Бои местного значения - Василий Звягинцев

Наконец — закончил.

— Ну что, Любовь Михайловна. Пока вроде все в порядке. Однако…

Женщина насторожилась.

— Сегодня никого тревожить не будем…

— Да их еще и нету никого, — вставила дежурная. — Кто на заводах, кто в райкоме, а другие в ресторане, глядишь, ужинают…

— Я о том же. А вот утром, часиков в восемь, возможно, устроим «перекличку». Так что вы документики в несгораемый шкафчик заприте, сегодня всех постояльцев пускайте, невзирая на время, а вот утречком — прошу прощения. Пока я не сличу каждого, чтоб ни один не вышел за дверь. Договорились?

Дежурная кивнула, начиная проникаться серьезностью намерений столичного товарища.

— Вот и ладушки. А теперь скажите, любезнейшая, где мы с товарищем сможем до утра головы преклонить?

— Ой, — всплеснула руками женщина. — Нету свободных номеров, хоть что делайте, ни одного нету. Разве кого переселить, по двое на одну койку, или раскладушки поставить?

— Любовь Михайловна, Любовь Михайловна… — укоризненно сказал Шестаков. — Если вы сейчас скажете, что и личный номер директора Яблокова занят…

То, о чем говорил нарком, было здешним номером-люкс. Как-то раз ему самому пришлось в нем ночевать. Только дежурную он не помнил, да и не вглядывался тогда. Не по чину было.

Две комнаты на втором этаже, отличающиеся от прочих только коврами на полу и на стенах, кроватями с никелированными шарами и хорошо натянутой панцирной сеткой, а также индивидуальным умывальником и чем-то вроде параши (приспособленный под это дело двадцатилитровый термос нержавеющей стали с герметической крышкой) в узенькой прихожей. Чтобы высокопоставленным гостям не бегать по нужде зимней ночью в деревянную будку в дальний угол двора.

— Так без директора разве я могу?

Директор завода им. Орджоникидзе был здесь царь и бог. Имя его произносили с придыханием. До поры, впрочем…

— Можешь, Люба, можешь. А нет — звони… — Шестаков подвинул ей телефон. — Звони, объясни все, а не поймет, мне трубочку передашь…

Отчего-то такой вариант показался дежурной еще хуже.

— Ладно, что мы будем Иван Самойловича беспокоить… Поселю… Только если что — скажете, что сами распорядились…

— Это уж как водится. Распорядились…

Дважды повернув изнутри ключ в двери, бросив пальто на крючок вешалки, Шестаков вновь испытал момент расслабления. Будто бы опять, укрывшись всего лишь за двумя сантиметрами дерева, он отстранился от угрожающего мира вокруг. Вроде бы и наивно, но, с другой стороны — психологически это что-то такое значило.

Спускаться для ужина в столовую на первом этаже, громко именуемую рестораном, никому из них не захотелось.

Перекусили наскоро в номере чем было, улеглись на кроватях поверх одеял, включив настольную лампу под глухим бакелитовым колпаком, закурили.

— Обсудим предстоящее, Григорий Петрович? — спросил Власьев.

— Наполеон говаривал, что каждое дело хорошо соображено, если имеется план действий хотя бы на его первую треть, остальное же следует предоставить превратностям судьбы. Главное я увидел. Подходящие для нас документы отложил в отдельное место. Железный шкаф, гордо именуемый сейфом, открыть не составит труда, если даже вдруг не удастся раздобыть ключ.

Там же я заметил кое-какие деньги, мелочь, конечно, исходя из наших потребностей, но взять их надо. В целях подкрепления версии ограбления. Койка дежурной — за занавеской, там она после полуночи наверняка будет спать.

Еще я обнаружил самовар. В случае чего — лишнее оправдание, если бодрствует. Чайку, мол, захотелось…

— Нормально все обдумано. Грамотно. Прямо удивительно, Григорий Петрович, что вы в наркомы пошли, а не по другой линии. Ничуть не хуже получилось бы…

— Талантливый человек, как известно, редко бывает талантлив в чем-то одном, — с усмешкой произнес Шестаков, отчетливо сознавая, что опять говорит не свои слова.

Ну не знал он раньше такого количества афоризмов, без усилий соскакивающих с языка при каждом удобном случае. И, чтобы не углубляться в эту непонятную, а оттого и неприятную для него область, сказал Власьеву:

— Давайте-ка сейчас соснем пару часиков, поскольку утомился я сегодня, а когда «умолкнет шумный день и на немые стогны града полупрозрачная наляжет ночи тень…», тогда и выйдем мы с вами на тропу войны…

Отвернулся к стене, не ожидая ответных слов товарища, накрыл голову рукой и действительно заснул сразу же, не успев даже ощутить прелести погружения в предсонные грезы.

