Сила и невинность: в поисках истоков насилия - Ролло Мэй

Однако такой взгляд предполагает, что насилие появилось в Америке относительно недавно, родившись полвека назад вместе с появлением средств массовой коммуникации, а это далеко не так. Проблема насилия существовала в Америке на всем протяжении ее истории: спросите об этом любого из немногих уцелевших индейцев или кого-нибудь из пионеров Дикого Запада, которые брали закон в свои собственные руки и жили по принципу грубой силы. Предпочел ли бы д-р Вертхэм, чтобы телевидение прекратило показывать войну во Вьетнаме? Ведь злом является, несомненно, не телевидение, а сама война. Средства массовой информации — это зеркало, в котором мы отражаемся; и хотят ли представители той точки зрения, которой придерживается д-р Вертхэм, разбить зеркало, чтобы мы остались в блаженном неведении наших собственных разрушительных тенденций? "Весь смысл этой концепции состоит в идее "первородной невинности, — пишет Хеди Букин, критикуя взгляды д-ра Вертхэма. — Человек никогда не стал бы столь плохим, если бы змий массовой информации не искусил бы его запретным плодом насилия".

Аргументы Вертхэма звучали бы убедительнее, если бы они были направлены против пассивности, порождаемой телевидением, ибо оно культивирует в зрителе позицию не участника, а наблюдателя, формируя тем самым вполне реальное чувство бессилия, а это бессилие вполне может вносить свой вклад в склонность к насилию.

Другие предлагавшиеся рекомендации часто производят впечатление хороших, но недостаточно глубоких. Предложение Конрада Лоренца устраивать больше международных спортивных состязаний, чтобы дать выход соперничеству между народами, само по себе вполне разумно. Но оно, опять-таки, имеет дело в основном лишь с отдельным симптомом. Турниры по настольному теннису между Соединенными Штатами и Китаем были, скорее, результатом, а не причиной изменения отношений между двумя странами, ибо они состоялись после того, как Президент Никсон уже запланировал свой визит в Китай. Есть определенный резон и в предложениях Энтони Сторра — направить больше усилий на контроль рождаемости, и в его позитивном отношении к эвтаназии, так как и то и другое направлено на снижение давления растущего населения Земли, а последнее еще и на то, чтобы дать пожилым людям возможность уйти из жизни с определенным достоинством. Но нам надо искать способы работы с реально существующими в западном обществе агрессией и насилием уже сегодня.

Насилие — это симптом. Болезнь может проявляться как бессилие, отсутствие собственной значимости, несправедливость — короче, это убежденность индивида, что он не является в полной мере человеком, и ему некуда приткнуться в этом мире. Для краткости я назвал эту болезнь бессилием, полностью отдавая себе при этом отчет в том, что для запуска насилия необходимо еще и определенное обещание, необходимо отчаяние, соединенное с надеждой, что в результате страдания или смерти ситуация может только улучшиться.

Для того, чтобы поразить болезнь в самую сердцевину, необходимо иметь дело с бессилием. В идеале, нам надо найти такие способы разделения и распределения силы и власти, чтобы любой человек в любой сфере деятельности нашего бюрократического общества мог ощущать, что с ним тоже считаются, что он значим для своих товарищей, а не выброшен на свалку безразличия в качестве никому не нужного безличного манекена.

Сила принадлежит каждому человеку по праву рождения. Она является источником его самоуважения и основой убеждения в том, что он значим для других людей. Независимо от того, является ли человек негром, женщиной, заключенным, пациентом психиатрической клиники или ученым, столкнувшимся с истреблением людей во Вьетнаме, с угрозой перенаселения или с загрязнением окружающей среды, проблема остается примерно той же — дать индивиду возможность почувствовать, что с ним считаются, что он играет важную роль, что на него "обращают внимание". Я говорю не о внешних возможностях людей быть индивидуальностью — последние два столетия технического прогресса постепенно вели к освобождению человека. Скорее, я говорю о внутреннем убеждении в своей значимости, о психологической и духовной ценности индивида в своих собственных глазах и в глазах своих товарищей.

