Меч сквозь столетия. Искусство владения оружием - Альфред Хаттон

«Данный договор заключается в последний день октября на третий год правления нашего повелителя короля Эдуарда шестого милостью Божьей, между Уильямом Хантом, с одной стороны, Р. Г., с другой стороны, и У. Б., с третьей стороны, старейшими магистрами благородной науки фехтования в городе Лондоне. Сим удостоверяется, что вышеперечисленные стороны догозорились о нижеследующем:

Ни одна из сторон не будет проводить никаких соискательских состязаний на звание ученика без ведома и согласия на то двух прочих сторон.

Ни один из учеников какой-либо стороны не будет проходить ссискательских состязаний на звание провоста в течение 7 лет после соискательских состязаний на звание ученика.

Также вышеперечисленные стороны обещают друг другу, что ни один из их учеников не будет проходить состязаний на звание магистра в течение пяти лет после прохождения состязаний на звание провоста.

Далее, вышеперечесленные стороны договариваются о том, что каждый из них заведет отдельный денежный ящик и будет взимать в эту кассу с каждого своего ученика, включая учеников как уже имеющихся, так и будущих, по два пенса на нужды развития вышеупомянутой науки, а также будет честно вести учет этих дополнительно взимаемых денег в денежной книге. И два раза в год все эти деньги должно собирать воедино…»

Расцвет Ассоциации мастеров фехтования пришелся на период правления королевы Елизаветы, хотя до сих пор не удалось обнаружить документа, однозначно определяющего их хартию, даже за тот период. При следующем монархе, Якове I, мы можем обнаружить лишь след существования этой организации. Король Яков был не такого сорта человек, чтобы покровительствовать ассоциации бойцов. Рэндл Холм, весьма плодовитый писатель, современник Джозефа Суэтнама, приводит список видов оружия, с которыми сражались соискатели на своих состязаниях, и список этот внушителен:

одиночный меч, или палаш;

меч и кинжал;

одиночная рапира;

рапира и кинжал;

меч и рукавица (имеется в виду одиночная рукавица на левой руке);

меч и баклер (щит-мишень);

фальчион;

двуручный меч;

шест;

алебарда;

боевой цеп.

Глава 26

Соревнования «гладиаторов»

Настали дни Веселого Монарха [49]. Бурный период гражданской войны и пуританских войн такой респектабельной организации, как «Ассоциация мастеров благородной науки фехтования», с ее тщательно отрегулированной системой соискательских состязаний, пережить не удалось. Ее место заняло сообщество определенно храбрых и безусловно умелых людей, которые соревновались за призы. В отличие от состязаний времен Елизаветы, призом в которых служила слава и продвижение по карьерной лестнице, мотивация нынешних бойцов куда более меркантильна — они сражались за денежные ставки, да еще за монеты, которые зрителям угодно было швырнуть им на арену.

Двуручный меч, топор и длинная рапира к тому времени вышли из моды, на смену последней пришла малая шпага, но сообщество призовых бойцов не приняло этого нового оружия как слишком опасного для несмертельного фехтования. Шест и палаш сохранились в их обиходе и использовались как одиночное оружие, так и совместно с большой рукавицей или кинжалом с корзинообразным эфесом — это было солдатское оружие. Как писал об этом капитан Годфри, «малая шпага — оружие чести, палаш — оружие долга». Не стоит забывать, разумеется, и про обычную палку — она тоже заняла свое место на спортивной арене и, разумеется, в тренировочном фехтовальном зале.

Старинная кожаная защитная корзинка рукояти фехтовальной палки

Фехтование на палашах стало традицией, передаваемой из поколения в поколение преподавателями, которые сами изучали его частично в теории, но в основном — на практике (ведь книг тогда было так мало!). Вплоть до конца XVIII века никаких изменений оно практически не претерпевало.

При Карле II публичные бои стали предметом интереса даже таких респектабельных джентльменов, как мистер Сэмюэл Пепис, который 1 июня 1663 года наблюдал один из подобных яростных боев:

«Я отправился вместе с сэром Дж. Миннесом на Стрэнд, там мы вышли из коляски и пешком прогулялись до Нового Театра, откуда в тот день все актеры перебрались в Королевский Театр, предоставив здание для соревнований фехтовальщиков. Там я впервые в жизни увидел призовой поединок. Это был бой между неким Мэттьюсом, который победил по всем пунктам, и неким Уэстуиком, который получил серьезные раны в голову и в ногу и был весь в крови. Оба вполне всерьез наносили и получали совершенно настоящие удары. Бойцы сражались на восьми видах оружия, по три раунда с каждым оружием. У них были друг к другу какие-то личные счеты, и бой шел всерьез; пощупав одну из шпаг, я убедился в том, что она почти такая же острая, как и обычные боевые шпаги. Странно было видеть, сколько денег летит на сцену им обоим в перерыве между раундами».

