Осколки недоброго века - Плетнёв Александр Владимирович

С наступлением сумерек бой самопроизвольно затух.

Собрав воедино эскадру, Рожественский приказал: «К Квельпарту!», выстраивая кильватер и крейсерский ордер против ночных атак.

«Новик», кстати, на той зыби, что несли океанские ветра, вполне мог потягаться в скорости с новейшими японскими миноносцами. Чёрта с два бы «шихау» и «ярроу» в столь бурном состоянии моря набрали свои двадцать восемь – тридцать узлов.

Опасность минных атак противника оценивали как среднюю, штабисты из молодых, те которые сами недавно служили на продуваемых мостиках минарей, заверяли: «Будут прыгать на волнах, надсаживая машины, форсируя вентиляторы-нагнетатели, выдавая себя искрами и целыми факелами из труб».

Тем не менее Рожественский приказал: «По горячим следам за Камимурой!», и кавторанг Елисеев увёл свою заряженную «уайтхедами» четвёрку.

В свободный рейд Зиновий решил выпустить и Рейценштейна, больше обосновывая «оперативным присутствием быстроходных крейсеров в зоне эскалации», поскольку отказываться от минирования японских портов не собирался. А посему эскадра некоторое время будет продолжать базироваться на Квельпарт.

Неожиданно поохотиться на «подранков» вызвался и Бэр, семафоря: «добить заразу»… к открытому недовольству Рейценштейна и, может быть, недоумению Рожественского – «Ослябя» не вписывался в сплаванность ходкой парочки «Аскольд» – «Богатырь».

После недолгих и немного надуманных препирательств, осложнённых ратьерным обменом мнений, Зиновий дал добро.

Царское Село

– Вы бы поберегли себя, Фёдор Карлович, а то так не ровен час раньше срока сляжете, – император с сочувствием глядел на управляющего Морским министерством – исхудал, глаза красные, явно опять в недосыпе. Кому б другому тактичный Романов про «раньше срока» никогда бы не сказал, но крепкий морской офицер Авелан к своей «конечной дате» отнёсся без каких-либо рефлексий, даже изволил шутковать. А зная об отведённой ему «дюжине», спешил пожить, послужить, поработать, с головой зарывшись в проекты обустройства «флота будущего», успевая уделять внимание и текущей обстановке[65].

– «Чилийские» броненосцы, что должны идти в Южную Америку, прошли Суэцем, – хмуро доложил адмирал.

– Что? – не понял император.

– Суэцким каналом! – подчеркнул Авелан. – Поглядите на карту – где Англия, где Южная Америка и где канал! Они даже за-ради приличия не собираются вести их Атлантикой. Прямиком и кратчайшим тащат в Японию!

– А-а-а, вы об этом… Я предполагал нечто подобное, – Николай отвёл взгляд (ничего подобного он не предполагал). Преподнеся свои балтийские рауты как тонкую игру и политический успех, он теперь очень ранимо воспринимал каждый «укол» британской стороны. И стыдился показывать это своим приближенным и доверенным. – Я больше удивлён, что об этом стало известно столь поздно, уже за, а не до Суэца.

«Бог мой, кому я лгу!»

В последнее время у государя с министром частенько случались споры – Авелан по поводу «дружбы» с англичанами и вообще по «Антанте» высказывал большие сомнения:

– Не наступим ли мы на те же грабли? Если говорить о Большой мировой войне, то что – будем опять проливать кровь за английские и французские интересы?

– Да с чего вы взяли? Долой игру в благородство. Понятно, что сейчас планировать армейские операции исключительно рано, всё может быть неоднократно переиграно. Там ведь, если уж говорить о мировой бойне, ключевым моментом будет – не дать немцам расправиться с Антантой по частям. Так что попусту класть солдатиков на поле брани я генералам не дам! К сожалению, Фёдор Карлович, геополитика такова, что вступись мы за сербов или нет, война всё одно разразится.

– До мировой войны целых десять лет, – ворчал адмирал, – только если она не начнётся раньше – африканскими колониальными кризисами… или британцы затеют очередную пакость против нас…

– Пусть попробуют, – горячился император, – всегда есть место для политического манёвра – суровый кайзер и его грубо выструганное государство.

