Сила и невинность: в поисках истоков насилия - Ролло Мэй

Мы можем, в припадке индивидуализма, жить, замкнувшись в своей собственной целостности; или же можем, в припадке солидарности, идентифицироваться с группой или партией, которая принимает за нас наши решения, исходя из своих собственных правил. И то и другое будет ошибочным, если не принимать в расчет второй полюс. С другой стороны, находясь в равновесии, оба полюса составят два источника этического выбора. Первый из них сохранит элемент индивидуального сознания, необходимый для любой этики; второй — элемент межличностной ответственности, также необходимый источник любой этики.

Давайте сравним эту этику с наиболее популярной среди психологов этической ориентацией — с этикой роста. Мы часто слышим о "беспередельном потенциале" человека, и нас заклинают "реализовать" его в максимально возможной степени. Но при этом часто отсутствует признание того, что этот потенциал может быть использован только тогда, когда он воспринимается^ осознанием присущих ему пределов. Ошибка состоит в том, что этот потенциал рассматривают так, будто он вообще не имеет никаких пределов, будто линия жизни постоянно направлена "вперед и вверх". Иллюзия того, что мы становимся "лучше", "прогрессируем", делая по шагу вперед каждый день, — это доктрина, контрабандой заимствованная из техники и ставшая догмой в этике, где она не соответствует действительности. Это действительно верно в технике, но в этике, эстетике и других областях духовной жизни термин прогресс в указанном выше смысле неадекватен. Современный человек не превосходит в этическом отношении Сократа и древних греков, и хотя мы строим здания по-другому, они не более красивы, чем Парфенон.

Бюллетени группового движения, где эта ошибка встречается наиболее часто, предлагают такие курсы, как "Группа развития творческих способностей", за которым в следующем выпуске идет "Продвинутая группа развития творческих способностей". Или: предлагается группа "Радость", а в следующем выпуске — "Радость: вторая ступень". А что дальше? Как будто человеческая жизнь представляет собой ракету, к которой можно прицепиться и она будет поднимать вас все выше и выше в стратосферу, выше и выше до бесконечности. Но ракета вскоре взорвется, и где тогда окажетесь вы? Люди совершенно забывают о том, что радость увеличивается лишь в той мере, в какой возрастает и способность испытывать горе. Забывается мудрость Уильяма Блейка:

Человек сотворен на Радость и Горе;

И если мы это точно знаем.

По миру идем безопасно;

Радость и Горе безупречно переплетены,

Они — Одеянье божественной Души.[120]

Сознание того, что человеческое существование — это и радость, и горе, является предпосылкой принятия на себя ответственности за последствия своих намерений. Мои намерения иногда могут быть плохими — сидящий внутри меня дракон или сфинкс будет часто громко заявлять о себе, а иногда будет и проявляться в действиях, — но я должен сделать все, что в моих силах, чтобы принять его как часть самого себя, а не проецировать на вас.

Рост не может быть основанием этики, поскольку сам по себе рост может быть не только добром, но и злом. Каждый день мы растем и приближаемся к дряхлости и смерти. Многие невротики видят это лучше всех нас: они боятся дорасти до большей зрелости, ибо понимают, разумеется, невротически, что каждый шаг вперед приближает их к смерти. Рак тоже является ростом. Это непропорциональный рост, при котором некоторые клетки начинают необузданно расти. Солнце обычно благоприятно для тела, однако, когда человек болен туберкулезом, оно намного благоприятнее для туберкулезных бактерий, и в силу этого пораженные участки должны быть защищены от солнечных лучей. Как только мы понимаем, что один элемент должен быть уравновешен другим, то обнаруживаем, что нам нужны другие, более глубокие критерии, чем одномерная этика роста.

Здесь возникает следующий вопрос: как соотносится предлагаемая здесь этика с нашей современной этической системой, задаваемой христианством? Христианство следует рассматривать реалистически, с точ ки зрения того, чем оно стало в действительности, а не с точки зрения того, что в идеале имел в виду Иисус. Христианская этика выросла из присутствующей в начале Ветхого Завета концепции справедливости "око за око, зуб за зуб", т. е. из концепции справедливости, достигаемой уравновешиванием зол. Затем христианская и еврейская этики сдвигают акцент на внутренние установки человека: "Что человек думает в своем сердце, таков он и есть". В конечном счете, решающим критерием становится этика любви, доходящая до заведомо идеальной заповеди "любите своих врагов".