«27 мая 1667 года я был за границей и остановился в «Медвежьем саду», чтобы посмотреть призовой бой. Ко заведение было уже полно народу, и протиснуться внутрь было невозможно. Мне пришлось через пивную пройти в медвежью яму, и оттуда, встав на табуретку, я мог видеть поединок двух бойцов — мясника и лодочника. Первый с самого начала завладел инициативой, поскольку по ходу боя последний выронил меч, а мясник, возможно не успев это заметить, а возможно и умышленно, порезал ему запястье, так что лодочник драться уже не мог. И, Боже мой! Не прошло и минуты, как вся сцена была полна лодочниками, стремящимися отмстить за нечестный удар, и мясниками, решительно настроенными защищать своего товарища, хотя большинство из них и ругало его при этом последними словами — и все они сошлись во всеобщем побоище, избив и порезав много народу с обеих сторон. Посмотреть было интересно, но я стоял в яме и боялся, что и меня могут задеть в сутолоке. В конце концов все закончилось, и я ушел».

«Скъявона»

«1 сентября 1667 года. Подхожу к «Медвежьему саду», двор которого полон народу. Большинство из столпившихся — моряки, силой пытающиеся ворваться внутрь. Я опять забрался в яму; и оттуда, закрыв лицо плащом, я смотрел на призовой бой, пока у одного из бойцов, башмачника, не оказались порезаны оба запястья, так что он больше не мог сражаться, и бой закончился. Поединок был хорош и вызвал много шуток среди собравшегося отребья».

«12 апреля 1669 года. Пришел в «Медвежий сад», где случилось сидеть рядом с сэром Фретчвиллем Холлисом, все таким же пустым и тщеславным болтуном. Шел там призовой бой между солдатом и обаятельнейшим деревенским парнем по имени Уоррел. Последний полностью завладел нашими симпатиями, демонстрируя и храбрость, и четкость движений, и очаровательную улыбку. Он одержал уверенную победу над солдатом, рубанув его по голове. Оттуда я направился обратно в Уайт-Холл, сохранив самые лучшие впечатления об этом месте, и особенно — об этом парне, как о необыкновенно яростном и одновременно расчетливом в бою человеке».

Во времена доброй королевы Анны, в дни расцвета призовых боев, жил-был один отважный солдат-горец по имени Дональд Макбейн, которого множество проведенных боев сделали первоклассным фехтовальщиком. В отличие от большинства своих собратьев он был в какой-то степени исследователем и оставил после себя труд под названием «Спутник специалиста по фехтованию», в котором приводится ряд уроков по владению как малой шпагой, так и саблей; но самая, наверное, интересная часть ^того произведения — это описание жизни автора во Фландрии на службе у великого герцога Мальборо. Стиль изложения автора несколько причудлив, и это придает некий дополнительный оттенок его любопытным рассказам о различных боях. Вся целиком эта автобиография конечно же не годится для салона гостиной, но отдельные отрывки мы здесь все же приведем. Истории, рисующие Макбейна не в лучшем свете, он передает тем не менее с таким же удовольствием, как и выгодные для него, так что предоставим слово ему самому.

«В 1690 году генерал Маккей и его армия выступили дальше, оставив полк полковника Хилла в форте Уильямс, а его самого — губернатором форта. Я остался там же, в роте полковника Форбса. В ту пору я еще не умел толком отрабатывать свое жалованье, так что ко мне был приставлен старый солдат, чтобы следить за мной и распоряжаться моим жалованьем по своему усмотрению. Он не давал мне практически ничего, а когда я просил у него денег, он отвечал мне, как правило, ударом, и так было несколько раз. Я пожаловался офицеру, но тщетно, потому что в те времена, если между двумя солдатами случалось какое-то недоразумение, они обязаны были решать его между собой на шпагах. Я же побаивался боя со своим старшим — он, будучи опытным старым солдатом, почти джентльменом, заслужил себе право носить шпагу, а у меня был только штык с деревянной ручкой, и как с таким оружием с ним сражаться, я не представлял. К счастью, мне удалось у одного из своих друзей получить немного денег, и я сразу же направился к сержанту, который учил джентльменов искусству владения малой шпагой, и попросился к нему в ученики. Он отказался принимать меня со словами, что у меня нет таких денег, но тогда я сказал, что хочу лишь четырнадцать учебных дней, и дал ему крону — на это он согласился. Я обучался тайно, и никто об этом не знал, а потом я набрался духу и решил не мириться больше с существующим положением дел, а сразиться со своим старым солдатом. Один из соседей одолжил мне шпагу, и, скрыв оружие под плащом, я отправился на кухню, где сидел мой старший. Я потребовал, чтобы он отдал мне мое жалованье, на что он ответил: «Ах ты, наглый мошенник! Если будешь еще выпрашивать деньги — я тебя просто поколочу, а деньги дам тогда, когда сам сочту нужным». Тогда я произнес: «Сэр, так не пойдет, либо выдайте мне деньги, либо я требую удовлетворения немедленно!» Он удивился: «Да не стоишь ты того, чтобы на тебя время тратить!» Я настоял на том, чтобы вечером мы с ним встретились за расположением части, где нас никто не увидит. Так и произошло. У меня была малая шпага, у него — широкая, большая и тяжелая, и после обмена парой атак он выбил шпагу у меня из рук, я бросился бежать, но он догнал меня, повалил и отвесил мне такой удар плашмя своей саблей, что я вынужден был сдаться. Шпагу мою он унес с собой и в кухне выменял на два галлона эля. Сосед мой был очень недоволен, когда увидел, что его шпагу выменяли на эль, но поделать уже ничего было нельзя.