Я вернусь через тысячу лет. Книга 1 - Исай Давыдов

– Я всё понимаю! – отвечает ему Розита. – Всё-всё! Но я бы не смогла.

– Пора! – говорит Марат.

Мы по очереди обнимаем его, и он уходит в машину. Один. Машину приведёт обратно кибер, по радиолучу. Она вернётся, как привязанная на резинке.

Бесшумно начинает работать мотор. Свистит над головой воздух, рассекаемый лопастями. И вот вертолёт, покачнувшись, отрывается от крыши, приподнимается над нами и медленно разворачивает хвост на северо-восток. А потом, как рванувшаяся за добычей стрекоза, быстро уходит в темноту, на юго-запад, туда, откуда пробираются к нашим посёлкам дикие охотники.

Мы медленно разбредаемся по крыше к разным лифтам. Крыша теперь стала просторнее, и лифтов больше. Ещё две секции дома-кольца закончены на днях. Ещё двести сорок ребят перебрались в новенькие квартиры с пустеющего корабля. Совсем тихо стало на нём в вечерние часы, когда прекращается разгрузка. Звонкие пустые коридоры. Редкие каюты, в которых услышишь голоса. Скоро и наша с Бирутой очередь. Ещё одну секцию сдадут – и мы уедем. А мама уедет раньше. Она и так нечасто бывает на корабле. Видимо, вот-вот поселится у Тушина. Я даже не знаю, чего они тянут, если любят друг друга.

Сейчас только мы с Бирутой да ещё Эрвин и Красный возвращаемся на космодром. Наши командиры пока тоже живут на корабле. Они уйдут с него последними. Командиры всегда последними покидают свой корабль. Командиры всегда дольше команды ждут удобств. Иначе какие же они командиры?

Мы с Бирутой забираемся в биолёт, и я уже поднимаю клеммы к вискам, когда к нам подбегает Розита.

– Я с вами, ребята! – возбуждённо говорит она. – Можно?

– Что за вопрос?

Я раздвигаю перед нею дверцу.

Розита садится сзади. Биолёт срывается с места и выкатывает на прямую дорогу. Впереди в темноте скрылся биолёт наших командиров. На дороге кибер включает фары, даёт полную скорость, и мы летим плавно, ровно, почти бесшумно.

Ни Бирута, ни я не оборачиваемся и ни о чём не спрашиваем Розиту. Чего спрашивать? Наверно, поссорилась с Женькой. Переночует в пику ему на корабле. А потом помирятся. Все мы иногда ссоримся с жёнами. Только у нас с Бирутой давний уговор: при ссоре не уходить, не уезжать. Трудный уговор, потому что при ссоре всегда хочется хлопнуть дверью. Как будто этим что-то докажешь!

Поссорившись, мы молча сидим по углам или занимаемся своим делом, стараясь не замечать друг друга. В маленькой тесной каюте это нелегко. В просторной квартире будет легче. Но, может, там и ссоры будут дольше?

А у Женьки с Розитой, наверно, нет такого уговора…

Биолёт несётся в темноту, щупая дорогу светом фар. И по краям узенькая полоска её слегка отдаёт янтарным блеском в этом свете. Мутное чёрно-серое небо без единой звезды давит на нас своими тучами безмолвно и мрачно. И Бирута – вежливая душа! – первая нарушает молчание:

– Всё-таки тоскливы эти безлунные ночи! – говорит она. – Всё время безлунные ночи! На всю жизнь! А на Земле я всегда так ждала Луну! И если она была неполная – приставляла к ней мысленно палочку. Получится буква «Р» – значит, месяц молодой, растущий. А если он изогнут буквой «С» – значит, старый, убывающий. Мы не ценили на Земле нашу тихую голубую Луну. А ведь именно она делала ночи прекрасными. Когда-то в старину когда она была оранжевой, без атмосферы, было, наверно, ещё красивее. А что радости в этих ритянских ночах?

Бирута умолкает, и я мучительно подыскиваю, что бы тоже этакое сказать, вежливое и успокаивающее?

И вдруг Розита резко произносит:

– Я ушла от Женьки, ребята! И никогда к нему не вернусь! Буду жить на корабле!

– Поми-иритесь! – успокаивающе тянет Бирута. – Все ссорятся, все мирятся…

– Даже вы?

Я поворачиваю голову и вижу, что Розита кривит в усмешке яркие губы.

– Даже мы! – грустно подтверждает Бирута.

– А вы всегда казались мне такими голубками! Представить не могу, как вы ссоритесь!

– Ха-ха-ха! – Бирута искренне хохочет. – Мы – голубки? Ха-ха! Ну, нашла!

– Мы воробьи! – как можно серьёзнее говорю я. – Поссоримся – и сразу в драку.

– А ведь у нас не ссора! – тихо, задумчиво произносит Розита. – Я это решила ещё тогда… после Лёльки… Просто не могла уйти, пока не улетел Марат. Понимаете, почему?

– Чего тут не понять? – откликаюсь я.

