Огарок во тьме. Моя жизнь в науке - Докинз Ричард

Кстати говоря, перетягивание каната как способ добраться до истины вошло и в практику телевизионных интервьюеров, начиная (по крайней мере, в Британии) с Робина Дэя. Буквально накануне дня, в который я пишу эти строки, я был в телестудии Би-би-си, ожидая своей очереди на допрос. Со мной в итоге обошлись вежливо, но пока я ждал, интервьюер опрашивал на рассматриваемую тему ряд политиков, представителей всех трех основных партий. Вопросы с самого начала звучали в резкой, колкой манере. Казалось, интервьюер исходил из предположения, что все трое лгут или в лучшем случае не разбираются в своем деле. Может быть, он и правда так считал. Но, подозреваю, истинной причиной было то, что во взрастившей его журналистской школе считалось: лучший способ добраться до истины на интервью – как следует разозлить собеседника и посмотреть, куда сдвинется перетягиваемый канат. Возможно, это и правда лучший способ, но это не очевидно и требует обоснований.

Так или иначе, пусть изредка я и принимал приглашения выступить в дискуссионных клубах и Оксфорда, и Кембриджа, в целом состязательный формат дебатов мне не нравится. Впервые я участвовал в них в 1986 году в Дискуссионном обществе Оксфорда, когда мы с Джоном Мэйнардом Смитом выступили против пары креационистов, Эдгара Эндрюса и А. Э. Уайлдера-Смита. Заявлена была следующая тема: “Доктрина творения имеет больше силы, чем теория эволюции”. Сегодня я бы, несомненно, отказался от дебатов на подобную тему, и даже в 1986 году я согласился лишь для того, чтобы поддержать одну свою студентку, Даниэлу Сифф, которую очень ценил: она согласилась выступать во главе представителей студенчества со стороны науки. Ни один из приглашенных гостей с другой стороны не имел никакой биологической подготовки. Уайлдер-Смит, химик, оказался безобидным и добродушным клоуном. Эндрюс, физик (и не такой добродушный), написал несколько книг в защиту фундаменталистского креационизма (в том числе “Геологию потопа” – да-да, о том самом Всемирном потопе), и я на всякий случай озаботился прочесть их до дебатов. Конечно, наивный креационизм мгновенно бы провалился на дебатах в Оксфорде, так что Эндрюс изображал более сложный подход под видом философии науки. Никто бы не подумал, что он – профессор физики – может на самом деле оказаться наивным креационистом… пока я не начал зачитывать фрагменты его книг. Раз за разом – и это смотрелось жалко – он вставал и пытался убедить председателя дебатов не позволять мне цитировать его собственные писания. Как и следовало, она отклоняла его запросы, и он сидел, обхватив голову руками, пока я зачитывал яркие эпизоды, изобличавшие фальшь его философских притязаний. На фуршете после дебатов у него случилась перебранка с Джоном Мэйнардом Смитом: единственный раз, когда я видел, как этот добрейший человек краснел от злости.

Теперь я отказываюсь принимать участие в формальных дебатах с креационистами и по более конкретной причине: каждый раз, когда ученый соглашается на подобные дебаты, возникает иллюзия равноправия. Публика одурачена присутствием двух стульев, стоящих на сцене бок о бок, и равным временем, отведенным “обеим сторонам”, – одурачена и верит, будто здесь и вправду есть две “стороны”, будто и вправду есть что всерьез обсуждать. На “эффект двух стульев” мое внимание впервые обратил Стивен Джей Гулд. Меня пригласили на дебаты с одним креационистом в Америке, и я позвонил Стиву посоветоваться. Его дружеский совет был: “Не надо”. В момент, когда настоящий ученый соглашается на подобные дебаты, креационист уже достиг своей главной цели – и неважно, что произойдет на самих дебатах. Стив указал мне: “Им нужна реклама. Тебе – нет”. Роберт Мэй выразил ту же самую мысль с характерно резким австралийским юмором. Когда его приглашали на такие дебаты, его излюбленным ответом было: “В вашем резюме это будет смотреться отлично. В моем – не очень”. Я пересказывал эту историю так часто, что многие думают, что это мое выражение. Если бы!

