещения голоса дневальных, дублирующие друг дружку, сообщавшие мне, что меня вдруг вызывает к себе в каптерку старшина роты Сухин. Когда я зашел к нему, отец солдатский и говорит мне возбужденно: - Ну, солдат, собирайся опять в дорогу. Повезло тебе нынче снова избежать дисбата. Не боязно постоянно по острию ножа ходить, сынок? - пожалел он меня по-отечески. - Приходится рисковать, товарищ старшина, для того, чтобы осознавать себя человеком. Мы отовсюду притесняемы, но не сломлены, мы в отчаянных обстоятельствах, но не отчаиваемся... - Ты уже наверное знаешь, что капитан Плешивцев еще вчера был отстранен от своей должности. Он так расстроился из-за этого, что даже в больницу с сердцем ночью попал. - Он сам виноват, что так получилось, он нарушил золотое правило человеческой морали. В этой заповеди древности говорится: не делай другому того, что было неприятно тебе самому. - Теперь-то он ох как кается, что с тобой несправедливо поступил. - Когда на земле грешники каются, на небесах ангелы радуются. Кто слова своего не держит, тот не мужчина, а баба. На женщин я не обижаюсь. Где наше не пропадало, товарищ старшина. Женщина, есть женщина: что с нее взять... - Стала сегодня комиссия и твое личное дело просматривать, а у тебя в служебной карточке каких только нарушений только нет. Да вот попалось им на глаза отношение на отпуск от командования с той части, куда ты был прикомандирован на лето. Председатель так и сказал: - Фронтовой дух в нем сидит, да еще классный спортсмен-супермен, такому при генштабе только служить, а его чуть было в дисбат не упрятали. Не гоже никому такими воинами разбрасываться... - Короче говоря, комиссия дала мне предписание отправить тебя в Москву на пересыльный пункт, с чем я тебя и поздравляю... От всего сердца поблагодарив старшину за отческую заботу обо мне за все время нашей совместной службы, я вскину на плечо вещмешок и, крепко пожав на прощание руку старого солдата, отправился в неизведанный путь, сопровождаемы печалью... "Поток времен свиреп - везде угроза... Я уязвлен и жду все новых ран... В саду существ я сжавшаяся роза, Облито сердце кровью, как тюльпан!"..