Когда приходит ответ - Юрий Вебер

Но бывает, читают и запоминают по-разному. Кто ищет в науке что-то обязательно «против», тот только и помнит в ленинской записи: «…против всякой символики…» Ага! Против всякой. Математическая логика, алгебра логики — тоже символика. Значит!..

— Вот так иногда читают или повторяют с чужих слов, — проговорила Анна Борисовна, и по лицу ее снова прошла тень.

— Это же несерьезно! — не утерпел Мартьянов. — Легко ответить.

— Конечно, несерьезно. Если бы манера выхватывать мысли по кусочкам не была бы серьезно распространена. Но погодите, — предупредила она. — Есть и вполне серьезное…

И он опять слушал не отрываясь.

Приемы математики все больше и больше с успехом применяются в разных науках, даже в тех, которых раньше математика как будто бы и не касалась. Математическая логика также стала сильнейшим методом. Она позволила в самой математике решать такие задачи, к которым раньше неизвестно было как и подходить. Математическая логика предложила новый, чрезвычайно плодотворный аппарат исчислений, правила оперирования с математическими знаками, правила ведения доказательств… математических. Все это правда. Но… Анна Борисовна снова предупредила его жестом.

На почве математической логики разное произрастает. На ней всходят иногда такие букеты идей, которые поливаются, вероятно, с удовольствием из старой лейки идеализма еще времен самого Лейбница. Заменить процесс мышления вычислением, изобрести всеобщий универсальный язык, открывающий истины для всех наук — давние мечтания и заблуждения Лейбница, выраженные лишь в новейших терминах и в новейших формулах математических операций.

Анна Борисовна обошла быстро свой книжный строй на полках, вынула одно название, другое… Солидный, добротный, академический вид, с тиснением на корешках. Так вот…

Математика объявляется наукой всех наук. Математика лежит в основе всей логики. Всей! Математическая логика — в основе любой науки. Любой! Всеобщий универсальный ключ найден ко всем отраслям знания, ко всем истинам. Чудесный талисман, имя которому — математическая логика.

Анна Борисовна тут же переводила ему с английского и немецкого эти мысли некоторых авторов, показывая, как можно все вывернуть и во что превратить даже самый хороший метод. Недаром Ленин говорил, что «реакционные поползновения порождаются самим прогрессом науки».

Одно тянет за собой другое. Если логика есть только Чистая математика, как считают они, то можно и не думать о том, а что же все эти значки и операции между ними в действительности выражают. Достаточно установить любые произвольные правила и по этим правилам выводить все, что угодно, строить любые комбинации. Предмет исчезает, вещи исчезают. Остаются только придуманные отношения между придуманными значками. Искусственная замкнутая система каких-то выводов, совершенно оторванная от всякого содержания. Одна пустая игра в символы. Вот она, логистика! Чистейший, необузданный формализм.

— И это алгебра логики всему виной? — спросил Мартьянов.

— Нет! — ответила она тихо, но твердо. — Все от того, в чьих руках она может оказаться.

— Понимаю… — кивнул Мартьянов.

— А вам-то что? Вы же берете аппарат этой алгебры и прикладываете его к вполне реальным вещам. Логика ваших контактов и логика соединений между ними — это же самое содержательное, что может быть. Что еще лучше придумать для подтверждения истинного характера такой науки? И если хотите, то ваша релейная теория — самый достойный ответ на все эти выверты!.. — Она слегка толкнула своим маленьким кулачком в тисненый корешок той книги, которую только что ему переводила.

Мартьянов был доволен, даже польщен ее похвалой и в то же время подавлен всем тем, что удалось ему услышать. Вот в какой сложный мир идей вступил он со своей методикой. Какие горизонты и какая ответственность! Он спросил еще раз:

— А все-таки нет здесь нигде… — положил руку на ленинский томик, — чтобы отрицалась, как говорят, такая наука, алгебра логики?

Маленькая женщина вдруг привстала перед ним, взяла этот томик в скромном, простом переплете и протянула его вперед.

— Мой вам совет, — произнесла она с энергией. — Если кто станет говорить, возьмите этот томик и предложите, пусть покажут. Где, на какой странице, на какой строке?..

— Так и сделаю. Обязательно сделаю, — пообещал Мартьянов.

— Надеюсь, ваши там в институте немного поуспокоятся от своих сомнений, — заметила она вскользь, провожая его в переднюю.

Он опять пропустил этот намек, слишком поглощенный всем, что пришлось ему здесь увидеть и услышать.

11

Так вот что оказывается. Вот что означали непонятные замечания Анны Борисовны.

