Красная комната - Август Стриндберг

И вдруг какой-то звук из комнат. Сердце его забилось — что это такое? Ах, это орган! Гм!.. Старый орган! Да, и целое воинство детских голосов поет: «Иисусе, благослови начинание!» Ему скверно на душе, и он думает о Борге и Исааке, чтобы вернуть себе самообладание.

Но становится еще хуже: «Отче наш!..» Господи! Старое «Отче наш»! Как давно…

Наступает такая тишина, что слышно, как подымаются маленькие головки и шуршат воротнички и фартучки; потом открываются двери, и целый цветник девочек от восьми до четырнадцати лет колышется из стороны в сторону.

Он чувствует себя неловко, и у него такое впечатление, как будто он пойманный вор, когда старая начальница приветствует его и подает ему руку; цветник приходит в движение, перешептывается и обменивается взглядами.

Теперь он сидит во главе длинного стола, окруженный двадцатью свежими личиками, глядящими весело; двадцать детей, которые никогда не знали горчайшего унижения человеческой жизни — бедности, они смело и с любопытством встречаются с его взглядами; но он смущен, пока собирается с духом; но потом он уже дружен с Анной, и Шарлоттой, и Жеоржеттой, и Луизой, и Харри; преподавание становится удовольствием; Людовик XIV и Александр остаются великими людьми, как все, добившиеся успеха; французская революция — ужасное событие, при котором благородный Людовик XVI и добродетельная Мария-Антуанетта погибли, и т. д.

Когда он потом поднялся в присутствие по снабжению сеном кавалерийских полков, он чувствовал себя веселым и помолодевшим. В этом присутствии, в котором он читал «Консерватора», он просидел до одиннадцати часов; потом пошел в присутствие по винокурению; там позавтракал и написал два письма — Боргу и Струве.

Ровно в час он входит в отделение по обложению наследственной пошлиной {121}. Там он проводит ввод в наследство, на котором зарабатывает сто крон; до обеда у него еще столько свободного времени, что он успевает просмотреть корректуру законов о лесоводстве, которые он издает.

Наступают три часа. На мосту у дома дворянства можно встретить молодого человека с важным лицом, с руками за спиной и с карманами, набитыми бумажными свертками; он не спеша идет рядом со старым худощавым седым человеком лет под пятьдесят. Это актуар присутствия по наследствам. Это человек, более интересующийся мертвыми, чем живыми, и поэтому Фальк так хорошо чувствует себя в его обществе; а он привязан к Фальку, потому что тот, подобно ему, собирает монеты и автографы и потому, что он не склонен к оппозиции, что редко бывает среди молодых людей.

Теперь оба старых друга идут в ресторан «Розенгрен», где они уверены, что не встретят молодых людей, и где они говорят о нумизматике и автографах. Потом они пьют кофе в уголке кафе Рюдберга и просматривают до шести часов каталоги монет; в это время выходит официальная «Почтовая газета», и они читают о назначениях.

Они счастливы в обществе друг друга, ибо никогда не спорят. Фальк так свободен от убеждений, что стал любезнейшим молодым человеком, и поэтому начальство и товарищи любят и ценят его.

Иногда они засиживаются, и тогда перекусывают на Гамбургской и выпивают рюмку настойки в ресторане при Опере, а то и две рюмки. Когда потом видишь их в одиннадцать часов, возвращающихся под руку, то, право, приятно поглядеть.

Фальк часто обедает и ужинает в семействах, в которые его ввел отец Борга; дамы находят его интересным, но никогда не знают, как он относится к ним, потому что он всегда улыбается и говорит им приятные колкости.

Но когда он пресыщен семейной жизнью и общественной ложью, то идет в Красную комнату; там он застает ужасного Борга, поклонника Исаака, его тайного врага и завистника Струве, у которого никогда нет денег, и саркастически настроенного Селлена, который постепенно подготовляет себе второй успех, после того как все его подражатели приучили публику к новой манере.

Лундель, покинувший религиозное поприще, после того как закончил алтарную живопись, стал жирным эпикурейцем, который приходит в Красную комнату только тогда, когда можно есть и пить даром; он живет теперь портретами, что связано с бесчисленными приглашениями на обеды и ужины; как уверяет Лундель, эти посещения необходимы, чтобы изучать характеры.

Оле, все еще работающий у орнаментщика, после своего поражения в качестве оратора и политика стал мрачным человеконенавистником и не желает «стеснять» прежних товарищей.

