Пинбол - Ежи Косинский

Остена захлестнула волна гнева, и он выпалил, повернувшись к Домострою:

– Придержи свой иностранный легион! – Затем, все еще в бешенстве, обратился к Донне: – А что до тебя, Донна, – ты достойна лучшего хахаля, чем дешевый фигляр из ночного клуба!

– Как, ты еще здесь? – не оборачиваясь, бросила Донна.

Он устремился к выходу, но один из «рожденных свободными» преградил ему путь, размахивая длинным ножом.

– Дай ему пройти, – с трудом сдерживая ярость, проговорил Домострой. – Пусть забирает свои шпионские игрушки и катится подслушивать кого-нибудь еще.

Когда Остен ушел, Домострой обменялся рукопожатиями с каждым из молодых людей:

– Спасибо за то, что глаз не спускали. Вы сделали большую работу.

– С нашим удовольствием, – отозвался самый длинный и натянул кепку. Смеясь и болтая, они отправились восвояси, но в дверях длинный обернулся и долгим взглядом окинул Донну.

Очутившись на свежем воздухе, Остен почувствовал, как ему больно. Боль распространялась по всему черепу и спускалась к левому плечу, так что рукой было не шевельнуть. Добравшись до машины, он обнаружил, что кто-то украл его куртку и бумажник, где, помимо тысячи с лишним долларов, лежали его студенческий билет и калифорнийские водительские права.

Он швырнул микрофон и магнитофон на заднее сидение, сел за руль и направился обратно к Манхэттену. Он ехал медленно, опасаясь, что невезучесть и раскалывающаяся голова сыграют с ним по дороге злую шутку.

Копаясь в своих мыслях, Остен обнаружил, что его более всего обескураживает вовсе не потеря Донны, а провал задуманной операции. Он не сомневался в серьезности заявления Донны, как и в том, что никогда больше не увидит ее, хотя и не был уверен в близких ее отношениях с Домостроем. Расстроенный тем, что она выскользнула у него из рук, он, однако, испытывал и чувство облегчения, столь неожиданно освободившись от нее, ибо мучительность их нынешних отношений слабо напоминала ту любовь, которую он когда-то испытывал к Донне. И пусть сейчас он вынужден отложить свои попытки выяснить, какое отношение имеет – и имеет ли вообще – Домострой к фотографиям обнаженной из Белого дома, у него, во всяком случае, осталась Андреа, возможно послужившая натурой для этих снимков, она же и потенциальный автор писем, Андреа, о которой пока он мог только мечтать. Она более чем достойна всяческого внимания, даже если не окажется женщиной из Белого дома.

В своей арендованной квартирке он запил бутылкой пива пару таблеток аспирина и, завернув в полотенце кубики льда, водрузил на голову компресс. Затем он развесил по стенам увеличенные фотографии обнаженной, как ему хотелось верить, Андреа, и около часа пристально их разглядывал. Уже в полусне он поклялся себе, что утром первым делом позвонит ей. И уснул.

Проснувшись, он обнаружил, что шишка на голове увеличилась, зато боль утихла. Прежде чем позвонить Андреа, он некоторое время раздумывал, стоит ли говорить ей о вчерашнем происшествии, и решил наконец, что, поскольку она, вполне вероятно, все равно узнает обо всем от Донны, лучше уж расскажет он сам.

Похоже, Андреа не ожидала его звонка. Стараясь не выдать своего желания немедленно оказаться рядом с ней, он небрежно поинтересовался, не желает ли она пообедать с ним сегодня вечером. С притворным простодушием Андреа спросила, будет ли с ним Донна. Он ответил, что с Донной они разбежались – и при весьма удручающих обстоятельствах. Когда он описывал ей свою встречу с Донной и Домостроем, выставляя себя невинным идиотом среди злодеев, сочувственное хихиканье Андреа побудило его приукрасить историю выдуманными подробностями и посмеяться вместе с ней.

Прежде чем закончить разговор, они договорились о времени и месте встречи.

– «Не оставайся долго с музыкантшею, чтобы как-нибудь не попасть в сети ее». Это из «Книги Премудрости сына Сирахова» [21]. – Андреа беседовала с Домостроем по телефону. – Вчера вечером я обедала с Джимми Остеном, – продолжила она. – Зачем это твои наемные громилы избили его на глазах «бурого сахарка» [22] Даунз? Ты что, трахаешь ее теперь и захотел покрасоваться?

– «Женщины, в сущности, это музыка жизни». Это из Рихарда Вагнера! – парировал Домострой. – Кроме того, меня возмущают твои расистские замечания в адрес Донны.

