Обскура - Режи Дескотт

Жерару показалось, что в последних словах Бланша прозвучал некий упрек уже в его адрес.

— А теперь, дорогой месье Рош, мне нужно еще доделать кое-какую работу. Я бы попросил вас не слишком увлекаться и в особенности — не слишком доверять рассказам пациентов. Это в Сальпетриере, в период стажировки у профессора Шарко, вы приобрели такую привычку?

Жерар, больше не решаясь продолжать разговор, молча кивнул.

— Слишком легко в нашем деле можно ошибиться, — добавил Бланш. — И последствия могут быть самыми тяжкими, порой непоправимыми.

Подойдя к двери, Жерар в последний раз обернулся. Бланш уже уткнулся в какую-то папку. Жерар так и не осмелился спросить, для кого последствия могут оказаться непоправимыми — для пациентки или для него самого.

Оказавшись на противоположном краю широкой лужайки, идущей немного под откос и отделявшей основное здание клиники от служебных построек, Жерар обернулся и взглянул на величественный фасад особняка. На первом этаже правого крыла он заметил свет в окне Нелли Фавр — скорее всего, она продолжала вышивать своих бабочек. Машинально разглядывая это окно, Жерар неожиданно вспомнил о сеансах гипноза, на которых ему доводилось присутствовать во время стажировки в Сальпетриере у профессора Шарко, который считал гипноз эффективным средством для выяснения причин истерии.

Затем, снова повернувшись и оказавшись в тени деревьев и служебных зданий, Жерар вдруг почувствовал, как по всему его телу пробежала ледяная дрожь: за весь день, в течение которого он был занят служебными обязанностями и пытался разобраться с болезнью Нелли Фавр, он ни разу не подумал о Сибилле! А ведь все это время стрелки часов продолжали неумолимо двигаться вперед…

Глава 30

Мамашу Брабант звали Жаклиной. Никто никогда ее так не называл, и если бы не ее огромная регистрационная книга, которую она соблаговолила показать Жану, он бы тоже никогда об этом не узнал.

Но перед этим она внимательно осмотрела его с головы до ног, потом заявила, что сегодня — не день медосмотра. Жан еще не успел представиться, но, как всегда, его медицинская сумка сыграла роль визитной карточки. Он произнес короткую, заранее заготовленную речь о Марселине Ферро и любителе живых картин, и мамаша Брабант увела его за собой по коридору.

Как выяснилось, все проблемы она предпочитала решать на кухне.

Они сели за большой прямоугольный стол, накрытый клеенкой с цветочным узором на зеленом фоне.

Брови Жаклины Брабант были выщипаны «в ниточку», веки накрашены синими тенями («Синий кобальт», — машинально отметил Жан), отчего серые глаза казались темнее. Эти глаза, похожие на две серебряные монеты, обладали гипнотизирующим воздействием: ничто, казалось, не могло от них ускользнуть. Регистрационная книга, лежащая между Жаном и мамашей Брабант, исполняла роль некоего центра тяжести, вокруг которого вращался их разговор. Словно бы мамаша Брабант хотела подкрепить свои слова таким весомым во всех смыслах аргументом.

Мысленно Жан удивлялся, чем вызвана такая услужливость. Должно быть, тут сыграли свою роль какие-то факторы, о которых он мог только догадываться: его собственный добропорядочный вид, его интерес к Марселине Ферро, об уходе которой хозяйка заведения сожалела, хотя вполне понимала стремление молодой женщины к респектабельности, что в ее глазах было печальной необходимостью и, должно быть, напоминало ей собственное прошлое, которое она всячески пыталась забыть. «Обе мои дочери учатся в пансионе при монастыре Уазо, в Отей», — как бы вскользь упомянула она. Еще через несколько лет Жаклина Брабант собиралась продать заведение и окончательно предать забвению воспоминания о прошлом, заменив их вымышленными, более… нейтральными.

Кухарка, орудующая здесь же, у плиты, закатав рукава, была настолько же мощной, насколько хозяйка — тонкой и хрупкой. На плите, судя по запаху, готовились луковый суп и почки в белом вине. К запахам этих кушаний примешивался сладкий аромат пирожных из духовки. Иногда, ненадолго прекращая помешивать в медных кастрюлях деревянной ложкой, кухарка принималась чистить апельсины, которые потом, разделив на дольки, складывала в маленькие изящные стеклянные салатницы с резным узором. Она так умело срезала с фруктов кожуру, что та завивалась тонким серпантином, ни разу не оборвавшись, и наконец сползала в общую кучу кожуры, высящуюся на столе и похожую на клубок спящих оранжевых змей. В стоящей рядом корзине лежали яйца цвета сиенской глины. Груда моркови и разноцветных стручков перца — красных, желтых и зеленых — дополняла натюрморт. На полках над эмалированными раковинами тянулись батареи кастрюль на фоне бордово-кремовых плиток. На буфете выстроились десятка два бутылок бургундского. Этажерку занимали многочисленные баночки с приправами, названия которых были написаны на наклейках.