Но в ходе этого развития было забыто, что любовь к своим врагам — это дело благодати. Это, говоря словами Рейнхольда Нибура, "возможная невозможность", никогда не реализуемая в реальности кроме как в результате акта благодати. Для того, чтобы полюбить Гитлера, мне нужна благодать — благодать, о которой у меня нет желания просить в данный момент. Когда элемент благодати опускается, заповедь любви к своим врагам становится моралистической: она пропагандируется как состояние, которого индивид может достичь благодаря работе над собой, в результате морального усилия. В этом случае мы получаем нечто совсем иное: сверхупрощенную и лицемерную форму этического притворства. Это ведет к упражнениям, основанным на выключении осознания реальности и препятствующим осуществлению действительно ценных действий, которые человек мог бы совершить для улучшения общества. Невинный религиозный человек, тот, кому не хватает "мудрости змеи", может принести значительный вред, сам того не осознавая.

Кроме того, мы постоянно бываем склонны забывать о присутствии демонического на всем протяжении Ветхого Завета. Говоря об Иеремии, Дэниэл Бер-риган превосходно выражает то, что я имею в виду:

"Искоренять и разорять, губить и разрушать, созидать и насаждать". На современный слух эти слова звучат на удивление "деструктивно". Но слова, сказанные Иеремии, враждебны всякой постепенности, всем теориям исторического развития, основанным на нарастании добродетели.

Может ли оказаться так, что Бог — это не Ниагара духовной манны небесной, льющая Его детский душевный комфорт на тех, кто морально и по-человечески нейтрален, чьи лица безучастно обращены вверх, чтобы отведать этой младенческой пищи? <…> "Поэтому я буду судиться с вами" (говорит Бог Иеремии). Не есть ли это высший комплимент Бога, и в то же самое время — гарантия драматической, наполненной испытаниями жизни?[121].

Другое событие, произошедшее в ходе культурной эволюции, состоит в том, что христианская этика соединилась, особенно за последние пять веков, с появившимся в эпоху Возрождения индивидуализмом. Индивидуализм же все больше становился этикой изолированного индивида, смело выдерживающего одиночество замкнутой в себе целостности. Акцент ставился на верности своим собственным убеждениям. Особенно справедливо это по отношению к американскому сектантскому протестантизму, сильно поддерживаемому индивидуализмом, выросшим из нашей жизни на границе. Отсюда вытекает то огромное значение, которое придается в Америке искренности следования своим убеждениям в своей жизни. Мы идеализировали людей типа Торо, который, как мы думаем, жил именно так. Отсюда же вытекает и акцент на развитии своего характера, которое в Америке, похоже, всегда обладает моральной окраской. Вудро Вильсон называл это "характером, который делает человека нетерпимым к другим". Этика и религия стали, преимущественно, занятием воскресным, будни же были отданы деланию денег — что всегда осуществлялось способами, которые делали характер человека безупречным. В результате мы получали весьма любопытную ситуацию, когда человек с безупречным характером руководит фабрикой, на которой бессовестно эксплуатируются тысячи работников. Интересно также, что протестантский фундаментализм — та форма протестантизма, которая ставит наибольший акцент на индивидуалистических чертах характера — склонен оказываться наиболее националистической и воинственной сектой, наиболее яростно протестующей против всех форм достижения межнационального понимания с Китаем или Россией.

Главное критическое замечание к этой линии этического развития состоит в том, что оно пренебрегло реальным включением в этику человеческой солидарности. "Толпа", как ее называли, была важна для морального развития человека лишь как нечто, чему он противостоял, как нечто, влиянию чего он учился не поддаваться. Мы приобрели наши "этические" достижения, будучи одинокими существами, заинтересованными помогать другим лишь тем, что мы отдаем им от нашего изобилия церковную десятину. И поскольку такое "развитие характера" согласуется с капиталистической системой и с привычками, входящими в делание денег, человек поднимался по социальной лестнице, не забывая о своей обязанности делиться с теми, кто "менее удачлив". Но это редко вводило в заблуждение тех, кто менее удачлив, и никогда не давало нам освобождения от нашей индивидуалистической раковины.