Люблю, убью, умру... - Татьяна Тронина

— Не дождь, а самый настоящий ливень! — энергично воскликнул Саша. — Я весь до ниточки промок… Захожу в дом и встречаю в гостях у мамы удивительную девушку!

Я покраснела, но моя будущая свекровь, кажется, ничего не заметила.

— Если бы не моя научная работа, я никогда бы здесь не оказалась, — заключила я.

— Слава Серебряному веку! — Саша истово поцеловал меня, потом Нину Ивановну.

— Нет, это все дождь… — повторила она с таинственным, значительным видом. — Ты, Лиза, хотела уехать, но осталась — — из-за дождя.

Не могу сказать, что я особо разбираюсь в людях, но Нина Ивановна очень мне нравилась. По-моему, редко кто испытывает подобные чувства к будущей свекрови. В ней было тихое, бесстрастное спокойствие, и я была уверена, что никогда она не станет скандалить и плести интриги в нашей семье.

С первого взгляда она казалась очень старой — благодаря тому, что двигалась и говорила медленно, а голос ее едва ли превышал полушепот. Но потом я поняла, что возраст тут не имеет значения, просто у нее такая манера, такой характер — никогда и ни в чем не переступать границы полутонов.

Это я предложила встречать у нее праздники, и Саша радостно, даже как будто с облегчением, согласился. Он любил меня больше, чем мать, поэтому мне было немного совестно перед ней.

— Если тебя это не будет напрягать… — сказал он тогда.

— Господи, Саша, о чем ты? Нина Ивановна — сущий ангел…

Радовалась ли она тому, что у нее наконец-то появится невестка, или печалилась — неизвестно. Наверное, все-таки была довольна — по некоторым признакам я сделала вывод, что она против меня ничего не имеет. В высшей степени философичная женщина!

Мне нравился ее дом.

Он был старый, и внутри, над деревянными половицами, разливалось ровное тепло, незаметное и приятное. Обстановка была старой, но не бедной, а какой-то очень благородной. Вещи из прошлого, когда-то принадлежавшей предкам Нины Ивановны. Наверное, было здесь и что-то, что осталось после Андрея Калугина.

Старые венские стулья с плетеными сиденьями, круглый стол, покрытый длинной тяжелой скатертью с бахромой, красный абажур на лампе над ним, который после долгих лет презрительного забвения снова вошел в моду. На комоде, на кружевной салфетке, стояли фотографии в рамках, бюст Вольтера, темная иконка Божьей Матери в серебряном окладе, лекарства в склянках.

Я словно видела все это впервые, и чем дальше, тем сильнее дом мне нравился. Здесь жил Саша. Здесь все было пропитано прошлым, и, если напрячь воображение, можно было с легкостью представить, что сейчас на дворе какой-нибудь пятидесятый или шестидесятый год…

У Нины Ивановны было огромное количество банок, баночек и прочих сосудов, в которых хранились всевозможные варенья и соленья. Варенья припасено больше — Сашина мать была явной сладкоежкой, и мне это тоже казалось почему-то очень привлекательным.

И лишь новенький современный телевизор с внушительным экраном немного портил общее впечатление, словно напоминая о том, какой год сейчас на дворе. Но его, этого вестника третьего тысячелетия, «усмирял» мраморный пожелтевший слоник, стоявший сверху, посреди кружевной квадратной полянки, один угол которой чуть-чуть свешивался на экран.

Красный абажур бросал отсветы на все, но мне этот свет не казался тревожным вопреки распространенному мнению. Он был уютным и праздничным.

Золотой чай плескался в чашках с тонкими фарфоровыми стенками, потускневшие мельхиоровые ложечки лежали возле хрустальных розеток с вареньем, которое рубиново рдело в них…

Я совсем некстати вспомнила Дениса. Скорее всего, именно из-за этих рубиново-гранатовых красок, преломлявшихся в хрустале. Как бы вернуть ему чертов браслет, в то же время не связываясь с ним напрямую? Наилучшим вариантом было встретиться с Ромой Пеньковым и передать браслет через него.

Денису здесь бы точно не понравилось. «Мещанство… — презрительно сказал бы он. — Пусть эти слоники хоть тысячу раз входят в моду и выходят из нее, все равно — мещанство. А варенье, Лис!.. Отвратительное варенье в чудовищных количествах, которым запасаются скучные провинциалы! В нем же не осталось ничего полезного, одни углеводы…»

Я так хорошо изучила Дениса, что почти дословно могла угадать, как бы он охарактеризовал то место, в которое я попала. Денис был рядом, как я ни гнала его из мыслей. Призрачным контуром он сидел в небрежной позе на диванчике, покрытом тигровым покрывалом, положив ногу на ногу, и сквозь зубы отчитывал меня. «Лис, как ты можешь это терпеть… Посмотри вокруг — старье, которое давно пора выбросить на помойку, вместе с этими уродливыми мельхиоровыми ложками и скатертью с бахромой! А этот твой Саша… Он что, не состоянии преобразить свой отчий дом, купить матери новую обстановку?»

— Здесь так уютно… — пробормотала я, накладывая себе еще вишневого варенья.

— Тебе хорошо, да? — радостно сказал Саша, поцеловав мне руку. — Мамочка, ей у нас хорошо…

— Мне самой здесь очень нравится, — серьезно прошептала Нина Ивановна.

И снова я будто услышала голос Дениса: «Лис, ты посмотри — старухе сложно ухаживать за домом — он забит ненужным барахлом, которое приходится чистить, проветривать и протирать. Надо все выкинуть и купить новую мебель — удобную и функциональную, которая почти не требует ухода. А эти кружевные салфетки… Боже мой, Лис, я бы ни за что не зашел в дом, в котором есть такие салфетки!»

Не знаю — возможно, из чувства противоречия своему незримому оппоненту я осталась в доме Нины Ивановны до конца Рождества.

— Мы славно провели время здесь… — сказала я Саше по окончании рождественского вечера, когда мы собирались ложиться спать.

— Потому что мы вместе, — тут же откликнулся он. — Мы целую неделю не расстаемся.

Он сидел рядом на старой пружинистой кровати с шишечками и слегка подпрыгивал, отчего меня качало, словно на волнах. Я полулежала, опершись на руку, и смотрела на своего жениха. Саша улыбался весело и беззаботно.

— Саша, не тряси меня, а то у меня уже начинается что-то вроде морской болезни, — остановила его я. — Ты вот лучше скажи…

— Что? — живо переспросил он, тут же перестав дурачиться. Меня всегда поражало, как он откликается на любое мое слово. Это чрезмерное внимание, признаюсь, иногда даже пугало. «Не люби меня так сильно, — хотелось мне иногда сказать ему. — Будь немного спокойнее! Ты слишком открыт и беззащитен, когда вот так смотришь на меня…»

— Ты веришь в бога? — вдруг спросила я, уж сама не знаю почему. Наверное, причиной был сегодняшний праздник, который, кстати, мы и не отмечали особо.

— Верю, — легко кивнул он. — Ты хочешь венчаться, да? Я ничего не имею против… Правда, я сто лет не был в церкви!