Непарадигматическая лингвистика - Татьяна Николаева

• считать ли to, tъ, ti, te параллельным рядом к этому звонкому ряду – и тогда необходимо объединение более глубокое?

В нашей работе, посвященной исключительно славянским данным, ответ на оба вопроса будет отрицательным. А именно: первую цепочку мы не объединяем и считаем все ее компоненты отдельными партикулами, так как у каждой такой партикулы деривативная семантика различается.

Поэтому признание или непризнание t/d единой партикулой выходит за пределы славянской общности и потому вопрос об этом в рамках настоящей главы решаться не может.

Данные ЭССЯ 1975:

Концепция авторов состоит в том, что это «служебное слово, широко распространенное в функции союза, вводящего разные глагольные формы. Крайний результат эволюции – функции частицы, например утвердительное ’да’. Восходит к и. – е. указ. местоим. *do-, вар. *to-. Такая этимология, принятая большинством исследователей, подтверждается однотипностью контекстов слав. Da + гл. и слав. Ta + гл.». Это функциональное сходство, между тем, не может быть свидетельством «крайности» эволюции к частице, а может быть свидетельством как раз обратного.

4. Не менее известной и обсуждаемой (см. выше) на самых ранних этапах индоевропейского языкового развития является партикула е.

Как и все общеславянские партикулы, она выступает в примарной функции как междометие, как частица и как союз. Данные [Etim. slov. 1980]:

• см. в русском (междометие): Э, да тут полно работы!; Э, – сказали мы с Петром Ивановичем. Белорусский: Э, дазвольте, я расскажу. Сербский: Е, моj синко, знам jа за них. Болгарский: Е, голяма работа и т. д.

В употреблении этой партикулы как междометия существует много смысловых оттенков:

демонстратива. См. болгарский: Е го! (’вот он’); Е хлеб и вода и т. д.

ассертива. См. сербо-хорватский: Ти си из Дубровника? Е госпо!

• е имеет и концессивное,

• и каузативное значение.

Эта партикула имеет множество дериватов: русские э-то, э-ва, э-кий и др., старославянское єсє, єда, єй, словенское eno и т. д. Она выступает в вариантах he, he, hy и под.

Фонетическим вариантом ее является огубленное о с возможным прикрытием в. Поэтому русское это равно при пересчете русскому же вот, на что уже давно обращено внимание лингвистов.

Напоминаем, что именно это е компаративисты видят в аугменте греческого имперфекта и аориста и во многих образованиях ранееиндоевропейского периода. Именно об этом е мы писали в главе первой как об инициальном элементе интродуктивной цепочки, к которой восходит наше я.

Как представляется, на уровне славянского материала нет необходимости ставить вопрос об объединении ряда Е / О / А, поскольку мы стараемся проследить мир партикул именно славянского пространства.

Данные [ЭССЯ 1979]:

Это усилительная частица. Междометное употребление вторично[119]. «Праслав. *e восходит к указат. мест. и. – е. *e, рано или как правило выступающему в соединении с другими элементами».

5. Столь же активной в славянском пространстве и имеющей очень много дериватов является партикула i.

Данные [Etim. slov. 1980]:

Фонетическими ее вариантами являются hi, ё, he, ih, ji.

• Как и у других общеславянских частиц-партикул, эта партикула имеет значение междометия. Например, русское: И, бабушка, затеяла пустое; словенское: I, kajpa delaš; польское: I, daj mi pokój и т. д.

Существует – для этой партикулы – множество переходных смысловых оттенков от междометия к сентенциальной частице.

• В качестве «внутренней частицы» эта партикула имеет значение ’также’, переходящее к ’даже’ и далее практически приближающееся в некоторых высказываниях к негации. См., например, чешский: Búh dal zuby, da i chleba; русский: Мне и рубля не накопили строчки; старославянский: мьнѣ николижє не далъ єси и козьлѧєтє и т. д.

Во всех славянских языках представлена двойная конструкция: и… и. Например, русское и там и сям; и то и другое. Разумеется, семантика а и и, партикул, во многом коррелирующихся, требует разъяснения, но мы еще раз повторяем, что оптика этой главы – очень крупная, а семантические и текстовые отличия а и и занимают лингвистов в течение многих лет (см. монографию: Вербальные и невербальные опоры. 2003, а также упоминавшуюся в параграфе втором работу А. В. Исаченко [Isačenko 1970], который также смотрел на три основных сочинительных союза в русском языке с точки зрения крупной оптики и увидел практически не членимое стоящее за ними общее семантическое поле).

И-союз также имеет множество значений:

• присоединения – польский: Spadł pierwszy snieg. I to sniegnie byłe jaki;

• континуации – старославянский: Искони бѣ слово и слово бѣ у бога и богъ бѣ слово;

• следствия – украинский: Вже з полудня хвыля почала спадати, и Али взялся за работу;

• концессивности – русский: Вы такой специалист по мостам и отказываетесь их строить;

• противительности – старославянский: Рѣхъ вам южє и нє слышастє;

• градации – И синего моря уклончивый вал в часы роковой непогоды, и пращ, и стрела, и лукавый кинжал щадят победителя годы.

Этимология этого союза в Словарях обычно объясняется через ассоциативное сопоставление с этой же партикулой в неславянских языках, или же эту партикулу возводят к «застывшей» форме индоевропейского местоимения *e/ei.

