Люблю, убью, умру... - Татьяна Тронина

— Нет-нет, я не к тому спросила… — пробормотала я, откинувшись назад. — Просто хотела узнать, согласен ли ты с тем, что вся наша жизнь подчинена незримым законам, по которым добро всегда вознаграждается, а зло неизменно бывает наказано?

— Согласен, — сказал он и лег рядом, прижав меня к себе. — Нет, правда!

— А многие не верят. Говорят, что это все придумано для утешения, — пробормотала я. — Это слишком хорошо, чтобы быть правдой…

— Нет, я действительно верю, — сказал он упрямо. — Просто иногда наказание отодвинуто во времени.

— А добрый поступок, который, бывает, так и не оценил никто… Вот, например, жил такой доктор Гез, лет сто назад… Святой человек — он основал больницу, лечил людей, помогал им и знаниями, и своими деньгами, поскольку был очень богат. Он даже каторжникам помогал и беглым преступникам. И даже тем, кому все остальные отказывались протянуть руку. И что же?

— Что? — с интересом переспросил Саша.

— Умер в нищете и безвестности, никому не нужный. Кажется, его похоронили на Немецком кладбище, а на могиле написали его собственные слова — «Спешите делать добро». Ты знал про доктора Геза?

— Нет, — со стыдом признался Саша, — хотя слова эти раз сто слышал… Я думаю, на самом деле он был счастливым человеком, потому что делал то, что ему подсказывало сердце.

— Но умер-то он в полной нищете и забвении!

— Мы не знаем всей правды, — вдруг заключил Саша, — что там и как было… А про забвение ты зря говоришь — мы же его помним.

— Особенно ты! — усмехнулась я.

— А что! — оживился он. — Если буду ехать мимо, то непременно загляну на Немецкое кладбище, к доктору Гезу, положу цветы на его надгробие… Нет, даже специально туда поеду!

— Ему это надо — спустя сто лет? Его прах давно истлел, твои чувства никому не нужны… — скептически произнесла я, хотя с интересом слушала Сашу. Мне нравилось все то, что он говорил, а главное — как говорил… Он добрый, милый человек, и мне невыразимо приятно становилось от того, что всю мою жизнь я проживу именно с ним. Эта детская горячность, эта вера в чудеса и правду, которая непременно восторжествует…

— Нужны, — упрямо сказал Саша и поцеловал меня.

— А любовь? — Я села на кровати, потянулась к выключателю. — Я уже о другом… Вот представь себе: любит один человек девушку, уж так любит — жизнь за нее готов отдать, с ума сходит… А она…

— И что же она? — с интересом спросил Саша.

А она его предает самым наглым и бесцеремонным образом! Где, спрашивается, гармония, где бог, где справедливость? — патетически воскликнула я в темноте, прикасаясь к Саше.

— Ты о ком? Ты не о себе?

— Нет, что ты! Это история из мемуаров твоего предка, Андрея Калугина.

— А-а…

— Когда я читала его записи, мне было так жаль его… Он ведь в сумасшедший дом попал из-за Дуси Померанцевой. Знаешь, я читала рукопись с совершенно особым чувством, не как литературовед… Может быть, я тебя ассоциировала с Андреем, ведь ты его потомок?

— Потомок… Но я не хочу, чтобы ты меня предала самым наглым и бесцеремонным образом. Хотя я так люблю тебя, что наверняка попаду в сумасшедший дом, если ты от меня уйдешь… — смешным дребезжащим голосом протянул он.

— Я не предам тебя! И потом — я ведь никакого отношения не имею к Дусе Померанцевой! — засмеялась я. — Я же не ее потомок.

Иронически я выделила последнее слово — «потомок», которое казалось мне напыщенным и забавным.

— Но к чему тогда этот разговор? — укоризненно спросил Саша.

