Призрак - Эдвард Бульвер-Литтон

Обдумывая внимательно угрозы и таинственные предостережения Мейнура, он нашел в них чисто аллегорический смысл - жаргон платоников и пифагорейцев. Малопомалу он убедил себя, что даже отвратительный призрак, который он видел, был просто иллюзией, созданной искусством Мейнура. Яркое солнце, освещавшее всю комнату, казалось, рассеяло все ужасы прошедшей ночи. Гордость и досада еще более увеличивали его храбрость, он поспешно оделся и вышел к Паоло с оживленным и самоуверенным видом.

- Итак, Паоло, - сказал он, - патрон, как вы его зовете, приказал вам ждать меня и встретить на деревенском празднике?

- Да, через старого калеку-нищего. Я был сначала удивлен этим, так как думал, что он уже далеко. Но для этих великих философов триста или четыреста миль ничего не значат.

- Почему вы мне не сказали, что получили приказания Мейнура?

- Потому что старый нищий запретил мне это.

- Вы не видели его после танцев?

- Нет.

- Гм!

- Позвольте мне прислуживать вам, - сказал Паоло, переменяя тарелку Глиндона и наполняя его стакан вином. - Я хотел бы, синьор, теперь, когда патрон уехал, чтобы вы пожалели самого себя и спросили себя, для чего вам дана молодость. Конечно, не для того, чтобы вы похоронили себя живым в этих старых развалинах и погубили ваше тело и душу занятиями, которых, конечно, не одобрил бы ни один святой.

- А разве святые покровительствуют вашим занятиям, синьор Паоло?

- Конечно, - отвечал он, немного смущенный, - для джентльмена, у которого карманы полны пистолями, без сомнения, неприлично отбирать пистоли у других, но для нас, бедняков, дело другое. Во всяком случае, я никогда не забываю жертвовать Святой Деве десятую часть моих прибылей, а остальное я великодушно делю с бедными. Ешьте, пейте, веселитесь, да простятся вам на исповеди все ваши грешки, и мой вам совет: не влезайте в слишком большие долги за короткое время. За ваше здоровье, синьор! А пост, между прочим, кроме дней, предписанных всякому доброму католику, только вызывает призраков.

- Призраков?

- Да. Дьявол всегда нападает на пустые желудки. Завидовать, ненавидеть, воровать, грабить, убивать - ют естественные желания голодного человека. Когда же хорошо пообедаешь, синьор, то находишься в мире со всем человеческим родом. Отлично! Вы любите куропаток. Черт возьми! Я сам, когда проведу только два или три дня в горах, не евши ничего, кроме черного хлеба, тоже делаюсь свирепым. И это еще не самое страшное. Иногда я вижу чертиков, прыгающих вокруг меня. Пост так же полон привидений, как поле битвы.

Глиндон нашел, что рассуждения его друга полны здравой философии, и надо сознаться, что чем больше он ел и пил, тем больше воспоминание о прошедшей ночи и разлуке с Мейнуром изглаживалось из его души.

Окно было открыто, и в него дул слабый ветерок, солнце сияло, вся природа была счастлива и весела, а скоро и маэстро Паоло стал не менее весел, чем природа. Он рассказывал о своих впечатлениях, путешествиях, женщинах с увлекательной веселостью. Но Глиндон стал его слушать с еще большим удовольствием, когда бандит с многозначительной улыбкой начал славить глаза, губы, ножки и стан прекрасной Филлиды.

Этот человек казался воплощенным типом животной и чувственной жизни. Он был бы для Фауста соблазнителем более опасным, чем Мефистофель. В его открытой и веселой улыбке не было ни тени иронии, когда он восхвалял разные удовольствия. Для человека, который только что узрел тщету тайных наук, его веселье и беззаботное расположение духа было большим соблазном и опасностью, чем вся холодная насмешливость ученого демона. Но когда Паоло ушел, обещая навестить его завтра, англичанин пришел в более серьезное и сосредоточенное расположение духа. Эликсир, казалось, действительно оказывал влияние, которое ему приписывал Мейнур.

Глиндон медленно ходил по уединенному коридору, изредка останавливаясь, чтобы взглянуть на обширную панораму, развертывающуюся у его ног. Благородное вдохновение, мечты смелого и предприимчивого честолюбия, ослепительные видения славы быстро проносились, сменяя друг друга в его душе.

"Мейнур отказывает мне в своей тайной науке, - думал художник. Хорошо! Но он не мог лишить меня моего искусства".

Как! Кларенс Глиндон, ты возвращаешься к началу твоей карьеры? Значит, Занони был прав.

