Утопия - Марина Дяченко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Она сжала его руку.
– Не бойся…
Он кивнул. Ничего, мол. Не боюсь.
Тусклые голоса завели знакомую перекличку; кого-то ждали, но ни Лидки, ни Максимова в этих списках не было, они должны были сами зафиксироваться как «случайные прохожие», но вот не довелось. Простуженным голосом жаловалась на судьбу какая-то женщина, металлически вещали рации, урчал мотор, бранились мужчины. Потом до Лидкиных ушей долетел свисток – колонна тяжело сдвинулась с места, в ночь сквозь начинающуюся метель, до рефлекса, до подкорки, теперь уже тренироваться не так тяжело, вы заметили, теперь все идет как по маслу, движение на свежем воздухе очень полезно для здоровья, вы не поверите, у меня перестало болеть сердце и значительно улучшился цвет лица…
Колонна ушла. Фонари остались.
– Дом тридцать «бэ», квартира тринадцать, – бубнил совсем рядом хрипловатый мужской голос. – Отказ, мотивировка – воспаление легких.
– С воспалением, сказали, пока не брать. Справка есть?
– Нету.
– Какой участок?
– Сто сорок седьмой.
– Косит, наверное, зараза. Проверю.
– Проверь… И пару пацанов нашли в подвале, мотивировки никакой, одни слезы. По четырнадцать лет, младшая группа.
– Пусть школа разбирается… Итого?
– Всего по двум участкам семь отказников. Этого ненормального из пятой квартиры уже забрали, я позвонил. Дама с воспалением, два пацана, старый хрыч из тридцать «а», помереть, грит, хочу спокойно.
– Блин…
– Ага… Спокойно, грю, не выйдет, дедуля… И одна парочка закосила, сирены, говорят, не слыхали. Мужик и баба, из постели их вытащили, ну ясно – услышишь тут! – Голос похабно хихикнул. – Эти, правда, отказываться не стали, ноги в руки – и побегли, как миленькие…
– Так что ты мне отчетность портишь?! Пять отказников, пять, этих лопухов я попугаю, а в сводку ты их не вноси. Все?
– Все… Пятьдесят семь человек из списков отсутствуют – в отпуске, в командировке, не вернулись с работы. Надо было попозже сигналить.
– Как нам командуют, так мы сигналим.
– Да… Слушай, тут дама с пацаном под сирену проходили, а в списках случайников их не было.
– Что за дама с пацаном? Местные?
– Нет, в списках их нет. Случайники. Прохожие. Куда они могли деваться?
– Успели, стало быть.
– Не. Не успели. Темно, зараза…
– Я ж тебе машину пригнал.
– Ага… пусть посветят по палисадникам. Может, они на дурнячка сховались где-то.
Максимов инстинктивно вжался в камень, подальше от бойницы. Лидка и сама напряглась. Нещадно мерзли пальцы ног в слишком тонких сапогах.
Снова заурчал мотор. Снег заискрился, будто под солнцем. Через секунду в башенке стало светло как днем. Лидка увидела огромные глаза Максимова и капельки пота на его лбу. В такой-то холод.
– По палисадничкам, по щелям, вон там в подворотню… и за трубой… Так.
– Один умелец в канализационном люке прятался…
– …Так едем или нет?
– Ща, подожди… куда они, суки…
– …Надо сперва машину пригонять, а потом сирену давать.
– Тогда все, как прожектор увидят, из домов разбегаться начнут…
Громко заржали несколько голосов. А ведь среди них может быть и папа Антонины Дрозд, подумалось Лидке, и рубашка сразу же прилипла к спине. Он совершенно естественно может среди них оказаться. Вот было бы ему… вот удача…
– Слушай, эта фиговина каменная, башня, что ли, торчит тут, как хрен, развернуться не дает. Давно хочу сказать, посигналь наверх, чтобы дали дозволение на снос.
Белый луч ударил в бойницы. Лидка видела, как расширились зрачки Максимова. И как он вжался в каменную стену, отворачивая лицо от беспощадного света.
– Вспомню – посигналю… Ладно, я поехал. У меня еще три сирены сегодня по плану.
Прожектор ушел. Сделалось темно.
Налетел ветер. В узких бойницах заплясали снежинки, холод прошелся по всей башне, от основания и до жестяного купола.
– С-с-с… Ш-ш-ш… паек дадут… поделишься?
– Дождешься от них… Ш-ш-ш…
– Бывай…
– С-с-с…
Рев мотора.
Прожектор погас совсем, и темнота сделалась совершенно непроницаемой. Не светилось ни одно окно. Страшно.
Максимов подался вперед, и она ухом ощутила его щекочущее дыхание.
– А если… они остались… следить?
– Темно, – сказала Лидка шепотом. – Сейчас пойдут прохожие, ну и те, кто с работы еще не пришли… И тогда мы выйдем, в темноте. Кто что докажет?
