Слепая вера - Бен Элтон

— Поздравляю.

— И даже несмотря на то, что я не вижу за­конной защиты для человека, признавшего себя вакцинатором и сторонником теории эволюции, вы таковую видите?

— Да.

— И что же это?

— Моя вера.

— Ваша вера?

— Закон Храма гласит, что вера человека — его неотъемлемое и неотчуждаемое право. Отрицать ее значит разжигать религиозную ненависть. Так вот, я верю в вакцинацию. И в эволюцию тоже! Я верю, что мы можем познать материальный мир на основе фактов и логических выводов, не считая, что он находится во власти сверхъестественного существа. Такова моя вера! Имя моего Бога — Ес­тественный Отбор. Это Он меня сотворил! А за­кон гарантирует мне право на веру.

Наступила пауза. Похоже, Парижская Кокотка временно утратила дар речи.

— На каком основании вы называете верой нелепые измышления обезьянолюдей? — наконец спросила она.

— Я полностью убежден в том, что это не из­мышления, а реальность.

— Быть убежденным в реальности чего бы то ни было еще не означает иметь веру, — с аплом­бом заявила Парижская Кокотка. — Я убеждена в реальности сладкого вина и имбирного печенья. Я убеждена в реальности крыс и тараканов, но все это не составляет предмета моей веры.

— Печенье — материальный объект. Крысы — творение природы, вроде нас самих. Но эволю­ция — это понятие, которое мы постигаем разу­мом, и в этом отношении оно ничем не хуже Бога.

Парижская Кокотка на мгновение задумалась. Траффорду показалось, что спор задел ее за живое.

— Вы говорите, что теория эволюции — пред­мет веры, потому что вы в нее верите. — Она скривилась. — Объясните мне — почему?

— Потому что она прекрасна, логична и до­казуема. Это единственное — подчеркиваю, един­ственное удовлетворительное объяснение возник­новения на Земле столь разнообразной жизни! Все открытые до сих пор факты, вплоть до самых мельчайших, подтверждают эту теорию, и нет ни одной мелочи, которая бы свидетельствовала о том, что вселенная была создана за неделю, а че­ловек за один день. Человек не мог появиться за один день! Какой бы ни была причина его появ­ления, будь то Бог или космическая случайность, которую можно назвать Богом, это произошло не за один день! На это потребовался даже не один миллион лет.

— Значит, вы говорите, что убеждения обезья­нолюдей можно доказать? — спросила Парижская Кокотка.

— Да, если не с полной надежностью, то уж определенно в рамках разумного.

— Ага! — торжествующе воскликнула Ко­котка. — Тогда они не могут быть предметом веры!

— Почему?

— Верить по-настоящему можно лишь во что-то, не поддающееся доказательству. Если нечто может быть доказано, то это факт, а чтобы верить фактам, не надо быть истинно верующим челове­ком. Таким образом, по закону ваши воззрения не считаются правомочными.

— Поскольку они верны?

— Поскольку вы утверждаете, что их можно доказать с помощью фактов. Никакая вера не мо­жет быть обоснована с помощью фактов, иначе это уже не вера. Либо идеи обезьянолюдей не имеют научного подтверждения и в этом случае их можно назвать предметом веры, либо они ос­нованы на научных выводах, а стало быть, не яв­ляются предметом веры, вследствие чего закон не считает их правомочными. Какой вариант вы вы­бираете? Можно ли доказать эффективность вакцинации или вы просто верите в нее? Основана ли ваша теория эволюции на твердых фактах или о ее справедливости говорит вам ваше религиоз­ное чувство?

— Эффективность вакцинации можно дока­зать, а теория эволюции основана на твердых фак­тах.

— В таком случае все это не имеет ни малей­шего отношения к вере, и вы будете осуждены как еретик.

Траффорд невольно улыбнулся.

— Что ж, — покорно сказал он, — я и не рас­считывал вас переспорить.

На лице Парижской Кокотки отразилось об­легчение. Она повернулась к веб-камере, подклю­ченной к ее компьютеру.

— Итак, мы заносим в протокол, что обвиня­емый не пожелал выдвигать аргументы в свою за­щиту и добиваться смягчения приговора.

Она встала, чтобы уйти. Она выполнила свой долг и явно не собиралась задерживаться здесь дольше, чем следовало. На пороге она еще раз обернулась к Траффорду.

— Надеюсь, вы понимаете, что вас скорее всего сожгут на костре?

— Моя дочь умерла, — ответил Траффорд.

— Да будет вам, — сказала Парижская Ко­котка. — На детях свет клином не сошелся.

Железная дверь камеры захлопнулась с лязгом.