– Ах, неужели? Так позволь же мне сказать, кто здесь расист. Знаешь, почему ты запал на Донну Даунз? Из-за ее поразительного таланта и консерваторского образования? Чушь! Ты бегаешь за своей темнокожей сиреной, мистер Лицемер Белый Хер, не потому, что у тебя встает под ее музыку, и не потому, что нашел себе в гарлемской одалиске духовную сестру, а потому, что она шустрая девица, и для тебя, как и всякого белого сексиста, черная кожа означает рабство, а черная дырка – блядство. Ты убеждаешь себя, будто домогаешься Донны из-за ее таланта и тому подобного дерьма, а на самом деле просто хочешь трахать развратную шоколадную рабыню. Как и любого другого белого господина, бегающего за черными потаскушками из гетто, тебя заводит только один ее талант – услаждать тебя! И в глубине души ты понимаешь это! И твоей черной Кармен тоже это известно!

– Ты что, у себя там драму изучаешь или мыльную оперу?

– Тебя-то я хорошо изучила.

– Тогда ты должна знать, что я познакомился с Донной Даунз через крошку Джимми Остена – еще одного ее, как ты выражаешься, «белого господина». Или Джимми как раз любил ее по-настоящему?

– Сомневаюсь, что он когда-нибудь ее любил. Он сказал, что уже три месяца, как положил на меня глаз, – еще до того, как нас познакомила Донна.

– Но это же не ты купила ему шпионские игрушки и послала нас подслушивать?

– Нет, не я. Наверное, он переживал из-за того, что она таскается с кем попало за его спиной, пока сам он учится в Калифорнии. – Она помедлила, прежде чем сказать: – Между прочим, как любовник Джимми имеет перед тобой одно неоспоримое преимущество…– И замолчала, словно специально его поддразнивая.

– Он молод, – предположил Домострой.

– Возраст не имеет значения, – возразила Андреа. – Зато его ранимость – имеет. Она пробуждает в женщине материнский инстинкт, а это лучший фон для сексуальных отношений.

– Любовница, которая помогает родиться, мне не нужна, – отрезал Домострой.

– Поэтому-то Джимми и даст тебе сто очков вперед.

– Я с Джимми Остеном соревноваться не собираюсь, да и ни с кем другим, если на то пошло, – ответил Домострой, пытаясь сменить тему разговора. – Если в тебе проснулась мать, можешь опекать малыша Джимми сколько душе угодно, но я убежден, что все это во вред нашим замыслам. Что, если вдруг появится Годдар и увидит, как ты кормишь Джимми грудью?

– Прекрати называть его малышом, если не хочешь, чтобы я поинтересовалась у Донны, каков ты по сравнению с Диком Лонго.

– Если ты сделаешь это, я…

– Что – ты? – с вызовом спросила Андреа.

– Я позвоню Джимми и все о нас расскажу.

– Он тебе не поверит.

– Так, может, он поверит фотографиям? У меня есть негативы.

– Ну и что? Там не видно лица!

– На некоторых не видно. Ты была тогда слишком занята собой, так что не знаешь, что я наснимал!

– Если ты сделаешь это, Патрик, я…

– Что – ты? – Теперь он бросил вызов. Впрочем, тут же понял, что вся эта перепалка не имеет смысла, и заговорил примирительно: – Довольно городить чепуху, Андреа. Клянусь, я не спал с Донной. И не имею никакого отношения к негодяям, стукнувшим по башке Джимми Остена во время его ребяческой игры в «Невыполнимые поручения». [23] Надеюсь, он это понимает.

– Он очень тобой интересовался, – с облегчением сообщила Андреа. – Во всяком случае, ты прав, в моей квартирке ему не место. Вряд ли Годдару понравится, если он увидит здесь Джимми. Нет, мальчику пора обратно, в свою любимую Калифорнию.

– Калифорнию? При чем тут Калифорния?

– Он изучает литературу и писательское мастерство в Калифорнийском университете в Девисе. Пишет докторскую диссертацию. Может, Джимми и мальчишка, но он, знаешь ли, интеллектуал. Так что, если твоя драгоценная Донна бросит его, я подберу – даже вцеплюсь в него – на какое-то время.

– Давай-давай. В самом деле, будь подобрей с мальчиком. В конце концов, то, что хорошо для Остенов, хорошо для «Этюда», а что хорошо для «Этюда», хорошо для меня. Не забывай, я все еще в их жадных лапах. – Он рассмеялся. – Просто будь начеку. И дай мне знать, если произойдет что-то неожиданное.

– Например?

– Например, объявится Годдар. Он, несомненно, рыбка покрупнее Джимми, – хмыкнул Домострой. – Я угробил кучу времени, заманивая Годдара своими блестящими письмами и твоими грязными снимками. Не хотелось бы думать, что все мои усилия оказались напрасны только потому, что он застал тебя в постели – послышался печальный вздох, – с малышом Джимми Остеном!