Жаклина Брабант слегка насмешливо взглянула на Жана, который восхищенно разглядывал все это изобилие, в том числе изобилие красок.

— Да, всю эту публику нужно хорошо кормить и поить — любовные схватки разжигают аппетит. К тому же это входит в стоимость обслуживания.

Жан не смог бы с уверенностью сказать, чего больше в этих словах — презрения или усталости. Руки хозяйки лежали на раскрытой книге — изящные руки с тонкими пальцами и накрашенными кармином ногтями. На пальцах не было ни колец, ни перстней. Книга содержала учетные записи обо всех девушках, работающих и прежде работавших здесь. Достаточно было бы городским властям изъять ее у владелицы, и та была бы вынуждена закрыть заведение. Сейчас хозяйка искала страницу, где были указаны сведения о Марселине Ферро — единственной девушке, не поменявшей свое имя при поступлении на работу. Попутно она воспользовалась случаем, чтобы продемонстрировать Жану фотографии всех остальных, поодиночке или небольшими группами, как будто он был одним из клиентов, хотя у него никогда не было ни склонности к развлечениям такого рода, ни средств для этого.

Все это время кухарка резала картофель, ломтики которого, перед тем как положить на противень для последующего запекания, обваливала в смеси тертого сыра и сухарей. Очевидно, она давно привыкла одна справляться со всеми блюдами, которые подавали в заведении с вечера до утра. Она, не останавливаясь, переходила от одной работы к другой — видимо, последовательность была продумана заранее. При этом она не обращала ни малейшего внимания на то, о чем говорила хозяйка с молодым медиком.

Регистрационные книги вроде этой имелись во всех подобных заведениях, и власти, как правило, их не трогали — только если случался какой-нибудь особенно громкий скандал. Жан подумал, что, возможно, именно страх перед скандалом и побуждает мамашу Брабант быть такой любезной. Скандал, так или иначе затронувший дом терпимости, сделал бы его непопулярным в среде посетителей. И визит медика сразу вслед за визитом полицейского не мог не встревожить хозяйку. Конечно, ее деятельность сама по себе была рискованной, но сейчас степень риска грозила стать непомерно высокой. Поэтому лучше было проявить готовность к сотрудничеству с представителями власти. Даже если врач не был особо важной персоной, захлопывать дверь у него перед носом все же не следовало.

Марселина появилась в заведении мамаши Брабант 18 июня и ушла семнадцать месяцев спустя, 13 января нынешнего года. Жан записал эти даты — они еще могли пригодиться. На хозяйку заведения она произвела такое же яркое впечатление, как на него самого, хотя и по совершенно другим причинам. В ее манере держаться постоянно чередовались высокомерие и какое-то глухое беспокойство. Первое было результатом ее неотразимого воздействия на мужчин, из-за которого ее цена была очень высока, второе — признаком глубоко запрятанной болезни, которой суждено было когда-нибудь полностью ею завладеть, как предсказывала хозяйка. Из-за этого тайного изъяна, который она носила в себе, ей давались всевозможные поблажки, прощались капризы и мелкие шалости и даже отказы некоторым клиентам. Из-за этого Жаклина Брабант опекала ее, как мать опекает ребенка, неизлечимо больного или обреченного вскоре умереть. Она не сказала об этом Жану напрямую, но дала понять достаточно четко.

Рассказ сопровождался равномерным постукиванием, доносившимся со стороны разделочного стола: кухарка нарезала кружочками стручки перца. У Жана снова появилось ощущение, что он находится в кухне старинного замка, где готовится пиршественное угощение для множества приглашенных гостей.

Он также отметил, что Жаклина Брабант — прирожденная соблазнительница, далеко не худшая в собственном цветнике, выглядящая очень эффектно, несмотря на скромный макияж и простое черное платье с длинными рукавами, закрывающее ее тело от запястий до щиколоток и, тем не менее, привлекающее больше внимания, чем откровенные дезабилье в ее салоне.