Curriculum vitae (СИ) - Васильев Сергей

– Резонно, – ответил Дальберг, также отставляя бокал и поднимаясь из кресла, – сиди-сиди, мне полезно размять ноги.

Аристократ подошел к камину, погладил старинную кладку, провел рукой по мрамору отделочной плиты, будто решая, что конкретно он может сказать этому загадочному русскому. Делая вид, что любуется резными каминными накладками, Дальберг усиленно "складывал пазл". Пауза затянулась.

– Петер, – осторожно сказал Григорий, – я вижу, что ты устал и несколько раздражён. Может, стоит отложить наш разговор на некоторое время?

– Да, Жорж, я действительно слегка не в себе, – неожиданно скрипучим голосом ответил Дальберг, опершись на каминную полку. – Как бы тебе объяснить… Представь себя виноделом, потомком тех, кто столетиями выращивал лозу, выделывал из винограда тонкое вино, превращал его в драгоценный коньяк путем перегонок и многолетней выдержки в строго определенных условиях. Представь, что дело нескольких поколений почти закончено. Ты раскрываешь сосуд с этим божественным напитком и готовишься принять гостей, чтобы продемонстрировать им это волшебство. И вдруг, отвлекшись на минуту на домашние дела, обнаруживаешь в своей гостинной дальнего родственника, не испорченного хорошими манерами. Этот “enfant terrible” разводит кока-колой амброзию, пробует и говорит “что-то льда не хватает”. Вот что ты сам почувствуешь?

– Убить мало, – ответил Распутин максимально серьезно, стараясь не захохотать, вспомнив совместные с Ежовым коньячные эксперименты в условиях летней жары на Балканах.

– Вот именно, Жорж! Мало! – иезуит лязгнул зубами, будто состав – сцепками, и его глаза вспыхнули злым огнем. – Так вот сейчас на моих глазах англосаксы губят дело моё и многих поколений моих предков. Я всегда знал, что эта цивилизация беглых каторжников мелка и мелочна, как сдача в супермаркете, но не думал, что они настолько непроходимо тупы, до потери инстинкта самосохранения.

Дальберг нечаянно смахнул с каминной полки какую-то статуэтку. Жалобно звякнув, она ударилась о пол и развалилась на несколько частей, но он даже не заметил её падения, приковав свой взгляд к глазам Распутина.

– Давай сделаем так, Жорж, – медленно, с расстановкой, произнес иезуит, – я сейчас буду говорить, а чьи уши услышат сказанное, будешь решать ты сам.

Распутин молча кивнул, прикидывая, кого еще, кроме Ежова, может иметь в виду Дальберг. Тот вернулся в кресло, сцепил руки в замок и начал размеренно вещать, как метроном, уперевшись взглядом в полки с книгами.

– Мне не стыдно признаться, что потомственная аристократия Европы столетиями работала против русского государства, иногда даже воевала с ним, но никто и никогда при этом не воевал против русских! Мы никогда не смешивали интересы сюзерена и вассалов, поэтому восхищались Пушкиным, плетя интриги против Николая Первого, зачитывались Толстым, подтачивая режим Александра Второго, дружили с Буниным и Рахманиновым, противодействуя Сталину. Мы всегда были врагами русского государства, но союзниками русских, как бы ни парадоксально это звучало.

Иезуит замолчал, испытывающе глядя на легионера, а у Распутина в голове эхом продолжал звучать голос Дальберга, дополняя его речь недосказанными подробностями. “Европейское просвещенное сообщество действительно прекрасно знало русское искусство, и при этом исподволь подтачивало его основы. Оно искренне считало, что Толстой, Достоевский, Пушкин с одной стороны, и Российская империя – с другой – это два разных, не пересекающихся явления, и вполне могут существовать отдельно друг от друга." Он даже тряхнул головой, настолько внутренний голос был явным и отчетливым. Дальберг в это время продолжал.

– Европейская аристократия была всегда на стороне личной свободы, но никогда не понимала бесцельное прожигание жизни русскими вельможами.

“Да-да, – ехидно засмеялось Эхо, продолжая внутренний диалог. – Одной рукой она развращала русскую дворянскую элиту, прививая ей манеры и стиль жизни, которыми никогда сама не жила, другой кормила и пестовала любых нигилистов. Герцен, Огарёв, Чернышевский и сотни других карбонариев кормили русское общество стряпнёй, приготовленной на европейских кухнях."