Власьев еще раз удивленно хмыкнул и выключил лампу.

Словно бы от внутреннего толчка, без всякого будильника, Шестаков вскинулся в два ночи. Сел на кровати, мгновенно перейдя в стадию бодрствования, хорошо отдохнувший и по-прежнему не испытывающий никаких сомнений.

Осторожно пошевелил шпингалеты оконных рам, разрывая промазанные клейстером полоски газет, почти без шума открыл выходящее во двор окно номера.

Подышал морозным воздухом и только потом разбудил напарника.

По темному коридору второго этажа, мимо дверей, из-за которых доносился многоголосый храп не сдерживаемых никакими внутренними установками людей, они спустились в вестибюль. Власьев соответственно плану был полностью одет и держался позади наркома, который с двумя стаканами в руке, в расстегнутой гимнастерке без ремня шел спокойно, как человек, имеющий простую и понятную цель.

Любовь Михайловна и в самом деле спала при свете маленького ночничка. Шестаков еще раз прислушался. Мало ли что — вдруг как раз сейчас одному из постояльцев приспичит выйти по нужде в расположенную далеко в глубине двора дощатую уборную.

Однако ночную тишину не нарушал ни один посторонний звук, кроме осторожного похрапывания дежурной.

Шестаков сделал Власьеву предостерегающий жест. Вначале они планировали провести операцию по-другому, в расчете посильнее запутать будущее следствие.

Власьев должен был черным ходом выбраться во двор, потом постучать в дверь с улицы и, когда дежурная откроет, оглушить ее и связать. После чего спокойно делать свое дело.

Но сейчас нарком (или направляющая его неведомая сила) увидел гораздо более простой и эффективный вариант.

Зачем усложнять?

Какое им, в конце концов, дело, начнется следствие или нет, падет подозрение на внезапно появившегося московского чекиста или заподозрят кого-то из местных грабителей?

Они-то будут уже далеко, в очередной раз сменив личину… Шестаков, так же, как раньше у себя дома, подчиняясь не расчету, сделать который был просто не способен, а странному инстинкту, несильно, но резко хлестнул дежурную расслабленной кистью пониже правого уха.

Заведомо зная, что вреда ей не причинит. Она потеряет сознание на полчаса, минут на сорок в крайнем случае. И не догадается, очнувшись, ни о чем. Просто заснула, а теперь проснулась. Шея, возможно, будет побаливать, так это часто бывает, если заснуть в неудобном положении.

Сейф вдобавок хотя и был заперт, но ключ торчал в замке, что еще больше облегчало задачу.

Он сбросил в портфель заранее отобранные два десятка паспортов, по преимуществу мужских, но и несколько женских для Зои, вместе с командировочными удостоверениями, быстро пролистал книгу регистрации приезжих.

Он так и думал, Любовь Михайловна все же вписала на страницу директорского номера их фамилии. Очень педантичная женщина. Страницу он не вырвал, а аккуратно вырезал, чтобы ее отсутствие не сразу бросилось в глаза.

Шестаков не знал, что разозленная его «дурой», злопамятная и в то же время осторожная женщина предприняла еще один шаг, имевший для многих людей трагические последствия…

Деньги из кассы, пусть и небольшие, он тоже забрал. Так будет правдоподобнее для версии ограбления, если она все же возникнет.

Осмотрелся. Тишина. Все получилось даже проще и удачнее, чем они рассчитывали.

Может быть, для окончательной убедительности уронить на пол зажженную керосиновую лампу? А потом поднять шум и принять активное участие в тушении начавшегося пожара?

Тогда несколько исчезнувших паспортов сочтут, конечно, погибшими в пламени и, выдав их владельцам справки для отделов милиции по месту жительства, навсегда о них забудут и в розыск, безусловно, не объявят.

Нет, это уже лишнее. Дом сухой, полыхнет так, что половина постояльцев выскочить не успеет.

— Все, — шепнул он Власьеву. — Уходим. Вы — через черный ход и ждите меня в переулке напротив. А я сейчас…

Согласно предыдущему плану он вышел в вестибюль без пальто и шапки, вдобавок в номере остался вещмешок.

Ему хватило трех-четырех минут, чтобы собраться и устранить все следы своего здесь пребывания.

Шестаков открыл окно, перебросил ногу через подоконник, и тут из-за дома, с улицы, ударил выстрел, второй… Через секунду-другую ему ответила сразу серия — похоже, кто-то неприцельно расстрелял весь барабан.