– Вы храбрая, – сказал Максимов еле слышно.
Она усмехнулась:
– Я трусливая… Твоя мать не волнуется?
Парень поерзал на скамейке.
– Она… знает же, что я могу в облаву… то есть в тревогу попасть. То есть она волнуется, конечно…
– Посидим еще минут пятнадцать и пойдем… Пообещай мне, Артем.
– Что?
– Пообещай, что сам ты НИКОГДА не будешь так делать.
Новый порыв ветра заставил обоих поежится. Лидка терла ладони в перчатках, но пальцы не желали согреваться, а только еще больше замерзали.
– Потому что… люди должны честно тренироваться? – спросил Максимов так тихо, что Лидка скорее догадалась, нежели расслышала.
Теперь, когда глаза отвыкали от света, можно было различить очертания бойниц. И хлопья летящего снега. И одинокую звезду в разрыве снеговых туч.
– Потому что тебя поймают, дурачок.
Он вздохнул с таким облегчением, что даже сквозь вой ветра Лидка расслышала его вздох.
– Я так и… но меня не поймают!
– Поймают. Обещай, что не будешь. Иначе завалю на контрольной.
Он неуверенно помолчал.
– Знаете… я больше не боюсь контрольных.
– Хорошо. А по моей личной просьбе?
Он помолчал еще.
– Хорошо. Обещаю.
В темноте они пожали друг другу руки, и Лидка поняла, что пальцы Максимова едва сгибаются.
– Так дело не пойдет…
Еще минут десять терпеть. Она стянула с него тонкие перчатки из фальшивой кожи и принялась растирать его руки снегом – свои и его. Согрелась. Снег таял, стекал с красных, распухших, горячих ладоней.
– Как уши?
– Пока не надо…
– Еще пять минут. Сейчас выходим.
Она очень давно никого не КАСАЛАСЬ. Мимолетные объятия с мамой, дружеские рукопожатия Тимура – не то…
Пришла и утвердилась давняя, запретная мысль: это мог быть мой сын. Лидка поняла, что, не прогнав этой мысли, она навсегда испортит этот вечер и этот день. И по-настоящему возненавидит Артема Максимова.
«Это НЕ МОГ быть мой сын!»
– Э, да у тебя нос отмерз, – сказала она небрежно. Притянула его к себе – он не очень сопротивлялся – и губами отыскала губы.
Поцелуй на морозе – удовольствие экзотическое. Впрочем, она не собиралась развращать Максимова, ей важно было застолбить, что он НЕ СЫН ей.
А он ответил. Он, оказывается, прекрасно умел целоваться. Все наговаривают на современную молодежь, что она, мол, ленива и закомплексована.
Лидка выгнулась дугой. Давно забытое ощущение.
Господи… Нарвалась. Сама. Нарвалась.
Она обняла его за плечи – поверх детского пальтишка.
В окошко-бойницу заглядывала звезда. Уже и не одна; небо постепенно очищалось, снег перестал, но ветер усиливался.
Он заболел бронхитом и месяц не показывался в школе. Для Лидки это был долгий, как жизнь, счастливый и тяжелый месяц.
В крошечной квартирке, которую она снимала вот уже несколько лет, царили смятение и беспорядок.
Упорядоченный беспорядок, узаконенный – ей просто не хотелось ничего менять, как будто предметы, сдвинутые со своих случайных мест, способны были разорвать установившийся ход вещей. И максимовский шарфик, забытый на письменном столе, остался лежать там, куда его бросили, – Лидке казалось, что это добрая примета. Пусть лежит.
В ванной так и осталось висеть чистое махровое полотенце, которым пользовался гость. Полотенце давно высохло, но Лидка не спешила его убирать. Пусть висит.
Иногда, просыпаясь с четыре утра, она покрывалась потом от мысли, что все кончено и Максимова не вернуть. Что, оклемавшись после болезни, он тихонько переведется в другую школу. Что ему мучительно стыдно вспоминать все случившееся с ним, что он в депрессии, что он ненавидит ее, старую дуру, стерву биологичку, что он смеется над ней и презирает себя…
После часа-другого таких раздумий Лидка вставала, в темноте брела на кухню и глотала приготовленные с вечера таблетки. Иногда после этого удавалось снова заснуть.
Возвращаясь в сумерках из школы, она задирала голову и смотрела на свое темное окно. Понимала всю глупость этого ритуала и все равно смотрела – ей казалось, что однажды окно окажется освещенным.
– Я тороплюсь, – говорила она коллегам и знакомым. – Меня ждут.
Коллеги и знакомые переглядывались, и Лидка в этот момент верила, что сказанное – правда, что ее действительно ждут. Она торопилась домой, поднималась на пятый этаж по узкой вонючей лестнице, входила к себе в комнату – и видела небрежно брошенный шарф, хранящий остатки мальчишечьего запаха, и две чашечки из-под кофе с засохшим узором гущи на дне.