Самый лучший пионер: Том второй - Павел Смолин

Сережа, по делу, — не удивил он и достал из припаркованного у стены нашей гостиной (а как гостя без «поляны» принимать?) книжку с исполненной в черно-красных, тревожных тонах обложкой с замком и бьющей над ним молнией. — Сперли твоего «Мишу» буржуи проклятые.

— Так и знал, что если сопрут, добавят эту мерзкую надпись! — ткнул я в крупный, резко контрастирующий с общей гаммой желтый прямоугольник с черной надписью «Эта книга убила Брежнева!». — Еще и имя переврали, сволочи — какой к черту «Микки Гудбой»? Это же дурновкусие!

Аджубей, мама, папа, Таня и Виталина внимательно слушали. Четверо последних — сочувственно, а зять Хрущева — старательно отслеживая реакцию. Смотри на здоровье! Открыв книгу, пролистал и вынес вердикт:

— Еще и написано калично — наняли первого попавшегося под руку работягу от пера и еще автора поставили — Джон Смит, это типа как наш Иван Петров, то есть — псевдоним.

— Калично? — не понял новоиспеченный главред «Юности».

— Термин с негативной коннотацией, объединяющий в себе «калеку» и «кал», — пояснил я, прикрыл рот ладошками и по-детски захихикал.

Оп, Виталина врубилась и задумчиво на меня смотрит — мне такое поведение не шибко-то свойственно в отрыве от тех, перед кем надо притворяться больше, чем обычно.

Народ грохнул.

— Горевать не будешь, значит? — с улыбкой уточнил Аджубей.

А че мне? Я этого, во-первых, ждал, а во-вторых — грабь награбленное!

— Неприятно, конечно, но это было ожидаемо, — развел я руками. — Капитализм — он про нажитые на чужом горе и крови деньги. Хоть кто-то бы да догадался такую схему провернуть. Но у меня, Алексей Иванович, книги в голове бесконечные, поэтому посыпать голову пеплом не собираюсь. Обидно? Досадно? Да и черт с ним — кому от моей кислой рожи легче станет? Оставите книжку, Алексей Иванович? Прибью к стене гвоздем-«двухсоткой» и буду каждый день смотреть, напитываясь ненавистью к капиталюгам.

— Забирай! — хохотнул Аджубей.

— А мы ведь спорили, что что-то твое издадут на Западе, — вспомнил честный дядя Толя. — Я проиграл, получается.

— Ничего подобного! — возмутился я. — Условием было «что-то мое издадут на Западе с полного одобрения Минкульта». Это — не подходит, значит спор продолжается!

— А какой срок ставили? — с живым интересом поинтересовался Аджубей.

От него вообще «живостью» и энергией так и прет. Приятный мужик, мне нравится, вон как глазки светятся.

— Этот вот год, — ответил я.

— Тогда, боюсь, Анатолий Павлович все-таки проиграл, — притворно вздохнул главред. — Потому что Екатерина Алексеевна от этого, — брезгливо потыкал пальцем книжку. — Пришла в ярость, и в правительстве готовят новый закон о подписании СССР Всемирной конвенции об авторском праве.

События-то ускорились! Ну и очевидно "в ярости" не только Фурцева, в одну каску такие законы не проталкиваются.

— Это хорошо, — одобрил я. — Чеки мне нафиг не нужны, но стране нужна валюта. У меня уже немножко получается ее добывать, а после подписания станет в разы проще и эффективнее.

— Ты для этого творчеством занимаешься? — выпучил глаза Аджубей.

— Творчество — это у творческих, — важно ответил я. — А у меня — производство интеллектуальной собственности.

Воровство, точнее, но если никто не знает — какая разница? Обворованные деятели культуры неизбежно «родят» что-то новое: например, новую повесть Бориса Васильева — изначального автора «Зорей» — уже опубликовали в «Молодой гвардии». Я в больнице читал и даже немного захотел вернуться на стартовую точку, чтобы спереть вместо «Зорей» её, настолько хороша. На то он и талант.

— Понял тебя, Сережа! — возрадовался Аджубей и рассказал, насколько мощно стартанул «Марсианин», поступивший в киоски и почтовые ящики первого апреля. — Народ киоски штурмовал, драки были, кражи — милиция зашивается. Даже к нам в редакцию делегация от трудящихся приходила, не говоря уже про совершенно парализованную работу почтового отдела. Пришлось тираж допечатывать, теперь типографию расширяем, чтобы спрос удовлетворять. Ты ведь не против и дальше в «Юности» печататься?

— Не против конечно, Алексей Иванович, — успокоил его я и вздохнул. — Грустно, что люди пострадали.

— Да чего там, носы сломанные, — успокоил он меня. — Все живы и почти целы, так что не переживай. Наоборот — гордись!

— Попробую, — улыбкой поблагодарил я его. — А вы не планировали после подписания конвенции англоязычный вариант «Юности» открыть?

Аджубея аж подбросило — семена явно упали на благодатную почву. Однако он смог взять себя в руки:

— Это — очень сложно, Сережа. Я бы даже сказал — архисложно. Во-первых, наши авторы там, — указал за выходящее на Юг окно. — На Западе, не слишком-то популярны. А тем более — поэты. Если на прозу я тебе художественных переводчиков ещё отыщу, есть у меня пара англичан, здесь живут, то о стихах можно забыть. Там самому поэтом нужно быть, а этому в ИнЯзах не учат.

— Вам ли сложностей бояться, Алексей Иванович, — сделал мужику приятно. — Из вас вон — энергия ключом бьет! Тогда давайте через Минкульт «Марсианина» в капстране издадим? Или Мишу Добрина в нормальном варианте? Я его продолжение хоть сегодня начну диктовать. А издать можно как выборочные произведения из журнала "Юность", это даст журналу первую известность за бугром. Я же могу как частное лицо договор заключить с буржуйским издательством напрямую?

Аджубея подбросило снова. Какой живчик, одно удовольствие с таким работать!

— Можешь! — закивал он. — Конечно можешь! Спасибо за угощение, Наталья Николаевна, было очень вкусно, но мне пора бежать — дела!

И, прежде чем мы успели опомниться, он подхватил портфель и свалил в коридор, откуда спустя совершенно никчемные четыре секунды донесся звук открываемого замка.

— Даже не проводила, — грустно вздохнула мама на саму себя.

— Он уже не здесь! — хохотнул я. — Побежал историю вершить, и проводов наших все равно бы не заметил.

— А ты хитрый! — переключилась на меня мама. — Взял и выбил себе издание на Западе под шумок.

— Мне с холериками просто — я же сам такой же, — пожал здоровым плечом и вздохнул. — Хотел его попросить меня с Никитой Сергеевичем познакомить, но не успел.

— А зачем он тебе? — опасливо спросила мама.

— Нифига себе «зачем»! — опешил я. — Живой исторический персонаж, глава государства, да у меня к нему миллионы