Оказывается, ей было уже многое известно. О нем, о Мартьянове, о его борьбе за «овладение умами», о том, как приня ли его идеи в институте. Оказывается, к ней уже приезжали до него, приезжали из института. Справлялись у самой «бабушки философии»: нет ли в его идеях, в его увлечении алгеброй логики чего-нибудь такого?..

Сам же Копылов ему об этом и сказал. С улыбкой, как о каком-то веселом приключении.

— Вы уж не обижайтесь. Но мы же обязаны были выяснить. Все-таки такое дело… гм… щекотливое. Прокатились, посидели… у бабки философии.

— Ну и что же? — жестко бросил Мартьянов.

— Да ничего… С одной стороны, с другой стороны… — повертел Копылов ладонью.

— Вот как? — разыграл удивление Мартьянов. Он не сказал, что тоже был, тоже справлялся. И вдруг спросил Копылова в упор:

— А вы-то сами?.. Читали вы все-таки мой отчет, мои статьи в журналах?

— Приходилось, проглядывал… — ответил Копылов, и в глазах его мелькнуло то самое «избегающее выражение».

— Ну и что же? — задал Мартьянов свой излюбленный вопрос — Ваше-то мнение какое? Как специалиста-электрика, как исследователя и научного руководителя, — слегка покривился он.

Он решил действовать напрямик.

— Занятно. Очень занятно! — попробовал отшутиться Копылов.

— Занятно? Я же не ребусы предлагаю. Не для забавы… — продолжал наступать Мартьянов.

Копылов внимательно посмотрел на него. Выражение его лица мгновенно изменилось, и он уже сказал совсем другим тоном:

— Ну, уж если вы так добиваетесь, то извольте. Мне, например, вся эта надуманная штука ни к чему. Да и другим не знаю зачем. Одна абстракция.

Мартьянов резко встал и демонстративно поклонился.

— Спасибо! — сказал он коротко. Копылов не понял, в чем дело.

— Спасибо! — повторил Мартьянов, — Хоть раз слышу от вас какой-то ответ. И на том спасибо!

Уже у двери он обернулся и сказал:

— Кстати, когда вы считаете «раз, два, три…», то это тоже уже абстракция. Математическая абстракция. И ничего, помогает. Так что учтите…

…Уже по тому, как Наташа открыла ему дверь, было ясно, что она что-то для него приготовила. Едва дождалась, чтобы он, облачившись в домашний костюм, сел за ужин и начал, вопреки ее постоянным мольбам, рассуждать перед ней о том, что произошло за день, о своих делах и своих реле…

— А это на закуску, — сказала она, преподнося ему, как на блюде, небольшую книжку.

— Что это?

— Ты знаешь пианиста профессора… — И она назвала одного из виднейших музыкантов, тонкого художника, игру которого они не раз слушали в зале Консерватории и игру его учеников, ставших также выдающимися исполнителями, лауреатами всяких отечественных и международных конкурсов.

Книжка называлась: «Об искусстве фортепьянной игры».

— Я заложила тебе там одно место. Посмотри, посмотри! Он раскрыл, где была тоненькая костяная с украшениями закладочка, и начал читать:

— «В таких пьесах, как, например, первое скерцо или фантазия Шопена, мне часто приходилось указывать на то, что троекратное проведение главной партии теряет свой смысл, если играть его по схеме А-А-А. Кто чувствует и понимает целое, тот, несомненно, дает схему А-А1-А2. Еще лучше изобразить ее так: А — > А1 — > А2, особенно в первом скерцо…»

— Не напоминает твою алгебру логики? — спросила, сощурившись, Наташа. — Читай, читай!

Автор продолжал:

«Меня могут спросить: а для чего вся эта математика в соединении с музыкой?.. Вот мой ответ: чем лучше пианист знает, во-первых, музыку, во-вторых, себя самого и, в-третьих, фортепьяно, тем больше гарантий, что он будет мастером, а не дилетантом. И чем больше он сумеет привести свои знания к точным формулировкам, имеющим силу закона, хотя бы и отдаленно приближенным к математическим, тем прочнее, глубже и плодотворнее будет его знание. Кто с этим сразу же не согласится, тому помочь нечем».

— Хороший я кусочек откопала? — спросила Наташа. Он даже не улыбнулся.

— Музыкант и то беспокоится. Мастерство, дилетантство… А что же у нас в технике, в точной науке? Тем более. Я и хочу, чтобы у нас перестали наконец быть дилетантами. Привести к точным формулировкам, дать силу закона!.. — почти выкрикнул он.