Луна сияла в окне, по комнате плыли тени, Сашино лицо казалось бледным и прекрасным, прядь темных волос упала ему на лоб. За окнами серебрились сугробы снега, и от них в комнате было светло. Голубой, призрачный, прозрачный свет…

— К тому, что я хотела понять — умирает ли такая любовь во времени? Зачем он так любил ее — ведь его чувство осталось без ответа… Где же гармония, где справедливость, в которые ты столь веришь?

Они есть, — сказал Саша, прикасаясь к моему лицу кончиками пальцев. — И такая любовь не умирает.

— Но где же она, где?

— У нас тобой…

— Ах, при чем тут мы?..

Мы уезжали в Москву следующим утром. Саша вышел во двор, чтобы завести и прогреть машину, а я прощалась с Ниной Ивановной.

— Я не знаю, смогу ли присутствовать на свадьбе… — тихо произнесла она. — Право, я такая старуха, что буду всем мешать… Ведь с твоей стороны, Лиза, никого из родственников не будет?

— Нет. У меня их просто нет… Но именно поэтому вы должны приехать. Иначе, Нина Ивановна, я обижусь. Подумаю тогда, что вы не одобряете наш брак, — сурово сказала я.

— Хорошо, хорошо! Я приеду. Непременно приеду! — торопливо закивала она. — Я ведь только подумала, что среди молодежи буду как-то не очень хорошо смотреться…

— Ну что вы такое говорите?! — искренне возмутилась я.

Саша позвал меня со двора.

Я пошла к выходу, но в самый последний момент спохватилась:

— Нина Ивановна, а нет ли у вас фотографии вашего дедушки? Я давно хотела спросить…

— Знаешь, одна есть, — вспомнила она и поспешила к комоду. — Из последних, а другие пропали во время войны.

Она достала из старого плюшевого альбома пожелтевшую карточку.

— Вот.

Я взяла и подошла к окну.

В январских сумерках на меня глядел Андрей Калугин — почти старик, с растрепанной бородой. Не глядел даже, а… косился — испуганными, тоскливыми, пронзительными глазами. Одет он был во что-то вроде полосатого халата, а вокруг шеи наверчен какой-то платок.

— Лиза, если тебе надо, то возьми фотографию, — сказала Нина Ивановна. — Раз ты исследование пишешь, тебе она нужнее.

— Да нет, что вы… — нерешительно промямлила я. — Ведь это вроде ваш семейный архив…

— Ты тоже наша семья, — великодушно произнесла она. — Я знаю, ты не потеряешь. Бери!

— Лиза! — крикнул Саша со двора. — Ну где ты там?

Не знаю почему, но я вновь оказалась здесь… В прошлый раз мне мешала Аглая — своим щебетанием, румянцем, вечно сползающими на кончик носа очками. Она была олицетворением жизни, а посещение кладбища требовало тишины.

«Я сумасшедшая, — подумала я, проваливаясь по колено в снег. — Зачем я снова иду сюда, что хочу узнать?» Прежде мной не владели столь мрачные настроения, да и к числу любительниц мемориалов я никак не могла себя отнести. Что двигало мной? Я безумно желала, чтобы тайна моего рождения открылась наконец, но рассудком понимала, что вряд ли теперь это получится.

Простой камень за низенькой железной оградой, даты жизни и смерти. Имя. И все. Ничего такого, что могло бы мне помочь.

Я уселась на низенькую, полузасыпанную снегом лавочку и уставилась неподвижным взглядом на надпись — «Георгий Кар». Странная фамилия, какая-то клоунская, актерская, что ли… Каким он был и действительно ли он мой отец? Вот бы знать наверняка. Вдруг я услышала хруст шагов за собой — все начало января шел снег, а накануне наступила оттепель. Снег был покрыт твердой корочкой. Недовольно закричали галки, прыгая с ветки на ветку. Я испугалась, потом оглянулась и увидела женщину, бредущую по снежной дорожке. Странно, но она как будто направлялась в мою сторону.