Данные [ЭССЯ 1981]:

Представлено как *i. Чувствуется, что именно эта простая партикула доставила много затруднений авторам Словаря. Таксономическая ее принадлежность не обозначается. Обычно объясняют из и. – е. *ei, первонач. местн. пад. ед. ч. от указат. мест. *e. Далее идет довольно странная фраза: «Сближение слав. i с лит. ё сомнительно ввиду скорее дейктич. функции лит. слова, несвойственной слав. слову». Здесь неясно, считают ли авторы, что дейктичность несвойственна слав. слову вообще или именно этому слову. Следующая фраза еще более удивительная – «Обращает на себя внимание отсутствие у слав. i полных соответствий формы и значения», – поскольку выше это значение описано как ’и, тоже, также’.

6. Общеславянской партикулой является li[120].

Эта партикула примарна, так как она выступает изолированно и имеет свое значение, с одной стороны, и входит в деривативные цепочки (чаще всего в постпозиции), с другой стороны. У этой партикулы есть фонетические варианты – l’, ly, lja, le (в разных славянских языках и диалектах).

• Она может быть сентенциальной частицей. См. русский: Ты река ли, моя реченька, ты течешь, не колышешься.

• Выражать сравнение, выполняя союзную функцию. См. в древнерусском: Лучьши есть похвальна брань ли миръ.

• Иметь альтернативное значение. Старославянский: Аштє ключитъ сѧ въпасти въ вино ли въ масло ли въ ино єтєро.

• Выражать вопрос, то есть функционировать как вопросительная частица. Словенский: Je li res? Русский: Далеко ли от вас до вокзала?; Старославянский: Ты ли єси цєзаръ июдєискъ?

Безусловно общеславянской является тенденция употреблять эту частицу в косвенном вопросе. В современном русском языке отчетливо прослеживается движение к исчезновению этой частицы в прямом вопросе. То есть Я их спросил, были ли они когда-нибудь в Москве, но Вы были когда-нибудь в Москве?. Это сохранение ли в косвенном вопросе и исчезновение в прямом (интересно, что ли в прямом вопросе встречается иногда у русских эмигрантов первого поколения) подтверждает мнение Т. Гивона [Givon 1979] о том, что основные инновации в синтаксисе начинаются именно в главном предложении, тогда как придаточные еще сохраняют более старые значения и структуры.

Этимология li трактовалась в трех непересекающихся аспектах. Во-первых, эту партикулу возводили к детской речи (первые звуки), во-вторых (лингвисты старшего поколения), пытались возвести ее к индоевропейскому корню *uel – ’желать’, в-третьих, в этимологии известны дискуссии по поводу того, можно или нельзя объединять эту партикулу с lĕ.

В [ЭССЯ 1988] представлена. Описаны функции: как союз и как частица. Авторы считают, что славянское *li нельзя рассматривать в отрыве от *lĕ/*le. Авторы статьи согласны с мнением В. Н. Топорова о том, что в глубокой диахронической перспективе восстанавливается исходная ситуация с элементом l в модальной функции.

Необходимо в данном случае остановиться на позиции В. Н. Топорова, которую он высказывает в вообще непривычных для данного пласта больших статьях, посвященных балтийскому lai, рассматриваемому им с широких индоевропеистических позиций [Топоров 1984; 1984а]. Существенно в этих его статьях не столько обсуждение категориально-глагольных функций этого элемента в прусском и восточнобалтийском, сколько определение его отношения к неоднократно обсуждавшейся проблеме связи этого элемента и славянской частицы li, а также связи с польским le ’ лишь’. Существовала и концепция более широкого охвата, связи балтийских частиц со славянскими *li, *le, *lĕ. В. Н. Топоров присоединяется к концепции Эндзелина, согласно которой и балтийские, и славянские l-частицы восходят к и. – е. *le, *lē (с гласным не из дифтонга). Замечательно прозорливыми и в известном смысле поучительными являются высказанные здесь мысли В. Н. Топорова о том, что отсутствие точной опоры в сравнительно-исторических данных «может оказаться и несправедливым упреком, учитывая, что сам статус данного элемента, независимо от его происхождения, определяется соотношением входящих в игру факторов в каждом данном языке и той кардинальной синтаксической схемой фразы, которая актуальна для данного периода развития этого языка»[121] [Топоров 1984: 422]. И далее им высказывается мысль, которая могла бы быть эпиграфом к нашей книге: «Вместо того, чтобы ориентироваться на поиск единой и достаточно четко очерченной формы, в которой можно было бы видеть первоисточник всех остальных (или, по меньшей мере, форму, наиболее близкую к нему), в данном случае целесообразно сменить установку и считать именно этот хаос первичной (или ранней, или – еще точнее – периодически возникающей и в той или иной мере всегда присутствующей) ситуацией, из которой только и можно определить – поневоле обобщенно и лишь с определенной степенью вероятности, – каким образом из флуктуирующей совокупности фактов выделился и подвергся категоризации элемент» [Там же: 426]. Таким образом, по мнению В. Н. Топорова, имеется комплекс славянских фактов, близких к балтийским, а именно: комплекс элементов на -l-, «который объединяет в себе самые разнородные факты по степени их семантической наполненности и грамматичности, не говоря уж о различиях в вокализме: не только *lě и *le, но и *li, которое позволяет предположить для предыдущего периода наличие  (*loi или *lei )»  [Там же: 427][122].