39

Когда Траффорд встретился с Чанторией за ку­лисами сцены на стадионе Уэмбли, он увидел ее впервые после того дня, как она, окровавленная, лежала рядом с ним на полу камеры. С тех пор ее привели в порядок, загримировав рубцы и синяки с помощью специальных средств. Теперь она вы­глядела гораздо лучше, хотя поросшая щетиной голова придавала ей какой-то диковатый вид, осо­бенно в сочетании со странным, отсутствующим выражением глаз.

— Здравствуй, — сказал Траффорд.

— Мы грешники. Мы это заслужили, — был ее единственный ответ.

Конвоиры провели их по пандусу для подъема сценического оборудования и оставили за рядом гигантских динамиков. Снаружи закончилось ис­полнение песни. Раздался громоподобный рев, а затем — приглушенный голос певца, который обращался к публике. Поскольку акустическая система была направленной, Траффорд не раз­личал отдельных слов, однако не сомневался, что певец призывает людей сделать сны явью и стать теми, кем они видят себя в своих мечтах.

Траффорд взглянул на Чанторию. Интересно, помнит ли она их последнее совместное посеще­ние стадиона, когда они были частью ликующей толпы и программа концерта не включала в себя такого леденящего кровь номера, какой предусмотрен сегодня? Это было совсем недавно, и все же до чего длинный путь они успели пройти! В тот вечер он во второй раз заговорил с женой о прививках для Кейтлин. Логично, что их путе­шествие должно завершиться именно здесь.

Траффорд с удивлением отметил, что внут­ренне он совершенно спокоен. Наверное, поду­мал он, произнести еретическую речь перед чет­вертью миллиона человек не так уж страшно, если знаешь, что тебя все равно сожгут на костре.

Вплоть до этого момента Фестиваль Веры про­ходил по своей обычной схеме. Как всегда, вначале было объявлено, что это самый грандиозный из всех фестивалей, намного превосходящий по мас­штабу и значению предыдущий, который также побил все прежние рекорды. Затем несколько звезд одна за другой сообщили толпе, что все мировые проблемы исчезнут, стоит ей только этого захо­теть, что нищета, болезни и несправедливости обя­зательно уйдут в прошлое, если только все зрители возьмутся за руки и споют хором. Затем мужчины на пару секунд взвалили женщин на свои хилые плечи, и те помахали баннерами. По ходу дела были съедены сотни тысяч гамбургеров и пончи­ков, и теперь вечер приближался к своей стандарт­ной кульминации, каковой должно было стать коллективное излияние скорби по умершим детям.

Однако сегодня эта кульминация имела осо­бый характер. Зрителям предстояло увидеть торжественный суд над еретиками, в котором Траффорд с Чанторией выступали в качестве обвиняемых. Нагие и в цепях, они стояли за кули­сами огромного концертного комплекса, дожи­даясь, пока последняя поп-группа распрощается с толпой и покинет сцену вместе со своими танцовщицами, менеджерами, подсобными рабо­чими и известным комиком, который ее представ­лял. Потом, даже не взглянув в их сторону, мимо прошествовал главный исповедник Соломон Кен­тукки; телохранители помогли ему пробраться между штабелями аппаратуры и выйти к публике, которой он должен был объяснить всю важность предстоящего события.

— Друзья и собратья по вере! — раздался его возглас. Дикция у Кентукки была прекрасная, и даже звуковые искажения не мешали Траффорду понимать, что он говорит. — Сегодня, как всегда, мы собрались, чтобы воздать хвалу Любви и возблагодарить ее за спасение наших невинных мла­денцев, вознесшихся на небеса. Давайте скажем все вместе: аминь!

— Аминь! — прогремело в ответ.

— Аминь, — услышал Траффорд тихий шепот Чантории.

— Кстати, о невинных младенцах, — продол­жал Соломон Кентукки. — Я хочу кое-что вам сообщить. Сегодня нам предстоит разоблачить тягчайшее преступление против веры! Его совер­шили двое закоренелых грешников, до того под­лых и коварных, что им удалось обмануть даже всевидящее око Храма. Давайте воскликнем все вместе: моря любви!

— Моря любви! — эхом отозвались зрители.

— Давайте воскликнем все вместе: нивы ра­дости!

— Нивы радости! — еще громче проревела толпа.

— Ниврад, — прошептал Траффорд, и в этот момент к ним торопливо подскочил один из пред­ставителей техперсонала.

— Ничего, если я вас озвучу? — спросил техник и, не дожидаясь ответа, повесил на шеи Траффорду и Чантории хомутики с радиоаппа­ратурой. — Здесь не помешает? — добавил он, вынимая липкую ленту и приклеивая маленькие микрофончики к цепям, в которые были закованы пленники.