Кажется, у них на самом деле всерьёз. Даже при ссорах другим не говорят такое…

– Сандро! – Розита трогает меня за плечо. – Ведь ты лучше всех знаешь Женьку! Он мне всегда внушал, что ты его ненавидишь, что ты ему с детства завидуешь!.. А теперь я понимаю тебя! И понимаю, что между вами!

– Теперь-то и я тебя понимаю, – признаюсь я. – А раньше – не понимал.

– Я слепая была! – мрачно произносит Розита. – Все мы когда-то бываем слепыми. А когда прозреваем – это так больно!..

Она молчит с минуту и вдруг объявляет:

– А знаете, ребятки… Кажется, я написала песенку.

– Сейчас? – удивляюсь я.

– Ну, разумеется, не сейчас! – Розита отчётливо хмыкает. – Написала давно. Только конца не было. А сегодня вдруг нашёлся конец.

– И у нас есть шанс услышать первыми? – интересуюсь я.

– Если вас это волнует…

– Странный вопрос! – Я пожимаю плечами. – Давно уже можно не задавать таких вопросов.

– Ну, что ж…

Она поёт тихо, вполголоса, но мотор биолёта совершенно бесшумен, и вокруг – полная тишина, и отчётливо слышно каждое падающее слово:

На планету,Где нет зимы,Где веснойНе журчат ручьи,Где леса и луга —Ничьи,НавсегдаПрилетели мы.Здесь не знали,Не ждали нас,Жизнь теклаВ первобытной мгле,Как когда-тоИ на Земле,Где я родилась.

Мы развеем ту мглуНавсегда.Мы зажжём над планетойСвет.Там, где нынчеИ зверя нет,Вознесём города.Будет радоватьМоре огня,Будет ждать дикарейУют.…Если преждеМеня убьют,Ты в дикарке ищиМеня…

Розита останавливается, будто запнувшись, покусывает губы и повторяет последний куплет медленно, словно пробуя на ощупь другие слова:

Будет ласковымМоре огня,Будет греть дикарейУют.…Ну, а если меняУбьют,Ты в дикарке найдиМеня.

Она замолкает, и мы с Бирутой молчим. И мне почему-то страшно прервать это молчание.

– Пойдёт? – шёпотом спрашивает Розита.

– Пойдёт! – откликаюсь я. – Точно схвачено!

– Эту песенку будут петь, – как-то очень твёрдо обещает Бирута. – Я уже запомнила и слова, и мелодию… Это крик души…

Как-то очень пугают меня эти её слова: «Крик души!»

Мы мчимся в темноту, и безмолвная глухая безглазая ночь чужой планеты давит на нас со всех сторон.

21. Потомки разберутся

– …Вчера я впервые видел, как ра наблюдают работу наших станов. Представляешь – впервые за все эти годы! – Зигмунд Коростецкий, главный полевод Риты, проводит могучей пятернёй по взлохмаченной русой шевелюре, но она от этого не становится менее лохматой. – Раньше они не замечали наших машин. Относились к ним, как к деревьям. Раньше они замечали только коров и нас. Коров – чтобы убить и утащить. Нас – просто чтобы убить. Они хоть не людоеды, эти ра. Мы ведь могли напороться и на людоедов… А вчера я с пульта вижу: стоят на границе поля, метрах в трёхстах от нас, и глядят. Просто глядят! Двое даже присели на корточки. Я навёл бинокль, рассмотрел их, потом только сообразил сфотографировать. Вот, любуйся – восемь душ.

Я разглядываю сильно увеличенный снимок. Шесть охотников стоят среди деревьев. Двое опираются на копья. У остальных – луки. И ещё двое сидят впереди на корточках, подняв острые зеленоватые колени. Как будто специально позируют перед камерой. Глаза у них маленькие, глубоко сидящие, и не разберёшь, что в этих глазах. Но отрадно уже хотя бы то, что они заметили и разглядывают наши полестаны – или полевые станы, как до сих пор по старинке называют их в технических документах.

Мы разговариваем с Зигмундом на пульте управления третьего поля. Тут шесть трёхкилометровых полос пшеницы, над которыми движутся по рельсам громадные, стометрового размаха, полестаны. Эти ажурные фермы из металла и пластмасс и рыхлят землю, и сеют, и поливают, и убирают урожай на своих полосах. Здесь же, на эстакаде перед пультом, киберы прицепляют к фермам то плуги, то бункеры с удобрениями или с зерном, то режущие или молотильные устройства. А сетчатые шланги заложены в самих фермах, и стоит нажать кнопку на пульте, чтобы над «грядкой» пошёл мелкий моросящий углекислый дождь.

Эти универсальные полестаны придумал очень давно, ещё в первой половине двадцатого века, гениальный Михаил Правоторов. Конечно, он придумал их не такими, какие они сейчас, но он нашёл принцип, идею. И за эту идею до сих пор благодарны ему потомки.

Сам он так и не увидел распространения своих детищ. При его жизни полестаны вышли лишь на рисовые террасы в Японии да на ячменные поля в Англии. Было это в последней четверти двадцатого века, и Правоторова не выпустили в далёкие страны поглядеть на своё изобретение в действии.