Дорога дней - Хажак Месропович Гюльназарян
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Гево поднял голову, улыбнулся:
— Ну, что скажешь, дружок?
Я показал ему ведро:
— Прохудилось вот…
— Прохудилось? Ну входи, входи, я мигом починю.
Я боязливо вошел в мастерскую.
— Присядь-ка, а я мигом…
Гево положил на горящие угли кусок железа. Обо мне он будто позабыл и, снова наклонившись над станком, принялся за прерванное дело. Потом вдруг сказал:
— Послушай, дружок.
— Что?
— И не стыдно тебе? Вот надеру уши, будешь знать!
Говоря это, он улыбался, и я не знал, что ему ответить.
— И чего это ты связался с беспризорниками?
— С какими беспризорниками?
— Ну, с теми, что дрались. Да разве ровня ты им? Тоже мне дружков нашел!
— Я? Я не дружу с ними…
— Помолчи, бесстыдник! «Вардан-джан»! Как брата родного, величал этого прохвоста.
Он взял щипцы, схватил ими железо, оглядел его и снова положил на угли.
— Ты знаешь его?
— Кого?
— Ну, того, Вардана, что ли.
— Да нет, так, имя знал только.
Гево разозлился:
— Да что же ты: не знаешь, а в драку за него лезешь! Ну и балбеса же вырастил башмачник! Они что, ровня тебе, эти беспризорники?
Он замолчал. Молча запаял наше ведро. Когда закончил, я протянул ему двадцать копеек.
— Не надо, — сказал он, помаргивая слезящимися глазами, — соседи ведь. А тебе вот что скажу, дружок: я в этой жизни вдвое больше тебя соли съел, так что ты намотай себе на ус — от этих хулиганов проку не будет, ловкачи они все, воришки. Ты не сердись на меня, да только недаром говорится: «Возле сажи постой — замараешься».
Странно. Я, что называется, во все глаза наблюдал за Нытиком-Гево. В нем не было ничего страшного. Обыкновенный человек, да еще такой жалкий и пришибленный. Так ласково со мной разговаривал… И денег не взял…
Я весь день все думал об этом. С нетерпением дожидался вечера. Вечером все выяснится.
В библиотеку не пошел. Едва скрылось солнце, я вышел из дому, хотя знал, что еще рано, что Вардан придет не скоро. В томительном ожидании шло время; я кружил вокруг церкви, как козел на привязи. Наконец совсем стемнело, погасли огни в домах, светили только уличные фонари. Я зашел на церковный двор и пробрался к канаве, той самой канаве, в которой прятался много лет назад после происшествия с тикин Грануш.
Во дворе было пусто, темно. В церкви давно закончилась вечерняя служба, привлекавшая теперь все меньше и меньше народу; сюда ходили только несколько старух, и над их головой капля по капле сочились непонятные молитвы отца Остолопа.
Я улегся в канаву, лицом к воротам, и стал ждать. Время тянулось медленно, и мое беспокойство росло с каждой минутой. Мне уже казалось, что Вардан не придет, что он обманул меня и давно уже спит в каком-нибудь логове или в саду, под кустом.
Но он пришел, пришел бесшумно, осторожно, и я заметил его, только когда он уже стоял передо мной.
— Пришел? — обрадовался я.
— Тише, — прошептал он.
— Садись, — предложил я.
— Нет, здесь не годится, с улицы видать.
И он повел меня в глубь двора, где было совсем темно. Мы уселись.
— Ну, говори, — прошептал я.
— Что говорить?
— Про Гево расскажи.
— Рач, вот те крест, не надо… Лучше не будем встречаться.
Но он уже не мог избежать разговора. Я надавал Вардану столько страшных клятв и обещаний, что наконец уломал его.
Из рассказа Вардана я узнал многое. Узнал, что Нытик-Гево помогает ворам и убийцам, скрывает их.
— Те взрослые ребята, что приходили, все на него работают…
Гево держит в своих незримых сетях всех городских уголовников. Вардан рассказывал, что воры, карманники, разные люди, занимающиеся всякими темными делами, боятся Гево и слушаются, потому что ему известны их тайны. К тому же Гево сбывает наворованные ими вещи. Этим людям, кроме него, некому предложить серебряный портсигар, золотые часы, кольца и особенно разные платья и вещи из обобранных ими домов.
Днем это жалкий, бездомный ремесленник, даже ночует он в своей мастерской, но о том, какие дела творятся по ночам в его темной каморке, никто из окружающих и не подозревает.
— К нему ночью тайком ходят люди из соседнего караван-сарая, — рассказывал Вардан, — уносят наворованное, а говорят, и контрабанду из Персии возят.
Что такое «контрабанда», я тогда не знал, но догадывался — что-то недозволенное. Меня интересовало совсем другое.
— Черт с ним! — сказал я. — Но при чем тут я и наша дружба?
Вардан вздохнул:
— Много ты понимаешь, Рач-джан! Здесь все одной веревочкой связаны. Сос стащит что-нибудь — отдает Длинному, Длинный — Гево, а Гево сплавляет. Коли Сос не стащит, Длинный его пришьет, а Длинный не отдаст — так Гево его припрячет. Ты не понимаешь…
И Вардан рассказал мне страшную историю.
Два года назад какой-то пионерский отряд решил взять шефство над беспризорниками. Пионеры связались с милицией. Те поддержали ребят. Вскоре всевозможными путями пионеры сблизились с беспризорниками, а один из них особенно понравился беспризорникам.
— Звали его Паргев, Рач-джан. Вроде тебя был парень, умный, тоже в школу ходил. Только у него был красный галстук, — слышался в темноте шепот Вардана. — Приходил, рассказывал нам про революцию, про Ленина… Поначалу все хорошо было, ребята его крепко полюбили, были готовы за него в огонь и в воду…
Паргев подружился с беспризорниками, постепенно втянул их в настоящую жизнь, пробудил интерес к пионерской организации, к детдому. Один