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Распутин покивал и спохватился, сообразив, что соглашается не с иезуитом, а с Эхом в своей голове. Впрочем, Дальберг ничего подозрительного не заметил.

– Мы всегда охотно делились собственным интеллектуальным капиталом с русскими людьми! – продолжал он свою проповедь.

“Очень своеобразно делились, – немедленно дополнило Эхо, – технические секреты оставались эксклюзивной собственностью Старого Света, а гуманитарные изыскания… По странному совпадению, европейские писатели, произведениями которых зачитывались русские интеллектуалы, почти все находились на секретной службе европейских держав. Все они, как один, воспевали западно-европейскую доброту, отзывчивость, шарм и привлекательность, исподволь формируя среди русской аудитории чувство собственной неполноценности.”

– …чувство собственной неполноценности, – автоматически повторил за Эхом Распутин и увидел удивление, мелькнувшее в глазах хозяина дома.

– Может быть, – пожал плечами Дальберг, – но наши философы, наши передовые мыслители всегда были к услугам русской элиты!

Эхо иезуита буквально взорвалось в ушах Григория скрипучим смехом: “Европейская аристократия буквально подобрала на улице и вырастила мировую известность из экономиста-недоучки Маркса, писавшего в особняке, подаренном английской королевой, и оплачивающего счета чеками из банка Ротшильдов. Его постулаты просвещенная Европа почему-то предпочла активировать не у себя дома, а в России. Для собственного употребления европейские аристократы предпочитали Макиавелли и Ницше.”

– Европейская общественная мысль всегда защищала обиженных и пыталась восстановить попранную справедливость! – витийствовал иезуит.

“Восстановление справедливости тоже можно превратить в оружие, – уточняло Эхо. – Именно из европейских салонов в вечный русский запрос на справедливость был внесён вирус идеологической нетерпимости, превративший его в дубину для истребления тех, на кого опирается любая нация, кто своим энтузиазмом толкает технический прогресс и поднимает благосостояние государства.”

– Мы всегда давали надежду не только отдельным людям, но и целым народам! – миссионерствовал Дальберг.

“Под видом прав наций на самоопределение, – язвительно прокомментировало Эхо, – Европа аккуратно и настойчиво, подталкивала недееспособные туземные народности “третьих стран” к сепаратизму, взрывая изнутри единые государства. Именно она ославила Россию “тюрьмой народов”, а великороссов – самыми ужасными варварами-угнетателями, хотя русские со времен Петра Первого ни разу не были большинством в правящей элите, принимающей государственные решения.”

– И когда успех был совсем близок, – голос Дальберга зазвенел на высокой ноте, – когда конвергенция состоялась, народы России стали твёрдо на путь демократии, прогресса и осталось их только всемерно поддерживать в этом стремлении, на авансцену, как черти из бутылки, вырвались недоумки из заокеанской цивилизации лавочников…

Переход на “заокеанских недоумков” от “русских варваров” был настолько неожиданным, что Распутин едва не поперхнулся.

– Не понимаю, чем вас янки не устраивают? Задиристые, напористые, прущие напролом, не обращая внимания на препятствия.

– Они – рабы самой деструктивной идеи из всех возможных, – махнул рукой Дальберг. – Это их тема “нельзя верить России, надо давить ее до конца, до полного распада. Разрушить до основания.”

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

– Это же прошлый век! – удивился Распутин, – слова “Интернационала” – “весь мир насилья мы разрушим до основания…”

– Именно! – кивнул Дальберг. – Сегодня эту песню на новый лад орут на берегах Потомака!

– Петер, у меня мозг сейчас взорвётся! – не выдержал Распутин. – Американцы – самые нежные и самые близкие союзники Западной Европы на протяжении всего ХХ века. Ваша идеология…

– Не важно, какая идеология, не важно, какой век, – перебил Распутина иезуит, – как только появляется Громко Орущая Глотка, здравый смысл умирает. Рупор левых либералов и неоконов, подхватив идеи христианства, гуманистов Возрождения, интеллектуалов ХХ века, перелицевал их до неузнаваемости, превратив в торжество утопии. Сейчас на руинах СССР паясничает фигляр Бжезинский, не понимая, почему и как разрушилась Красная держава. Далась ему эта Украина, без которой Россия, якобы, не может быть империей. Бездарь! Он даже не удосужился открыть учебник истории и узнать, что Россия уже была империей, когда Украина ещё прозябала под протекторатом османов.