Европолис - Жан Барт
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Когда у беглецов кончились припасы, они стали вести жизнь диких животных.
Питались растениями и грибами. Они боялись ягуаров и по ночам взбирались на деревья, устраиваясь на ночлег среди ветвей. Однажды они наткнулись на стадо рыжих обезьян. Из-за них беглецам пришлось изменить направление и отбиваться от них камнями и палками.
В другой раз им попалась на пути ядовитая змея.
В небе над ними парили какие-то птицы, похожие на воронов, но огромные, как орлы.
Беглецы рады были бы вернуться в тюрьму, боясь умереть от голода и лишений, но не знали, куда идти.
Никола закрыл глаза и несколько раз повторил:
— Что за жизнь! Что за жизнь была там, в диком лесу! Ты не поверишь, если я скажу, что мы ели даже человечье мясо…
— Как? Человечье мясо? Ты ел человечье мясо? — испуганно спросил Логаридис.
— Да, я ел человечье мясо. Один из нас, итальянец, совсем ослабел и не мог идти из-за раны на ноге. Он отстал, но мы думали, что к вечеру он нас догонит. Но мы его больше не видели.
Вечером француз развел в лесу большой костер и начал жарить кусок мяса. Я очень удивился. Запах жаркого щекотал мне ноздри, а рот был полон слюной.
«Нам попался на пути дикий козленок», — пояснил мясник, не спуская глаз с жарящегося мяса.
Я и корсиканцы, словно волки, с жадностью набросились на мясо и даже кости обсосали с аппетитом.
Только старый грек не прикоснулся к жаркому. Он лег в сторону, жалуясь, что заболел.
После полуночи он подползает ко мне потихоньку и спрашивает шепотом: «Ну что, вкусным было мясо?» «Козленок был хоть куда, нежный и сладкий», — отвечаю ему. Он глухо засмеялся. «Это было человечье мясо». — «Что ты говоришь?..» А сам чувствую, как по всему телу побежали мурашки, а желудок готов вывернуться наизнанку.
Старик приложил палец к губам и, подмигнув, молча кивнул на остальных, заснувших возле костра. «Я сам вчера видел, — прошептал он, — как мясник свежевал в кустах тело итальянца…» «Давай, — говорю я ему, — пойдем назад, а то и наш черед наступит».
Встали мы потихоньку так, чтобы никто не слышал, и пошли вдвоем в темный лес.
Когда рассвело, мы уже были далеко.
Я залез на вершину высокого дерева и оттуда сумел разглядеть море, которое вдалеке казалось туманной полоской. Теперь мы могли определить, в какой стороне находится Кайенна. Четыре дня мы шли, пока не наткнулись на первый пост и не сдались в руки властей. Через неделю поймали и остальных. Нас судили и вынесли приговор: мне дали три года, греку и корсиканцам по пять лет, а француза-мясника приговорили к смертной казни за каннибализм. Его гильотинировали перед всеми каторжниками, чтобы другим неповадно было. Меня послали работать санитаром в больницу для прокаженных на карантинный остров.
— Как, к прокаженным? — переспросив Логаридис.
— Да, я там пробыл десять лет. Но мне повезло: я выбрался оттуда, не заразившись. А за примерное поведение меня даже помиловали.
— Но если тебя освободили, то почему же ты оттуда не уехал?
— Видишь ли, я обязан был остаться в Кайенне еще на десять лет. Из каторжника я стал поселенцем. Мне дали землю в сельскохозяйственной колонии на реке Святого Лаврентия.
Никола, пропустив еще стаканчик мастики, принялся объяснять, как была организована жизнь в колонии. Группа в двадцать человек колонистов работала сообща. Государство давало им семена, орудия и строительные материалы. Каждый человек имел право держать корову и свинью. После того как земля была расчищена и проведены дороги, каждый мог обрабатывать свой участок, как ему заблагорассудится, на собственный риск и страх. Каждый становился полным хозяином. Почти все там женились.
Государство было обязано предоставлять даже невест. Большинство выбирало себе жен тоже из каторжных, которые находились под опекой монахинь-миссионерок.
Но Никола не отважился на такой брак и женился на туземке. Ему попалась женщина тихая, работящая, только ей не повезло: она умерла от укуса скорпиона.
Девочку, совсем еще маленькую, он отдал в школу к монашкам ордена святого Иосифа. Там ее воспитали и обучили французскому языку.
— А правда, что ты там разводил кофе? — спросил Логаридис.
— Да. Я всем занимался понемножку: кофе, перцем, бананами и ананасами, которые там весят до десяти килограммов штука…
— И сколько же ты получал?
— Очень мало. Там денег не заработаешь, потому что некуда сбывать товар.
— Все-таки ты накопил чего-нибудь.
— Все, что я скопил, я потратил на дорогу. Билет на пароход до Марселя стоил мне кучу денег.
— Так что ж, у тебя ничего не отложено в каком-нибудь банке?
— Нет… ничего.
Старый мудрец, терпеливо выслушавший весь рассказ, нервно встал из-за стола и принялся расхаживать по комнате, фыркая и недовольно бормоча:
— Ни-че-го… ни-че-го…
ГЛАВА XIII
Работа в порту затихла. Многие пароходы должны были прийти в Сулину на зимний ремонт, но почему-то запаздывали. Все, кто работал в порту, были недовольны и нервничали.
Кофейни были набиты битком: там играли в азартные игры, вели жаркие споры и из-за пустяков хватались за ножи.
Кое-кто, выйдя на набережную, бросал по привычке взгляд на небо и на воду и, не в силах сдержать возмущения при виде пустынной реки, сжимал кулаки и разражался проклятиями: «Черт бы побрал и этот Дунай, и этот порт!» Плюнув презрительно в реку, люди возвращались в кофейню продолжать споры или прерванную игру.
Именно в это время, словно взорвавшаяся бомба, всех поразило открытие, сделанное мудрецом Логаридисом. Хотя он рассказывал об этом тайком, однако история американка постепенно обошла все кофейни. Люди волновались, возмущение было всеобщим. Казалось, что было раскрыто сенсационное преступление. Все вздыхали. «Хорошо, хоть разоблачили его… Хорошо хоть, что теперь все знают…» — повторяли обманутые и перепуганные люди. «Понял, как он всех нас обвел вокруг пальца, этот проклятый американец? Какую свинью он подложил, мошенник! Пыль всем в глаза пустил, старый жулик… Позор для всей греческой колонии!»
Со стороны румын сыпались шутки, издевательства, насмешки над греками, как во времена греко-турецкой войны.
Среди женщин окраинной слободки вся эта история приобрела фантастические размеры. Ходили всевозможные легенды: и что американец — старый беглый каторжник, и что на его совести восемнадцать убийств, и что он любит есть человечину, и что у него было семь жен и все они исчезли одна за другой; возможно, он их зажарил и съел.
