Дуэт - Лидия Шевякова

Однажды, когда он завалился среди ночи пьяный, а недовольная жена не пустила его в спальню, Николай серьезно рассвирепел и впервые с удовольствием матюкнулся. Он страшно маялся, что в доме Анны не признавали площадной брани, и крепился, сколько мог. О! Этот сладостный момент обрушивания заградительной плотины. Свобода! Сейчас он скажет все, что думает об этой холодной курве и ее злобной мамаше. Услышав отборный мат, Анна испугалась и быстро распахнула дверь спальни, ей было стыдно, что мама может услышать его грязные ругательства.

— Молчать! Я тебя башляю, так что замолкни. Тоже мне Жанна Бичевская! Разголосилась! — продолжал накручивать себя Николай, хотя Анна не проронила ни слова. — Да я твою задницу спас. Без меня ты давно б скурвилась. И правильно, не бабское это дело в бизнес соваться.

— Тоже мне защитничек! Угробил двух друзей и в ус не дуешь! — не выдержала Анна.

Он развернулся и наотмашь ударил ее по лицу. Прекрасный ход, когда нет других аргументов. Анна отшатнулась, схватилась за скулу и сначала хотела завизжать на весь дом, броситься с кулаками на обидчика, кричать, плакать и кусаться, но огромным усилием воли сдержалась и юркнула мимо его растопыренных лапищ в детскую, заклинив дверные ручки табуреткой. Впервые за долгие месяцы она осталась с ребенком наедине. Вася спал, раскинув ручки со сжатыми кулачками, и сладко причмокивал во сне. «Вот человечек, который может стать мне другом, защитником, а может, и врагом. — Анна, дрожа от страха, обиды и возбуждения, низко склонилась к колыбели. — Кем он будет, зависит от меня. Страшно. За этого бутуза придется драться. А стоит ли? Есть ли за что? Много ли в нем моего? За него сейчас надо решать, в каком лагере он будет».

Нет, не напористостью и бравадой хачатуряновского марша из «Спартака», оказывается, веяло от ее мужа, а совсем другим — жестоким и беспощадным напором со зловещим бряцанием оружия и сверканием начищенных фашистских касок из Седьмой симфонии Шостаковича со скорбным и лаконичным названием «Эпизод нашествие».

Утро было хмурым, день — долгим. Но, как это ни странно, зуботычина пошла Анне только на пользу. Она словно очнулась от летаргического сна и, проснувшись рядом с сыном на диване в детской, с удивлением оглянулась вокруг. Васечке отдали комнату покойного дедушки, почти ничего в ней не поменяв, поэтому первое, что попалось ей на глаза, было старое венецианское зеркало. Из его мутной, почти перламутровой глубины на Анну глядело усталое лицо когда-то хорошенькой женщины, которую когда-то обожали, целовали и говорили ей нежные глупости. С этого незнакомого лица свисала немножко помятая за ночь маска тупой меланхолии, раскрашенная для разнообразия фингалом. За этой почти театральной личиной страдалицы невозможно было разглядеть бывшую владелицу фирмы, освоившую бухучет и таможенное законодательство, английский, итальянский и немецкий языки и водительские курсы в придачу. А что эта весьма упитанная особа с потухшим взором — обладательница нежного лирического сопрано и солистка столичного театра оперы и балета, и вспомнить было смешно. Вернее, страшно.

Вечером муж пришел пристыженный, с дорогой бутылкой коньяка и, пряча глаза, невнятно бормотнул с порога:

— Ты того, не сердись. Я немного хватил лишнего. Сама понимаешь. А ты язва, бачешь ведь, как я из-за хлопцев переживаю. Я ж с ними весь Афган прошел.

(Вроде и извинился, а вроде сама виновата.)

— Где у нас вторые ключи от машины? — буднично спросила Анна вместо ответа. (То ли приняла извинения, то ли нет.) — Она ведь тебе не нужна, ты все равно на Степе ездишь, а я хочу на рынок сгонять.

— Зачем тебе самой-то? Степка все привезет. — Ему было жалко отдавать жене ее собственную машину, но отказать в такой ситуации тоже нельзя.

— Степа вечно все путает, — невинно возразила Анна.

— Добре, — протянул Николай, хотя ничего доброго в этом не видел, и нехотя вынул из портфеля запасные ключи. В честь примирения нельзя было препираться, хотя настроение сразу испортилось. Вот ведь дрянная баба.

Следующим утром Анна встала около двенадцати, то есть по ее меркам — ни свет ни заря. Собралась, причем вся одежда показалась ей чужой, жесткой, раздражающей, и впервые за несколько месяцев выползла из дома. На улице потрескивало, как масло на сковородке, неожиданное для августа пекло. Она подошла к своему раскаленному «Москвичу», с отвращением пролезла в эту душегубку и попыталась завестись. За год с небольшим водительского простоя Анна забыла все. Она с трудом завела свой танк и бестолковыми рывками, словно на строптивом» осле, стала продвигаться по крайней правой полосе забитого автомобилями бульвара, мешая всем: троллейбусам, сворачивающим на остановку, легковушкам, уходящим на поворот, и даже спешащим перейти дорогу старушкам. Выдавить больше сорока километров в час из своей сведенной страхом ступни на педали газа Анна не могла. Колени ее непроизвольно подрагивали, тело покрылось липким и неожиданно едким потом.

— Куда это вы крадетесь, мадам? — галантно осведомился долго наблюдавший за ее пластунским продвижением гаишник, когда Анна мужественно пыталась вывернуть с бульвара по боковой улице на Садовое кольцо. После такой встряски она с трудом развернулась на набережной, но все-таки из последних сил вернула своего четырехколесного друга на место. Ужас, который она испытала во дворе при парковке, доконал ее окончательно. На ватных ногах поднялась наша автолюбительница домой и рухнула как подкошенная на диван. Неужели она отупела до такой крайней, животной степени?

Неделю прожили спокойно. Как всегда. До следующей пьянки. Споткнулись ни на чем, на пустом, но скользком месте.

— Ну что вытаращилась? Устал человек! Я ж мужик! А ты фордыбачишься! — То, что Анна упорно уклонялась от супружеской близости, страшно его злило. — Да меня любая с руками оторвет, даже Верка! — брякнул он спьяну, очень уж ему хотелось похвастаться, что его бывшая жена называет его «пупсиком» и «медвежонком» и вообще считает его самым лучшим мужиком на свете.

— Вот и катись к своей Верке! — зло бросила Анна, ее дрожь начинала бить при мысли, что когда-то она могла отдаваться этому бронетранспортеру. Хотела добавить: «Деньги только оставь», — но испугалась, затаилась.

Он, словно прочтя ее мысли, неожиданно шагнул к ней с перекошенным лицом, схватил за локоть, развернул к себе, замахнулся. Она инстинктивно отшатнулась, пытаясь увернуться от удара.

— Что, боишься меня? — нехорошо засмеялся Николай, — Добре! Правильно делаешь! Хоть на это мозги есть. Не знаю, как ты с фирмой справлялась. Тебе надо Богу молиться, что я попался.