Я хочу проиллюстрировать, как такое распределение власти возможно, и каким образом оно смягчает насилие. Когда большинство университетов утопало в насилии, университету Оклахомы удалось избежать студенческих волнений — причем скорее созидательным, чем репрессивным способом. В сентябре 1967 года, вскоре после назначения президентом университета Дж. Герберта Холлоумэна, был принят план — пересмотреть образовательный проект в целом и перестроить систему преподавания в университете. Для этого были созданы двадцать три комитета, охватывающие все группы, имеющие отношение к университету. В них входили преподаватели, студенты, представители администрации, жителей города, выпускников прошлых лет и городских властей. Участие студентов не было символическим — их мнение играло существенную роль в проекте в целом.

Когда волна мятежей прокатилась по университетам и колледжам после расстрела учащихся Кентского университета, в Оклахоме были студенческие выступления, однако без насилия. Те, кто хорошо знал ситуацию в университете Оклахомы, утверждали, что именно участие студентов в проекте реконструкции университета позволило им избежать насилия. Власть была распределена — причем не патерналистски, а по сути. У студентов спрашивали их мнение, оно высоко ценилось и использовалось на деле — как, собственно, и должно быть, если мы хотим, чтобы такого рода реконструкция оказалась успешной. Студенты обладали властью и ответственностью, соответствующими их уровню развития[117]. Ответственность была соизмерима с властью. Когда волнения начались, они не переросли в насилие. Зачем было студентам прибегать к насилию? Они не были бессильны, они уже убедились в том, что их голос играет роль в управлении университетом.

Одно примечательное событие, произошедшее в те дни, демонстрирует изменившееся в университете Оклахомы настроение. Непосредственно после расстрела в Кентском университете, группа радикально настроенных студентов под северо-вьетнамскими флагами проехала на мотоциклах сквозь ряды марширующих офицеров резерва. Затем они пикетировали здание Службы подготовки офицеров резерва (ROTC). Ситуация была напряженной, и накал страстей дошел до опасной близости к точке кипения. Руководивший силами ROTC полковник, как и все остальные, чувствовал это напряжение: это было предгрозовое состояние, когда надо либо срочно что-то предпринять, либо разразится взрыв насилия. Что делать?! Его взгляд остановился на большом кофейнике, стоявшем у него в кабинете. Он взял его и вместе с несколькими помощниками угостил пикетирующих кофе. "Это потрясло меня", — сказал один из находившихся поблизости преподавателей; и это произвело настолько сильное впечатление на пикетирующих, что напряжение резко спало без проявления какого бы то ни было насилия. Таким образом, появилась возможность для переговоров.

Впоследствии я беседовал с этим полковником. Он не был человеком с особенно ярким воображением, он отрицал наличие у себя какого-либо намерения действовать ненасильственно или альтруистически, отрицал наличие какой бы то ни было осознанной надежды, что его действие возымеет какой-либо эффект. Он чувствовал лишь, что он должен что-то сделать, а кофейник был единственной вещью, оказавшейся под рукой. Это интересная иллюстрация того, как напряжение может нарастать почти до точки кипения, а затем, перед самым взрывом, оказаться перенаправленным и разрядиться не в деструктивном, а в конструктивном направлении.

Сила необходима для процесса коммуникации. Выступать перед равнодушной или враждебной группой или честно высказывать другу правду, которая может глубоко задеть его, требует уверенности в себе, а иногда даже и агрессивности. Этот момент настолько очевиден, что обычно им пренебрегают. Поэтому М.Бубер и заклинает нас быть "могущественными в противостоянии". Мой опыт психотерапии убеждает меня в том, что наибольшего мужества требует простое искреннее высказывание другому человеку наших наиболее заветных мыслей, если оно не спровоцировано ни гневом, ни возмущением. Как правило, наиболее открыто мы общаемся лишь с теми, кто примерно равен нам по силе.

Насилие само по себе является формой общения. Это особенно верно по отношению к представителям пролетариата, воплощенным в образе Билли Бадда: им не хватает слов для общения, и они прибегают к насилию. Но это тоже особый язык, каким бы рудиментарным или примитивным он ни был, язык, который адекватен в определенных условиях и необходим в других.