Святая с темным прошлым - Агилета

Но Екатерине к тому времени смертельно надоела чехарда Гиреев то пророссийской, то протурецкой ориентации. С полной ласковостью и железной решимостью она предложила последнему крымскому хану добровольно отдать свою землю России. Что тот и вынужден был сделать.

Итак, 8 апреля 1783 года Крым официально вошел в состав Российской Империи. Но одно дело – присоединить к себе землю на бумаге, и совсем другое – утвердиться на ней так, чтобы не последовало новых восстаний. Тут-то Екатерина и вспомнила о человеке, чей дипломатический дар она подметила давным-давно. И Михайла Ларионович Кутузов отправился в знакомые края – налаживать контакты с местной знатью на ее родном языке, дарить подарки, сыпать обещаниями и уверять татар и ногайцев в их светлом будущем. Судя по тому, что с тех пор вплоть до крымской войны 1853–1856 годов на полуострове царил мир, миссия Кутузова удалась с блеском.

Воодушевленная Екатерина решила насладиться созерцанием своих новых владений, ценимых ею столь высоко, что управление ими она доверила лишь Потемкину, своему тайному мужу и второму человеку в государстве. В 1787 году в сопровождении огромной свиты, и множества иностранцев (дипломатов, шпионов и иже с ними) императрица отправилась в Крым. На пути ее следования, в Полтаве, решено было провести грандиозный смотр войск, дабы иностранцы в царском кортеже еще раз вспомнили о победах Петра I и убедились в том, что нынешняя августейшая узурпаторша, отправившая внука Петра на тот свет, также достойна называться «Великой».

Кутузов, к тому времени успевший побывать командиром нескольких легкоконных полков и сейчас командовавший Бугским егерским корпусом, очевидно, волновался на маневрах куда более других офицеров – ведь императрица наблюдала не одно воинское подразделение, им возглавляемое, но и несколько других, обученных им ранее. Однако результат его трудов оказался не менее блестящ, чем переговоры в Крыму. «Благодарю вас, господин генерал. Отселе вы у меня считаетесь между лучшими людьми», – во всеуслышание провозгласила Екатерина. Вскоре мундир Михайлы Ларионовича украсился еще одним орденом – Святого Владимира 2-ой степени. Как правило, его получали за боевые заслуги.

После маневров императрица проследовала в Крым, проинспектировала черноморский флот, наградила Потемкина титулом «Таврический» и чрезвычайно довольная увиденным отбыла обратно в Петербург. Но вот незадача! Через четыре дня после ее возвращения, российскому послу в Стамбуле, Булгакову, был вручен ультиматум с требованием вернуть Крым и признать недействительным Кучук-Кайнарджийский мир. Посол отказался даже передавать столь дерзостный ультиматум императрице, в результате чего был брошен в Семибашенный замок – стамбульскую политическую тюрьму. А 13 августа все того же 1787 года Турция вновь объявила России войну.

7 сентября, на следующий день после именин Михайлы Ларионовича, Екатерина II в свою очередь подписала высочайший манифест о войне. Театром военных действий на сей раз становился не Крым, а примыкавшая к нему с северо-запада Бессарабия.

XLIX

«…По отъезде мужа моего на войну молилась я за него прилежно, однако же по долгу жены, но не по зову сердца…»

Уж который месяц кряду длилась осада турецкой крепости Очаков! Почитай, с самой зимы наступившего, 1788 года. И к июню, когда осаждавшие были измучены лишь немногим меньше осажденных, Иван Антонович Благово успел до глубины души возненавидеть главного врага русской армии – сыпной тиф. Невероятная скученность людей на столь малом участке земли выводила из строя несметное число солдат. И едва очередной несчастливец, коего трясло в лихорадке, жаловался при этом на то, что и спину ломит, и голова раскалывается, Благово с бессильным отчаянием сознавал, что еще день-два – и живот больному обмечет розовой сыпью, а затем жар усилится до того, что человек перестанет сознавать, кто он и где находится. Так пролежит он пластом, весь пылая, недели две, а затем либо навеки освободится от мук, либо, медленно, едва находя в себе для этого силы, начнет возвращаться к жизни.

И, мрачно осматривая очередного тифозного больного, Иван Антонович неизменно благодарил Бога за то, что нет с ним рядом Василисы, иначе извелся бы он от тревоги за нее. Никогда он не отличался горячностью нрава, и многое в жизни принимал куда спокойнее, чем другие, но зрелища того, как она ежечасно подвергает себя опасности в этой преисподней, он, пожалуй, не вынес бы. Как же прав он был в том, что сдержал ее порыв и принудил остаться дома! А что тоскливо без нее, так на то и мысли даны, чтобы приближать предмет своих мечтаний.