Фальк дик и пылок, когда он приходит в Красную комнату, и ничто не свято для него, кроме политики, к которой он не прикасается. Но если он увидит в это время сквозь облака табачного дыма мрачного Оле на другом конце зала, то становится мрачным, как ночь на море, и потребляет большие количества крепких напитков, как будто хочет потушить ими пламя или раздуть его.

Но с некоторого времени Оле перестал показываться.

XXVIII

Снег падает так легко, так тихо, и все бело на улице, когда Фальк и Селлен идут в госпиталь в юго-восточной части города, чтобы захватить с собой Борга в Красную комнату.

— Удивительно, какое торжественное, сказал бы я, впечатление производит первый снег,— говорит Селлен.— Грязная земля становится…

— Ты сентиментален? — прервал его Фальк насмешливо.

— Нет, я высказался только как пейзажист.

Они тихо пошли дальше сквозь снег, кружившийся около их ног.

— Этот Кунгсхольмен {122} с его лазаретами кажется мне жутким,— заметил Фальк.

— Ты сентиментален…— сказал Селлен насмешливо.

— Нет, но эта часть города всегда производит на меня известное впечатление.

— Ах, болтовня! Она не производит никакого впечатления. Это твое заблуждение. Смотри, вот мы пришли, у Борга светло. Может быть, у него сегодня вечером несколько хорошеньких трупов.

Они стояли теперь перед воротами института. Большое здание глядело на них своими многочисленными окнами, как бы спрашивая, что им нужно в такой поздний час. Они прошли, утопая в снегу, в маленький флигель направо.

— Добрый вечер! — сказал Борг и отложил скальпель.— Хотите увидеть знакомого?

Он не дождался ответа, которого и не последовало, зажег фонарь, взял свое пальто и связку ключей.

— Я не знал, что у нас здесь есть знакомые,— сказал Селлен, не желавший портить себе настроение.

Они перешли через двор в большое здание; дверь заскрипела и захлопнулась за ними, и огарок свечи, оставшийся от последней картежной игры, освещал белые стены. Оба посетителя старались прочесть по лицу Борга, не шутит ли он; но на нем ничего нельзя было прочесть.

Теперь они повернули налево в коридор, который так вторил шуму их шагов, как будто кто-то шел за ними.

Фальк старался идти непосредственно за Боргом и иметь за спиной Селлена.

— Вот! — сказал Борг и остановился посреди коридора.

Никто не видел ничего, кроме стены. Но слышался звук как будто дождя, и странным запахом сырой клумбы или хвойного леса в октябре пахнуло им навстречу.

Правая стена была стеклянная, и за ней виднелись три белых тела, лежащих на спине.

— Здесь,— сказал он и остановился у второго от края.

Это был Оле! Он лежал, скрестив руки на груди, как будто спал, губы приоткрылись, казалось, будто он улыбается. Впрочем, он хорошо сохранился.

— Утонул? — спросил Селлен, первым пришедший в себя.

— Утонул! Узнает ли кто-нибудь из вас его платье?

Три жалких костюма висели на стене, из которых Селлен тотчас же узнал потертую синюю куртку с охотничьими пуговицами и черные брюки, побелевшие на коленках.

— Ты уверен?

— Как мне не узнать собственной одежды, которую я взял у Фалька.

Из кармана куртки Селлен вытащил большой бумажник, ставший от воды липким и разбухшим. Он открыл его при свете фонаря и просмотрел его содержимое: несколько просроченных залоговых квитанций и тетрадку, на которой было написано: «Тому, кто захочет читать».

— Достаточно ли вы налюбовались? — сказал Борг.— Пойдем в ближайший кабак.

Трое опечаленных (слово «друзья» употреблялось только Лунделем и Левиным, когда они хотели занять денег) собрались в ближайшем кабаке, как комитет Красной комнаты.

При пылающем огне и батарее крепких напитков Борг начал читать бумаги, оставленные Оле, но должен был порой прибегать к умению Фалька разбирать автографы, потому что вода местами смыла чернила, так что казалось, что писавший плакал, как шутливо заметил Селлен.

— Молчать! — сказал Борг и выпил свой грог одним глотком, обнажив коренные зубы.— Теперь я начинаю и прошу не перебивать.

«Тому, кто захочет читать

То, что я теперь лишаю себя жизни,— мое право, тем более что я не нарушаю этим прав других людей, а скорее делаю их счастливыми; освобождается место и 400 кубических футов воздуха ежедневно.