Колумбарий - Александр Александрович Подольский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Аллилуйя! – Миллер взмахнул руками. – Пеппи уже как сектант шпарит! Если вам так хочется, очищайтесь тут на здоровье, спасайте каких-то там выдуманных людей. Я лично намерен отсюда сдристнуть. Любой адский Зажопинск меня устроит больше, чем отсидка на кончике какого-то сраного трезубца.
На трубу присели сразу две вороны. Настя подняла голову и в изумлении открыла рот: над ними кружила черная пернатая туча.
– Он уже плывет… – прошептала Юля. – Ребята, решайте. Второй раз я не выдержу…
Миллер истерически заржал, бубня неразборчивые ругательства.
– Я согласна на жребий, – робко сказала Настя. – Но ты ведь мужчина, мог бы…
– Ишь как запела! – перебил Миллер. – Да вы же, бабы чугунные, все время за равноправие боретесь, так? Ну так какие проблемы? Давайте, в бой!
Настя не могла решиться на такое, просто не могла. Полгода одиночества тут… А если год? Или вечность?
Юля, съежившись на столбе, бесшумно плакала. Миллер бултыхался в воде, стучась головой о цепь. У него опять пошла кровь из раны, но теперь акулы его ничуть не беспокоили.
– Ладно, – сказал он мрачно, – уболтали, суки драные. Я останусь.
Женщины встрепенулись. Юля вытерла слезы и заговорила:
– Спасибо, это очень сме…
– Тихо-тихо, – перебил Миллер. – Есть одно условие. Вернее, даже два. – Он оскалился. – Вы обе прямо сейчас раздеваетесь, и я оттрахаю каждую так, чтобы глаза на лоб полезли. И не надо удивляться. Мне еще полгода без бабы здесь яйца высиживать. Так что до прихода лодочника ваши тушки в моем распоряжении. Ну или цепляйтесь сами, наручники есть у всех.
Настя посмотрела на Юлю, которая, казалось, выплакала все веснушки. Та тихонько проговорила:
– Какая же ты все-таки мразь.
– Лады, наше дело предложить.
Миллер крякнул и забрался на столб.
– А как же «тощая» и «костлявая»? – ехидно спросила Настя.
– Сухие дрова жарче горят… – пробурчал Миллер и заржал.
Через час с неба на волны опустилось облако сажи. К столбам плыло пятно тумана, за которым тянулись черные птицы. Море довольно урчало.
Раздался громкий щелчок, и женщины повернулись к Миллеру. Его ногу обвивала цепь.
– Да пошутил я, пошутил. Такая уж натура, не держите зла. Тем более что вы и впрямь слишком тощие. Все равно что смерть с косой оприходовать.
Он грустно улыбнулся.
Перевозчик был рядом, из тумана торчал нос лодки. Треугольник затягивало белой дымкой.
Юля спустилась в воду и подплыла к Миллеру:
– Спасибо тебе. Правда. На самом деле это не так страшно, как кажется.
– Ага, конечно.
Лодка заплыла в центр треугольника и уперлась в трубу. У весла стояла почти трехметровая фигура в пепельном балахоне, чуть дальше виднелись другие люди. Юля быстро чмокнула Миллера в щеку, подгребла к лодке и перевалилась через деревянный борт.
Настя до сих пор не могла поверить в такую развязку. Оказавшись в воде, она оттолкнулась от своего столба и добралась до Миллера. Фигура перевозчика нависла над ними огромной тенью.
– Ну ты даешь, – произнесла Настя, качая головой. – Скажи мне только одно: ты же нормальный мужик, зачем выставлять себя таким ублюдком?
Весло упало на воду, и по днищу лодки застучали тяжелые шаги.
– Наверное, потому что я такой и есть.
Миллер схватил Настю за руку и сомкнул кандалы на ее запястье. Да, цепь была обмотана вокруг ноги, но сама клешня первый раз щелкнула вхолостую. Миллер обманул.
– Зря ты прощаться удумала, свалили бы втроем. Но раз сама приплыла, то на всякий случай спасем мир. – Миллер улыбнулся и подмигнул ей. – Не скучай, тощая.
Перевозчик швырнул Миллера в лодку и схватился за цепь. Дернул с силой, еще и еще. Поднимал, пока висящая на цепи Настя не закричала от боли, и только потом отпустил. Когда девушка забралась на столб, лодка уже уходила. Капюшон перевозчика скрывал лицо, но волны ненависти чувствовались даже с такого расстояния. Туман уплывал вслед за хозяином, забирая с собой и воронье. А Настя, едва дыша и уже не сдерживая слез, смотрела вслед исчезающей лодке, пытаясь в последний раз разглядеть человеческие лица.
Прорубь затянулась буквально на глазах, и бородач погрузил труп на сани, чтобы потом его по-человечески похоронить. Растормошив собак, он развернулся в сторону селений и погнал упряжку к дому. Обратная дорога была быстрее, ведь собаки не любили моря и неслись от него изо всех сил. Работу здесь он закончил. По крайней мере, до следующей красной луны.
Встречный ветер щипал лицо, тревожа старый шрам над бровью. Замерзшее море оставалось позади вместе с воспоминаниями. Бородач закутался в меха и прикрикнул на собак. Дома его ждали жена и трое рыжих, как само солнце, ребятишек.
Твари из Нижнего города
Вниз взглянула рыбьим оком
Недовольная Луна —
Там, тумана поволокой
Город скрыт, в объятьях сна
Пребывает безмятежный,
Спят спокойно млад и стар.
Только нет уже надежды —
От прибрежных черных скал
Рыбы движутся отрядом,
Позабыв извечный страх,
Человек, не жди пощады —
Кровь сверкает на зубах.
Этой ночью вышли рыбы
Человечье мясо есть,
В эту ночь познают рыбы,
Что такое злая месть.
«Человек хорош покойным» —
Приговор у рыб таков…
А пока что спит спокойно
Мирный город рыбаков.
Алексей Грибанов. Вертер де Гёте, «Рыбье око»
Крысы мешали спать вторую ночь подряд. Пока молнии перечеркивали больное небо Нижнего города, а дождь затапливал подворотни, рядом копошились эти твари. Местное пойло не помогало отключиться, ведь шорохи в стенах и полу проникали даже в сон, обращаясь новыми кошмарами. Лампы вокруг устроенной в кресле постели горели до утра, и грызуны не показывались. Но я чувствовал их присутствие, как и они – мое. Потому что зверь всегда чует другого зверя.
По стеклу сползала мутная жижа, размазывая вид на трущобы. Озеро приближалось. С каждым годом оно увеличивало границы, пухло, пожирало берега, принося в жертву своему главному обитателю рыбацкие бараки. Накинув плащ, я открыл окно, выбрался на решетчатую площадку обрубленной пожарной лестницы и закурил. Дождевые капли заплясали вокруг башмаков, а струйка дыма едва не утонула в потоке воды.
Никаких высоток, никакой техники, никаких верениц газовых фонарей. Все это осталось в Верхнем городе. Здесь властвовал мрак. Заводские трубы выплевывали в небо облака копоти, и над уродливыми домишками нависали черные тучи, не давая выглянуть солнцу. Трущобы напоминали живой организм.
