История моей юности - Дмитрий Петров-Бирюк

Но я не мог подняться.

— Ну что я буду делать с ним, братцы, а? — в отчаянии проговорил отец. — Не бросайте на погибель.

— Эх! — крякнул Климов, слезая с коня. — Хочь и сам я без силов, а, видно, садись-ка ты, паренек, верхом, а мы пойдем пешечком.

Меня усадили на лошадь. А чтобы я не упал с нее, привязали ноги к седлу. Как пьяный, раскачивался я на лошади.

Наконец, с приключениями и мытарствами, измученный, добрался я до Борисоглебска.

Павел Юрин жил теперь в Борисоглебске.

Он нас приютил.

В плену

Расхворался я всерьез. Кроме дизентерии, ко мне пристала еще и малярия.

Я теперь так высох, что походил на скелет, обтянутый кожей.

Однажды Павел принес местную газету. Из нее мы узнали, что наша местность освобождена красными.

Мы с отцом могли теперь добраться до своего хутора. В домашних условиях, при хорошем уходе я мог бы быстро выздороветь.

От Борисоглебска до нашего хутора было около семидесяти километров. Отец придумывал, как бы нам добраться домой. Пешком я не мог дойти, а нанять подводу не было денег.

На счастье, из Борисоглебска в нашу сторону направлялся военный транспорт. Отец упросил красноармейцев подвезти нас.

Добрались мы до дому благополучно. Маша обрадовалась нашему возвращению. В это время на хуторе оказался мой друг, Алексей Марушкин. Сестра тотчас привела его ко мне. Мы обнялись и расцеловались.

— Где теперь наш полк? — спросил я.

— Под Урюпинской. Не ныне — завтра заберем ее. Поправляйся да приходи к нам… Я скажу ротному, что ты как выздоровеешь, так придешь…

Он пожал мне руку и ушел.

Но события развернулись совсем иначе, чем мы предполагали. В гражданскую войну часто обстоятельства складывались так, что приходилось только удивляться.

Еще вчера вечером по улицам хутора сновали красноармейцы. Мимо наших окон проходили военные обозы, подвозившие боеприпасы и провиант передовым частям, которые находились где-то под станицей Добринской, верст за пятнадцать впереди нашего хутора, а сегодня на рассвете Маша в испуге будила меня:

— Саша, по улицам белые ездят!..

Как же это получилось?.. Ни боя, ни стрельбы не было — и вдруг белые?.. Даже не верилось. Словно они из-под земли выросли.

— Что теперь делать? — прошептала в ужасе сестра.

— И зачем я тебя, сынок, привел сюда? — сказал отец. — На погибель, должно…

Я молча поднялся с постели, оделся.

— Ты куда? — спросила сестра.

— Убегу в сады, — решительно заявил я. — Там просижу до ночи, а ночью уйду в Долгое и буду скрываться до тех пор, пока наши снова не освободят хутор… Не надолго они ведь отступили.

— Это ты правильно надумал, — согласилась со мной Маша. — Я тебя завтра утром сама в Долгое отвезу… Договорюсь с Астаховыми, у них перебудешь… Люди они свои… А в сады тебе нечего убегать, там тебя кто-нибудь увидит да белым донесет… Ложись-ка ты вот на кровать под перину, я тебя подушками закидаю… Да гляди, лежи смирно, не кашляй.

Я лежал в горнице на кровати под периной. Мне было душно, жарко. Но нужно было терпеть. Я задремал, но вдруг услышал, что на кухне кто-то говорит с Машей.

— Здорово живете! — прогудел мужской голос.

По голосу я узнал, что пришел к нам сосед-старик Гавриил Александрович Зотьев.

— Здравствуйте! — ответила Маша. — Проходите, садитесь.

Старик, видимо, прошел к столу, уселся на скамью.

— Служивый-то еще не пришел домой? — спросил он.

— Вы о муже спрашиваете?

— Ну, конечно. О ком же?

— Еще не приезжал.

— А про брата-то ничего не слыхать, а?

— Папа к нему ездил… Больной, в госпитале лежит…

— Раненый, что ли, ай заболел?

— Заболел дизентерией и лихорадкой.

— А что это слух-то тут по хутору пошел: навроде будто твоего брата-то видали вчерась тут, а?..

— Да ну, что вы! — засмеялась Маша. — Как же он сюда придет. Он же больной, в Новохоперске…

— А Петрович-то где ж? — спросил старик про отца.

— В саду, — сказала Маша. — С табаками там своими возится.

— Пойду коль к нему, — проскрипел старик, — покурим.

Когда Зотьев ушел, Маша подошла к моей кровати.

— Ты слышал, Саша?

— Слышал.

— Это старик неспроста приходил, — сказала сестра. — Пронюхивал!.. Да не удастся ему. Завтра я тебя утром отвезу в Долгое. А может быть, еще и Георгий подъедет. Тогда он тебя сам отвезет… Это будет еще лучше.

Но Георгий в этот день не приехал. До вечера я лежал под периной, взмокший и распаренный. К Маше то и дело приходили соседки, тараторили о том о сем, уходили, потом снова приходили.

Вечером Маша высвободила меня из-под перины и, расстелив на полу полость, уложила спать вместе с ребятами.

Окна были распахнуты. В случае опасности я намеревался выскочить в сад.

Ночь мы спали спокойно.

На заре я слышал, как Маша встала, чтобы пойти запрячь лошадь и отвезти меня в Долгое. Но она не успела даже умыться. В дверь громко и настойчиво застучали.

Я вскочил, чтобы нырнуть в окно, но в мутном рассвете утра увидел у окна казака, наставившего прямо на меня дуло винтовки.

«Все! — подумал я. — Конец!»

Побелевшая от ужаса, сестра открыла дверь. В хату ворвались казаки.

— Где он?

— Кто? — спросила сестра.

— Краснопузый?

Я вышел из горницы.

— Руки вверх! — прикрикнул на меня казак. — Зажигайте лампу!

Дрожа от волнения, Маша зажгла лампу. Не опуская наставленных на меня ружей, казаки с удивлением посмотрели на меня и переглянулись.

— Что, — усмехаясь спросил здоровенный усатый казак, — это и есть тот самый краснопузый? Ну и вояка, — засмеялся он, — Я думал, тут черт знает какой головорез скрывается, а оказывается, молокосос, сопли еще на губах не обсохли. Идем, — сказал он мне.

Я оделся. Маша дала мне узелок с едой.

Меня вывели на улицу. Казаки вскочили на лошадей и погнали меня в станицу.

Приведя в станичное правление, казаки заперли меня в тюгулевку.[10]

У дверей тотчас же собрались любопытные старики и бабы. Они разглядывали меня, как чудо, вслух делились впечатлениями обо мне.

— Ну какой же это краснопузый, — разочарованно говорил какой-то старик. — Не краснопузый, а так это, парнишка… А говорили краснопузого поймали. Брехуны проклятые!..

— Истинный господь, брехуны, — вторила ему бабенка, вглядываясь в меня. — Поглядеть даже не на что.

Какие только мысли не приходили мне в голову. Думалось: а может быть, вот сейчас атаман распорядится вывести меня на станичный майдан и прикажет на виду у всех расстрелять или еще хуже — повесить…