Он вошел в комнату Мейнура; она была пуста, ни одной вазы, ни одного растения. Книга исчезла. Никогда более он не вдохнет в себя чудного эликсира! Однако в самой комнате, казалось, как будто еще сохранялась какая-то чарующая атмосфера. В душе Глиндона загорелось страстное желание творить...

Ты мечтаешь о жизни выше чувственной, о жизни, которая открыта гению, которая дышит в бессмертном творении, которая вечно продолжается в бессмертном имени! Где орудия твоего искусства? Истинный художник никогда не имеет в них недостатка... Ты вернулся в свою комнату... белая стена - твое полотно, кусок угля - твоя кисть, этого достаточно, чтобы начертать твой замысел, который завтра может улетучиться.

Идея, наполнявшая воображение художника, была, несомненно, благородна и возвышенна. Она была вызвана одной египетской мистерией, описанной историком Диодором: суд живых над мертвыми. Труп, как следует набальзамированный, клали на берегу священного озера, но прежде, чем помещать его в лодку, которая должна была перевезти его на другую сторону для погребения, особые судьи выслушивали все обвинения в адрес умершего, и если эти обвинения были доказаны, то тело лишали почестей при погребении.

Мейнур рассказывал об этом ритуале и прибавлял к нему подробности, которых нельзя было найти ни в одной книге; художник невольно заимствовал из его описаний сюжет своей картины, придав ему реальность и силу. Он изобразил могущественного и преступного деспота, против которого при жизни не мог подняться ни малейший ропот, но на которого после смерти обрушились жалобы рабов, скованных цепями, жертв, изувеченных в темницах, которые, бледные и ужасные, точно сами они были мертвецы, требовали правосудия.

Рука художника со смелой свободой чертила эскиз. Несмотря на несовершенство орудий, в его рисунке был виден не ученик, а мастер. Еще оживленный эликсиром, он невольно передавал созданиям своей фантазии ту жизнь, в которой было отказано ему самому. На заднем плане виднелась громадная гробница, воздвигнутая ценою тысяч загубленных жизней.

Судьи сидели полукругом. Озеро тихо катило свои черные волны. Умерший находился тут же. Теперь нечего бояться этого чела, которое уже не может угрожающе нахмуриться. Эти бледные тени рабов, кажется, говорят! Разве не могут рабы после смерти деспота отомстить ему? Твое произведение, Кларенс, гениально, оно может принести тебе славу. Это волшебство не сильнее ли таинственной книги и вазы с эликсиром?

Часы проходили за часами, художник зажег лампу; ночь застала его еще за работой. Но что это?! Как воздух стал холоден! Отчего побледнела лампа? Отчего волосы твои поднялись? Там... там... там... у окна! Он глядит на тебя, этот отвратительный, страшный призрак! Там... на тебя устремлены ужасные глаза с их полной ненависти дьявольской насмешкой.

Глиндон глядел неподвижно... это не была иллюзия. Призрак не говорил, не шевелился. Не будучи в состоянии переносить долее этот сверкающий и беспощадный взгляд, Глиндон закрыл лицо руками, но сейчас же отнял их с трепетом ужаса; он чувствовал, что существо приближалось к нему. Оно прижалось к стене, около рисунка, и фигуры с рисунка, казалось, сходили со стены. Эти бледные, обвиняющие лица, которые он сам сотворил, смотрели на него, угрожали, смеялись. Страшным усилием, потрясшим все его существо и покрывшим тело холодным потом, Глиндон преодолел свой ужас.

Он подошел к призраку и взглянул ему прямо в глаза, назвал его твердым голосом и спросил о причине его появления, сказав, что не боится его власти.

Тогда призрак заговорил голосом, тихим, как ветер кладбища.

Что он сказал, что он открыл, язык не должен повторять этого. Чтобы пережить эти роковые минуты, Глиндону понадобилась вся энергия его молодости, которой эликсир дал силу, превышающую возможности самого сильного и мужественного из простых смертных.

Не так страшно было бы проснуться в катакомбах, видеть мертвецов в саванах, встающих из гробов, или видеть ужасных ведьм, рвущих трупы, и слышать их вопли на чудовищных оргиях, чем глядеть на этот призрак и слушать его голос.

На другой день Глиндон бежал из развалин замка. С какими надеждами переступил он в первый раз его порог! С какими воспоминаниями, способными всякий раз повергнуть его в дрожь ужаса, бросил он последний взгляд на эти угрюмые, изъеденные временем башни!

II

Подвиньте, дорогой читатель, свое кресло поближе к камину, прочистите как следует горн, снимите нагар. О, милый сердцу домашний лоск, глянец, порядок, настоящий уют! О, какая чудесная вещь - действительность!