В поисках апполона. - Юрий Аракчеев

— Рад вас видеть, — сказал он мне, но его радость, конечно, не могла сравниться с моей, потому что ведь именно благодаря ему неделю назад мы встали лагерем на щебнистом берегу Кызылсу, а теперь я вот вовремя возвращался.

Опять я подивился его совсем не «геологическому» виду: в очках, мало загорелый, в мешковатых брюках…

— У вас здесь постоянный лагерь? — спросил я.

— Да, здесь, — улыбаясь, ответил Халим Хакимович.

— Не мерзнете?

— Да нет, ребята не жалуются. А я в вагончике, там тепло.

И добавил, что более солидный лагерь будет чуть ниже. Там поляна.

Карим сказал, что мы будем стоять здесь минут двадцать, и, повинуясь непонятному зову (а он совершенно точно был, этот зов, не словами, конечно, а меня прямо-таки потянуло), повинуясь ему, я пошел туда, куда неопределенно махнул рукой Халим Хакимович. У самого края перевала увидел живописный, совсем не крутой спуск, а за ним — низинку, поросшую журавельником (полевой геранью) так, что она вся прямо-таки светилась лилово-синим, а из этого синего еще поднимались белые эремурусы Кауфмана и еще какие-то яркие белые соцветия… Я стоял, любуясь, и вдруг увидел Парнассиуса, то есть Аполлона.

Он летел не спеша, плавным, каким-то парашютным полетом: не планировал, а, взмахнув раз-другой крыльями, держал их полураскрытыми и как бы слегка опускался вниз, как парашют. Он тот-час напомнил мне Аполлониуса, хотя отличался от него. Он пролетел совсем близко, и я смог разглядеть его, увидел величину и пятна…

У меня даже голова закружилась, было ощущение ненастоящего, чуда, а Аполлон скрылся где-то у края низинки, но тут же я разглядел еще одного, и гораздо более эффектного — почти черного, с красным… Тяньшаникус! Ну конечно. Тяньшанский Аполлон! Именно так описывал его Жора. Так вот же они где…

А вон еще и еще… Вот, оказывается, где — на высоте 2800 метров, у самого перевала! Если бы я знал!

Это было что-то необычайное, я все еще не верил своим глазам — ну ведь настоящий сон, это после стольких-то дней здесь, после ожиданий, поисков, похода на лошадях…

У меня сердце запрыгало от радости, в один этот миг опять как бы произошло смещение времени, я словно перескочил в детство и твердил как заклинание:

— Только бы это правда! Только на самом деле, пожалуйста! Ну хотя бы одного… Не улетай, пожалуйста… Ведь машина ждет…

Ах, если бы я знал раньше! А ведь у меня и пленка, как назло, кончилась, правда, вчера Рафаэль подарил мне одну, но у нее давно (лет пять назад) истек срок годности, я даже не знал, есть ли вообще смысл фотографировать…

Что же, что же делать?

И все-таки несколько кадров осталось, пусть на плохой пленке, ну а вдруг, вдруг получится, но нужен телеобъектив и кольца, а я оставил сумку в машине… Что делать?

На мне была желтая кепочка от солнца, я машинально сдернул ее с головы: хотя бы поймать, рассмотреть как следует, если уж… «Только не улетай, пожалуйста, только не улетай!» — взмолился я опять.

Но ближайший ко мне Тяньшаникус как будто бы и не думал улетать, я лихорадочно махнул кепкой… Промазал, конечно, а он спокойно, как ни в чем не бывало, полетел дальше, сел… Я накрыл его.

Трудно, конечно, передать, что испытал я, когда осторожно, пальцами, которые совершенно не слушались, доставал из-под кепочки огромную прекрасную бабочку. Роскошную — а она вызывала именно такое ощущение — роскоши, драгоценности: почти черные, хотя и полупрозрачные крылья с яркими, кроваво-красными пятнами, мохнатое брюшко, цепкие лапки… Две недели, целых две недели я ходил, мечтая именно о ней, а теперь вот… Я подкрадывался к меланаргиям, белянкам, шашечницам, жукам, паукам, я фотографировал цветы — без удержу, не жалея пленку, делая массу дублей, — а теперь… Без преувеличения, слезы готовы были выступить у меня на глазах от досады, горечи, счастья, восторга… Сердце прямо-таки выскакивало. Но что же, но что же делать?

А мимо спокойно пролетала еще одна бабочка, и держа в одной руке эту, я схватил в другую кепочку и накрыл вторую! Настоящий сон!

Две бабочки были у меня в руках, две желаннейшие бабочки, за которыми я ехал сюда, о которых мечтал, за которыми ходил две недели! И теперь не знал, что с ними делать.

Наконец я поднялся на ноги и бегом, опрометью, насколько было сил, побежал в гору — к машине, к телеобъективу и кольцам! Сердце уж и совсем чуть не выпрыгнуло, в глазах потемнело, я ловил ртом воздух и чуть не упал, когда достиг машины. Около нее стоял Халим Хакимович.

— Вот… Вот, посмотрите! — закричал я срывающимся голосом, едва переводя дыхание. — Вот за кем я… Если бы я знал! Они же у вас тут, оказывается, рядом…

Улыбаясь, Халим Хакимович посмотрел на меня:

— Да? Ну что ж, отлично. Вот и оставайтесь у нас.

— Да ведь… Мне в Москву… Да и пленки ведь нет, вот что самое главное. Если бы хоть пленка была! Если бы я только знал!

— Хм, смотрите, — сказал Халим Хакимович, спокойно разглядывая мою добычу. — Надо же! А я как-то и внимания не обращал. Ниже видел, правда, более светлых, пестрых, но маленьких. Похожих на этих, только поменьше.

— Дельфиусы! То Дельфиусы были. А эти… Тяньшаникус! Тяньшанский Аполлон! Я же из-за них приехал, понимаете?! И вот, только сейчас, у вас… И пленки нет. Старая только…

Услышав мои крики, вышла из вагончика Мамура:

— Что там такое у вас?

— Да вот, Мамура, вот за кем я охотился, понимаешь ты?!

— Смотри, какие красивые…

И я, слегка придавив бабочкам грудки, полез в кузов за сумкой.

Навинтив кольца, телеобъектив, я зачем-то стал фотографировать этих, придавленных, вместо того чтобы по-настоящему поохотиться за живыми, спокойно садящимися на цветы… Пленка кончилась. Даже на этой, старой, оставалось, оказывается, только четыре кадра.

Синяя Поляна. Я смотрел на нее, стараясь хотя бы запомнить. А сверху послышались гудки. Пора ехать.

Я поднимался к машине, постоянно оглядываясь, не зная, радоваться или грустить, а у машины стояла Мамура и протягивала мне еще одного… Которого я отпустил.

Поехали дальше, спускаясь по серпантину дороги, быстро миновали наш бывший лагерь, селение Калта-коль. Дорога шла все время на спуск, под уклон, вдоль Кызылдарьи, и вскоре миновали Яккабаг. Карим сказал, что довезет меня до самого Китаба. Вокруг была степь, когда-то дикая и бесплодная, а теперь освоенная Каршинская степь — сплошные хлопковые поля. Чем дальше мы уезжали от тех мест, где были два наших лагеря, тем больше казались они мне островками более или менее дикой природы среди вполне уже окультуренной земли. Миновали Шахрисабз и прибыли наконец в Китаб, откуда до Самарканда было уже совсем близко.