“Эффект двух стульев” обладает такой мощью, что как-то раз его с мелочной злобой обратили против меня. Меня пригласили на дискуссию в Оксфорде с американским апологетом христианства по имени Крейг, который годами добивался от меня повторных дебатов (первые были на большом мероприятии в Мехико, где он был наименее впечатляющим из трех представителей своей стороны). Так вышло, что на вечер, который он предлагал для дебатов в Оксфорде, у меня было назначено другое выступление в Лондоне, хотя я бы в любом случае отказался – причины вскоре объясню. Тогда его сторонники поставили на оксфордской сцене пустой стул и притворились, что я струсил и не явился!

Что касается Крейга, я уже писал в газете “Гардиан” о конкретной причине, по которой не хочу никогда больше оказываться с этим человеком на одной сцене: я испытываю предельное отвращение к тому, как он оправдывает библейское истребление ханаанеев. Я был недоволен не самим мнимым завоеванием (как и почти вся ветхозаветная “история”, оно выдумано). Дело было в том, что Крейг, который верил, что оно случилось, оправдывал его на абсурдно безнравственных основаниях: все ханаанеи-де были грешниками, так что они заслуживали истребления. Более того, им стоило всего лишь отдать свою землю завоевателям “из Израиля” (так!), и жизни их были бы спасены.

После внимательного изучения библейского текста я пришел к пониманию, что основное повеление Бога народу Израиля было не о том, чтобы истребить ханаанеев, а о том, чтобы изгнать их с тех земель. Земель, что имели (и до сих пор имеют!) первостепенное значение для древних ближневосточных народов. Племенные царства ханаанеев, занимавшие эти земли, подлежали уничтожению как национальные государства, а не частные лица. Бог рассудил, что эти племена, к тому времени совершенно развращенные, должны быть лишены земли. Ханаан был отдан Израилю, которому Бог указал путь из Египта. Если бы племена ханаанеев при виде израильского войска попросту пустились в бегство, никто бы и не пострадал[87].

То есть ханаанеи сами виноваты: они получили по заслугам – Бог хотел на их земле устроить Lebensraum[88] своему народу-любимчику, а ханаанеи попросту отказались собраться и покинуть свои дома по доброй воле. Крейг оправдывал даже истребление детей – они ведь все равно попадут в рай.

В моей статье в “Гардиан” мимоходом упоминается и тактика “пустого стула” (заранее как следует разрекламированная):

Образец самонадеянного запугивания: теперь Крейг предлагает поставить на сцене в Оксфорде пустой стул, обозначающий мое отсутствие. Способ нажиться на чужом имени, пробравшись на ту же сцену, – далеко не нов. Но как следует расценивать попытку обратить мою “неявку” в саморекламный трюк? Скажу для ясности, что в тот вечер, когда Крейг предлагает провести со мной заочные дебаты, я не появлюсь не только в Оксфорде. Вы также не увидите меня в Кембридже, Ливерпуле, Бирмингеме, Манчестере, Эдинбурге, Глазго и, если время позволит, Бристоле[89].

Крейг испытывал особое участие к несчастным “израильским” солдатам, вынужденным исполнить неприятный долг и уничтожить всех ханаанских женщин и детей. Кстати говоря, маневр с пустым стулом с тех пор получил название “иствудинга”: им воспользовался актер и режиссер Клинт Иствуд в нелепом выступлении против президента Обамы во время избирательной кампании 2012 года.

Однако мое возражение против “двух стульев” не относится к настоящим, заслуженным ученым-богословам. С ними я рад вести дебаты (предпочитаю называть их публичными беседами) и вел их с двумя архиепископами Кентерберийскими, архиепископом Йоркским, несколькими епископами, кардиналом и двумя главными раввинами Великобритании. Почти всегда это были мирные и цивилизованные встречи. Например, в 1993 году в Королевском обществе я выступал в паре с известным космологом, сэром Германом Бонди, против Хью Монте – фиоре, бывшего епископа Бирмингемского, и Расселла Стэннарда, христианина, физика и автора прекрасной серии книг