Царство селевкидов. Величайшее наследие Александра Македонского - Эдвин Бивен

с армией брата. Первая битва окончилась его победой. Он сразился снова – и снова успешно. Но победы прекратились при подходе к мощным укреплениям Сард, где партия Антиоха нашла надежное убежище[565].

Теперь уже было видно, какая опасность для центрального правительства заключалась во всех этих независимых элементах в Малой Азии. Такие беспорядки, как мятеж Антиоха Гиеракса[566], способствовали дестабилизации обстановки на всем полуострове. Задача Селевка бесконечно усложнялась. Антиоху нужно было только поднять руку, чтобы вызвать орды галатов. В некоторых областях на дело Антиоха и царицы-матери смотрели более благосклонно, чем на дело старшего царя, который фактически с начала своего восшествия на престол большую часть времени отсутствовал в стране.

Мы уже видели, как династ Понтийской Каппадокии использовал отряды галатов против сил Птолемея, очевидно, в союзе с селевкидским царем. С тех пор первый Митридат скончался в почтенном возрасте восьмидесяти четырех лет[567], и ему наследовал его сын Ариобарзан (в 266 до н. э.). О царствовании Ариобарзана мы не знаем ничего, кроме того, что у него возникли проблемы с галатскими наемниками[568] и он не оставил своих монет. Ариобарзан скончался около 250 г.[569], и ему наследовал еще один Митридат, который на момент кончины отца был еще мальчиком. При таких обстоятельствах проблемы с галатами еще усложнились, и понтийская территория подверглась таким набегам, что в народе начался голод. Гераклея, которая продолжала сохранять дружеские связи с домом Митридата, постаралась помочь, чем возможно, и ей, в свою очередь, пришлось вынести атаку галатов[570]. И теперь, примерно десять лет спустя, разрыв в доме Селевкидов снова вывел на сцену понтийского царя. С этой иранской династией, как и с династией Северной Каппадокии, великий македонский дом также связывали родственные узы. Одна из сестер Селевка II была женой Ариарата; другую он выдал за Митридата II и дал за ней в приданое Великую Фригию (или, по крайней мере, так позднее утверждал понтийский дом)[571].

В этот момент Митридат высказался в пользу младшего из своих шуринов, Антиоха, и выступил на сцену во главе огромной армии галатов.

Вмешательство понтийского царя и его свирепых наемников придало этой борьбе новый поворот. Великая битва, одна из ключевых в это смутное время, состоялась около Анкиры[572]. Войско Селевка было сметено нападением галатов. Говорят, что погибло 20 тысяч человек. В конце этого кровавого дня исчез и сам Селевк. В войске победителей говорили, что он погиб. Юноша, который в результате такого события стал единственным, не имевшим соперников владетелем селевкидского трона, выказал (или изобразил) великую скорбь. Антиох надел траурный наряд и заперся, чтобы оплакивать брата. Затем пришла новость, что он начал горевать (или ликовать) слишком рано. Селевк был еще жив. Он переоделся в телохранителя Гамактиона, командира царского отряда (βασιλικὴ ἴλη), и так спасся из роковой битвы. Теперь он был в безопасности, за Тавром, в Киликии, и снова собирал вокруг себя все, что осталось от его державы. Антиох вышел из своего уединения, принес благодарственную жертву за здоровье своего брата, объявил общественный праздник в подчиненных ему городах – и послал за Тавр армию, чтобы сокрушить Селевка, прежде чем у того было время опомниться[573].

Одной из историй, которую запомнили греки в связи с этой битвой, был рассказ о Мисте, наложнице Селевка. Как древние персидские цари, Селевкиды брали с собой в лагерь женщин. Поняв, что все пропало, Миста тоже переоделась. Она была одета царицей; теперь она надела на себя платье обычной служанки и села среди покрытых плащами женщин, которые после битвы попали в руки победителей. Ее выставили на продажу вместе с остальными. Она была куплена каким-то работорговцем и отвезена на большой рынок на Родосе. Родос был государством, дружественным Селевку, и здесь она объявила, кто она такая. Родосские власти немедленно выплатили купцу требуемую за нее сумму и отослали ее со всем должным почтением обратно к царю[574].

АНТИОХ ГИЕРАКС И АТТАЛ ПЕРГАМСКИЙ

Битва при Анкире подорвала позиции Селевка II в Малой Азии. На некоторое время для него стало невозможно напасть на своего брата. Однако исчезновение Селевка значило не столько начало правления Антиоха, сколько анархию. Галаты сознавали свою силу: с их помощью было легко свергнуть любую существующую власть, однако было невозможно основать на их поддержке прочный трон. Жизнь самого Антиоха уже достаточно была полна превратностей: то он марширует по фригийским нагорьям во главе галатских отрядов, взимая дань, которую только из вежливости можно назвать налогом, уплаченным в царскую казну[575]; то он спасает свою жизнь, ведя переговоры с теми же галатскими отрядами[576], а то едва спасается от них и скрывается в дружески настроенных к нему городах, таких как Магнесия[577]; потом он встречается с галатами и разбивает их в открытом сражении – а потом снова совершает набеги вместе с ними[578].

Несчастные азиатские греки искали освободителя от этого потопа анархии и варварства. Вот к чему пришла власть македонцев, которая, свергнув персов, обещала так много хорошего. Были две силы, которые, как казалось, сопротивлялись напору варваров в стране азиатских греков, – Птолемеи и Пергам. Птолемей спас по крайней мере те города, которыми владел, такие как Эфес и его карийские соседи, от варварского ига. Мы даже слышим – в рассказе о том, как Антиох порвал со своими наемниками – о том, как ему послали помощь из соседнего птолемеевского гарнизона[579]. Однако именно Аттал из Пергама теперь вышел на первый план, как основной защитник эллинизма и порядка.

Фигура этого человека, который наследовал своему кузену Эвмену в 241–240 гг. до н. э., воплощающая столько черт своего века, затемнена для нас пробелами в наших источниках. Но несмотря на это, Аттал значим для нас: в его лице уходящая эпоха соединяется с новым положением вещей. Когда он впервые явился перед глазами мира, великие македонские дома, наследники Александра, стали основными державами Восточного Средиземноморья; на смертном ложе он умолял народы Греции принять гегемонию Рима. Именно войны в защиту цивилизации в Малой Азии против варварских племен впервые прославили этого царя. Эти войны – славный, но почти забытый эпизод греческой истории. Действительно, мы можем полагать, что они были в какой-то степени искусственно преувеличены пергамским двором, который любил ставить их на одну доску с классическими войнами между светом и тьмой, порядком и хаосом, эллинизмом и варварством; ставить их рядом с войнами богов и гигантов, афинян и амазонок, греков и персов. Именно эти сцены вместе со сценами