У каждого в жизни должна быть своя опора, благодаря которой человек твердо стоит на ногах и верит в себя. Одним такой опорой служит богатство и знатность их рода, другим – высокие чины и завидные должности, третьим – успех у женщин. Иван Антонович же, подобно многим людям такого же склада, опирался на свою семью. Она удалась ему на славу, и в маленьком кругу домочадцев он неизменно обретал уверенность и покой. Там не было у него необходимости что-либо доказывать себе и всему миру или же одерживать верх над соперниками. Тот единственный, что у него некогда имелся, исчез раз и навсегда, оставив их с Василисой благоденствовать друг с другом. Благоденствие – вот подходящее слово для отношений в их браке: ни тебе страстей, ни печалей, мир и покой, и отдых для души.

Василиса во всем оправдала его ожидания. Верна (с исчезновением Кутузова, похоже, и мысли о нем выветрились из ее головы), характером ровна и приветлива (при встрече с мужем на губах ее всегда была улыбка, а при расставании – теплое напутствие). Не отличаясь броской красотой, она обладала счастливой способностью почти не меняться с годами, сохраняя девическую стройность и осанку. А рассудительность ее и была вовсе выше всяких похвал: донельзя благополучно удалось ей обустроить их жизнь, располагая при этом весьма скромными средствами.

Единственным недостатком, который Благово находил в жене, было ее неизменное спокойствие. Порой ему хотелось лицезреть куда большую горячность в проявлении чувств, особливо тех, что она должна была питать к мужу. Но, увы, Василиса не стремилась их обнаруживать, ограничиваясь одной спокойной доброжелательностью. Один лишь раз она позволила себе приоткрыть душу и дала понять, сколько он для нее значит: в тот день, когда умоляла о позволении сопровождать его на войну. Как мерцали тогда ее глаза искренней тревогой! Наконец-то любовь восторжествовала над природной сдержанностью!

Иван Антонович извлек из походного саквояжа эмалированный медальон и раскрыл его. Распахнувшаяся створка явила ему портрет Василисы, точнее, небольшой карандашный набросок, сделанный одним из больных в севастопольском госпитале. Голова его жены склонилась над чьей-то постелью, а глаза ее были полны глубокого внимания. Некоторое время Благово наслаждался созерцанием светлого и одухотворенного лица жены, а затем со вздохом поднялся. Сейчас, под вечер предстояло идти к командиру с докладом о положении дел в лазарете. Уходя, он оставил медальон раскрытым на видном месте, дабы по возвращении быть, как и дома, по приходе со службы, встреченным супругой. Пометив, сколько человек за истекшую неделю умерло, сколько пошло на поправку, а сколько по-прежнему находятся между жизнью и смертью, Иван Антонович покинул госпитальную палатку.

Таких палаток в русском лагере насчитывались многие ряды, едва поддающиеся исчислению. Под осажденный Очаков были стянуты громадные силы. Под стенами одного города по сути дела вырос другой, со своими жилищами, улицами, площадями, местами торговли, своей аристократией из офицеров и простым людом из солдат. Два эти города упорно противостояли друг другу, но ни один не желал сдавать позиции, напротив, осада обещала быть затяжной.

Уйдя в свои мысли и ни на что не обращая внимания, Иван Антонович шел изученной в мельчайших подробностях дорогой. По пути ему встретился шедший в противоположном направлении офицер, и Благово привычно отсалютовал ему, не замедляя шага. Однако пару мгновений спустя он замер на месте. Что за странный укол воспоминания! Ведь этот офицер ему знаком! Обернувшись, Иван Антонович увидел, что и встреченный им человек остановился, и так пристально на него смотрит, как будто тоже пытается что-то вспомнить. Не сговариваясь, они двинулись навстречу друг другу, и знакомый незнакомец первым начал разговор:

– Если, не ошибаюсь, мы с вами уже встречались, господин…

– Младший лекарь, – назвал свой чин Благово[63].

Он, в свою очередь, тоже не был уверен, как следует обращаться к собеседнику: на обшлаге рукава у того была одна золотая пуговица, что могло свидетельствовать и о бригадирском чине, и о чине генерал-майора.

– Так точно, встречались, ваше превосходительство, – решил подстраховаться он.