Гойда - Джек Гельб

со злорадством проговорил заключённый, через силу ворочая языком.

– Что это значит? – спросил Фёдор, прищурив глаза.

– А ты добрый молодец, – ответил колдун. – Как глаза твои увидел, сразу понял, не ровня ты своре той. Добрые глаза у тебя, ясные. Не без лукавства, да всяко человеческие.

Усмехнулся Фёдор да откинулся назад, прислонившись спиной к неровной стене.

– Давай же, добрый человек, – продолжил колдун, – мы друг другу и услужим? Отпусти меня, даруй мне милость! А я тебе всё поведаю, чего знать желаешь!

На мгновение Фёдор задумался да обернулся к узнику.

– Всё поведаю тебе, – видно, хотел было колдун кивнуть, да колодка не дала – лишь дёрнулся головою. – Всё поведаю. На челе твоём светлом всё написано, то читать я могу.

Басманов не отвечал, лишь с любопытством глядел на мужика.

– Что вижу я? – спросил узник, довольно улыбаясь. Рот его был залит кровью.

– Ох, что вижу… – вновь колдуна разобрал смех, как и накануне, когда привлёк он внимание двух ребятишек.

Этот едва ли человеческий звук разлетелся по узким коридорам подземелий. Будто бы споря сам с собою, смех наполнил всю тюрьму. Фёдор свёл брови и сам не отдавал себе отчёта в том, что не мог отвести глаз от чудака, который принялся дрожать.

– Что же? – спросил молодой опричник, когда раскат полоумного смеха начал стихать.

Мужик медленно переводил дыхание, а в его глазах встали слёзы.

– Так я ж сказал всё тебе! – точно удивляясь нерадивости собеседника, выпалил колдун.

Фёдор чуть повёл головой, точно переспросил колдуна.

– Так то-то и говорю, – произнёс мужик, и голос его в мгновение утратил всякое озорство. – Глаза у тебя ясные, светлые. Отчего ты не веришь им?

– О чём ты? – Басманов подался вперёд и схватился рукой за решётку.

– Так будто бы сам не ведаешь? – спросил колдун, указав взглядом на перстни, дарённые самим царём Фёдору.

Едва Басманов заметил взгляд тот, тотчас же отдёрнул руку, будто бы решётка раскалилась во мгновение ока.

– Всё ты знаешь, – повторил колдун. – Всё то правда, что гонишь ты от себя. И не нужен тебе ни колдун, ни Бог, ни дьявол, чтобы увидеть да уразуметь то.

Фёдор нервно усмехнулся, схватился за саблю да вдарил по решётке со всей дури, подняв шуму.

– Заткнись, – бросил Басманов. – Ибо прав ты – не нужны мне советы колдуна.

Мужик издал смешанный звук. То боле всего походило на короткий смешок.

– И я-то, может, и рад был бы выпустить тебя, – продолжил Фёдор, разглядывая саблю. – Да только клятву я давал и преступить волю царскую – так не сносить мне головы.

– Так кто же против тебя супротив воли-то царской идти просит? – лукаво произнёс колдун, глядя на оружие в руках опричника.

Фёдор свёл брови, оборачиваясь на узника.

– Его воля – казнить тебя на заре, – произнёс Басманов.

– Ежели не убьют меня раньше, – добавил колдун.

Фёдор удивлённо усмехнулся.

– Ну и чудак же… – бросил он себе под нос, поднимаясь с места своего. – Так вот о какой свободе просишь?..

* * *

Оставались последние минуты до зари.

– Эй, эй! Федька, чёрт бы тебя побрал! – услышал Басманов, чувствуя, как чья-то грубая хватка треплет его за плечо.

Пред Басмановым возникла неряшливая фигура Васьки Грязного.

– Так как же так-то! – Грязной всплеснул руками, а затем указал на камеру.

Фёдор потянулся и поднялся на ноги.

– Так ведь как же нынче мы мертвеца казнить-то будем?! – причитал Грязной.

– И правда… – ответил Басманов, даже не силясь придать голосу своему али лицу и тени удивления.

Глава 10

Тихое пение, вернее, бормотание стелилось, будто тяжёлый туман, по мрачной зале. Грузные тела воевод мирно покоились, кто на скамьях, а кто и рухнул на каменный пол. Изредка доносились отголоски какой-то песни, да были столь пьяны мужи, что не в силах были и слова внятного молвить. Боле всех хранил рассудок Иоанн. С тоскою глядел он на соратников своих, на наречённую им братию.

– Не оставьте меня, – едва слышно произнёс владыка, его губы едва шевелились.

За окном давно стемнело. Ночь, укрывшая Слободу, прибирала свой покров, чтобы незаметно скрыться в преддверии ранних сумерек. Усталый взгляд царя вновь прошёлся по зале. Вся братия была сражена крепким вином и особым кушаньем.

– Не оставьте меня, – тихо повторил Иоанн, поднимаясь со своего трона.

Выпрямившись во весь рост свой, государь будто бы на плечах ощутил тяжесть своего бремени. Всё его тело в мгновение обратилось непосильной ношей. Царь упёрся руками о стол, дабы не повалиться с ног. Тяжёлое дыхание сопутствовало бешеному биению сердца. Иоанн схватился за грудь, не в силах унять огонь, грызущий его изнутри. Отчаянный крик сорвался с его губ, и царь в бешенстве ударил себя в грудь несколько раз, прежде чем изнуряющая боль стала отступать.

Звон. Жуткий звон наполнял голову, сжимая виски, будто тугим венцом. Коридоры, двери и лестницы плыли перед глазами Иоанна, когда он спешно вырвался во двор. Свежий воздух даровал ему вольное дыхание. Все невзгоды медленно отступали, не лишая себя бесовского удовольствия помучить изнурённое тело владыки напоследок. Наконец холодный ветер, уже лишённый лютой зимней стужи, отрезвляюще пробил всего Иоанна. К мыслям возвращалась былая ясность. Стоило рассудку остыть, принять долгожданный покой и умиротворение, Иоанн отчётливо услышал, как его кто-то окликнул.

– Отче?.. – не веря собственному слуху, обернулся царь, но прежде чем он успел разглядеть хоть что-то, помимо мрачной тени, он пробудился ото сна.

Тяжёлое дыхание вырывалось из его груди, холодный пот заливал разгорячённый лоб. Иоанн сел в кровати, проводя по лицу рукой. Он бросил короткий взгляд на постель, проверяя, не покоится ли подле него супруга. Кровать была смята, но царицы Марии не было в спальне. Она имела обыкновение покидать супруга, если его судороги и ночные тревоги нарушали её собственный покой. Иоанн провёл рукой по простыням. Они уже остыли, и царь вздохнул с тяжёлым сожалением. Подле него не было ни души, кто бы заверил, что Иоанн пробудился ото сна.

«Пусть так… – с тяжёлым вздохом царь вновь лёг на спину, раскинув обессилевшие руки. – Ежели я всё ещё сплю, пущай так…» – думал Иоанн, смыкая тяжёлые веки.

* * *

Стало много теплее. День ото дня прибавлялся. Солнце всходило и долго любовалось землёю, даруя свой мягкий, нежный свет. И всё же снега не спешили сходить – кучковались тут и там, медленно тая и питая мелкие холодные ручейки под собою.

Неспешно во двор спустились двое опричников, знаменитые отец и сын Басмановы. Старший кутался всё в зимнее одеяние. Басман-отец всё ещё отходил от болезни,