Ещё одним авеланским преткновением были корабли… старые и совсем недавно спущенные со стапелей. Совсем недавно спущенные со стапелей, но которые уже можно было считать практически устаревшими – до дредноутной гонки оставалось пять лет.

– Зачем нам этот старый хлам? – вопрошал ко всему ещё и загруженный экономическими проблемами государь. – Если сейчас их ещё можно продать, выручив адекватные деньги, так необходимые нам для постройки новых – турбинных, то через пять лет это будет совершеннейший металлолом.

Авелан упрямился, настаивая – оставить «старичков», модернизировав… и конечно же строить линкоры:

– Всем найдём применение! У нас северное направление – новое! Шпицберген бы чёрт с ним – в случае войны пусть захватывают! Потом отобьём. Но Романов-на-Мурмане, «Ямал» – это имеет глубокий приоритет! Ко всему прочему мы не знаем исход переговоров и условия итоговых замирений с Японией. Подозреваю, узкоглазые не удовлетворятся своей «второсортностью», а стало быть, на тихоокеанском направлении держать нам значительные силы сдерживания.

– Да уж, – тут Николай соглашался, – наше мнение об ущербности жёлтой расы спровоцировало наше небрежение. Это небрежение ослепило нас, и мы недооценили противника.

А какие условия? Ояма будет пытаться зацепиться за Корею. Хотя бы за половину, за клочок… Что ж, мы заставим заплатить полную цену! Однако устойчивый мир на Дальнем Востоке нам крайне необходим. Признаюсь, ради такого дела готов был и отдать японцам этот никчёмный Артур с его мелководным бассейном, едва ли пригодным для стоянки судов с осадкой в двадцать два фута. О боевых судах следующего поколения уж и не говорю – это постоянные работы по углублению фарватеров…

– Сие в корне невозможно! – нарушая субординацию, возмутился Авелан. – Отдать столь нашумевшую обороной крепость… да нас не поймут даже простые крестьяне какой-нибудь Вологодской губернии. К тому же, опираясь на военную базу, у японцев могут появиться соблазны.

– Сжечь карту это не значит уничтожить территорию, – к месту или не к месту ввернул Николай.

На стыке

Наверное, это была какая-то шальная ночь, кармическая ночь блужданий, находок и потерь – кому разъединиться и идти отдельными отрядами, одиночкой, кому разбрестись, потеряв визуальный контакт с мателотами, самостоятельно следуя к своему печальному концу.

Миноносцы капитана 2-го ранга Елисеева набрели на неосторожно зажжённые гакобортные огни одного из бронепалубников Уриу, что прикрывали эскортом «инвалидов» Камимуры.

Атаковали.

Безуспешно.

Русские, отстреляв по бестолковому «уайтхеды», давно ушли, а японцы…

Видимо, напряжение последних нескольких часов сказалось на самообладании и выдержке усталых азиатов – сигнальщикам продолжало что-то мерещиться, противоминные расчёты без остановки палили во тьму по ночным призракам.

«Якумо» обстрелял «Ниитаку». «Ниитака» отвечал…

Камимура менял курс, командиры кораблей индивидуально предпринимали манёвры уклонений.

Казалось бы, все отделались лёгким испугом, но на размашистых коордонатах практически все потеряли свои мателоты.

Тамтамы отдалённого беглого огня подхватило ветром, понесло, погнав Рейценштейна на зарницу выстрелов.

Опоздали – японцы канули во тьму.

Только незадачливо отставший «Ослябя» затерялся позади.

Бэр, здраво осознавая, что такое ночной бой – полная неразбериха со стрельбой в том числе «по своим», решил принять дугою влево, бросив в беспроводное пространство телеграмму – авось Рейценштейн примет.

В «мире Морзе» творилась сущая чехарда – где-то на юге гремела гроза, периодически раздирая эфир треском, Уриу, честно пытаясь бронепалубниками, словно овчарками, собрать расползшееся стадо, уже не осмеливаясь играть со светом, строчил «искрой» на все лады.