Призрак - Эдвард Бульвер-Литтон

Предупреждая тебя таким образом, я в то же время заставляю тебя смеяться над моими легкомысленными надеждами. Так часто отказываясь посвящать других в наши тайны, я наконец начинаю понимать, почему великий закон, связывающий человека с ему подобными даже в то время, когда он старается уединиться от них, сотворил из твоего холодного и безжизненного знания связь между тобою и человечеством; почему ты также искал учеников и последователей, почему, видя, как ряды нашего общества редеют, ты старался заполнить пробелы, вознаградить потери, почему среди твоих постоянных расчетов, неумолимых, как сама природа, ты всегда в ужасе отступаешь перед мыслью остаться в одиночестве. То же и со мной. Я тоже искал друга, ровню, я тоже содрогался при мысли остаться в одиночестве. И то, против чего ты предупреждал меня, случилось. Любовь. Любовь приводит все к своей мерке. Я должен опуститься до той, которую я люблю, или поднять ее до себя.

Все, что принадлежит истинному искусству, всегда имело для нас привлекательность, так как само наше бытие пребывает в той сфере, из которой проистекает искусство. Таким образом, в той, которую я люблю, я открыл наконец то, что с первого взгляда призвало меня к ней, дочери гармонии. Музыка, войдя в ее существо, стала поэзией. Ее привлекала не сцена с ее пустой ложью, а тот собственный фантастический мир, который, казалось, представляла для нее сцена. Там ее поэзия находила свой голос, там она пыталась выразить себя в несовершенной форме и вновь возвращалась к себе, убеждаясь, что сцены недостаточно для нее. Поэзия окрашивала ее мысли, переполняла ее душу. Она не выражала себя в словах или творениях ее рук, она порождала чувства и облекалась в видения. А когда наконец пришла любовь, тогда она, как река в море, излила свои беспокойные волны в это чувство, чтобы стать молчаливой, глубокой и спокойной, чтобы CTaTjb вечным зеркалом Небес.

Но благодаря этой поэзии, находящейся в ней, не может ли Виола подняться до поэзии вселенной? Часто, слушая ее безыскусную речь, я открываю в ее словах мудрость, подобно тому как мы обнаруживали странные свойства в каком-нибудь дикорастущем цветке. Я вижу, как ее душа созревает на моих глазах, и какое сокровище вечно новых мыслей, сколько чистоты заключается в ней! О, Мейнур! Сколь многие из нас разгадали законы вселенной, разрешили загадки внешней природы - осветили светом тьму. Но разве поэт, который ничего не изучает, кроме человеческого сердца, не более великий философ, чем все остальные исследователи природы? Знание и атеизм несовместимы. Знать природу - значит знать, что существует Бог. Но так ли это необходимо, чтобы познавать метод и архитектуру самого творения? Когда же я наблюдаю чистый разум, каким бы необразованным и детским он ни был, то мне думается, что я вижу перед собой Божественное, Духовное более ясно, чем во всей массе материи, которая носится в пространстве по Его воле.

Основное правило нашего союза повелевает нам сообщать наши тайны только чистым душам. Самая ужасная часть испытания заключается в соблазне, который наше могущество представляет для злых. Как ужасно было бы, если бы порочный человек достиг нашего могущества. К счастью, это невозможно, его испорченность парализовала бы его могущество. Я надеюсь на чистоту Виолы с большим основанием, чем ты можешь надеяться на храбрость и гений твоих учеников.

Я беру тебя в свидетели, Мейнур, что с самого того дня, когда я проник во все тайны нашей науки, я никогда не старался употребить их для недостойной цели!.. Наше столь долгое пребывание на земле, увы, не оставляет нам ни родины, ни семейства; закон, по которому наши науки и искусство должны стоять в стороне от бурных страстей и стремлений обыденной жизни, запрещает нам оказывать какое-либо влияние на судьбы народов, которыми небо управляет с помощью более грубых и слепых орудий. Несмотря на это, повсюду, где бы я ни был, я старался помогать несчастным и уничтожать зло. Мое могущество было враждебно только злым. Однако, несмотря на все наше знание, мы на каждом шагу принуждены быть только орудиями того Могущества, от которого мы получили наше! Как ничтожна вся наша мудрость в сравнении с той, которая дает малейшему растению его свойства и населяет каждую каплю мириадами живых существ! Но, одаренные властью иметь иногда влияние на счастье других, мы не знаем, что ожидает нас самих в будущем!.. С какой трепетной надеждой лелею я мысль, что мне можно будет сохранить для моего одиночества свет живой улыбки!"

2

"Не считая себя достаточно чистым, чтобы посвятить такую чистую душу, как ее, я стараюсь наполнить ее видения прекрасными и нежными сынами пространства, что подсказали поэзии, которая сама является инстинктивным проникновением в тайны мироздания, идею о сильфах. Но и эти создания менее чисты, чем ее мысли, менее нежны, чем ее любовь. Они не могли поднять ее выше ее человеческого сердца, потому что она имеет в самой себе свое небо..."

"Я только что глядел на нее во время сна. Я слышал, как она шептала мое имя. Увы! То, что для других так сладко, для меня не лишено горечи; я думаю о том, что скоро настанет час, когда этот сон станет непробудным, когда это нежное сердце перестанет биться, когда эти уста, шепчущие мое имя, будут немы. Любовь имеет два различных вида; если мы будем видеть лишь ее плотские узы, ее минутные наслаждения, ее пылкую горячку и отупляющее воздействие, то нам покажется удивительным, что эта страсть есть высший двигатель всего мира, что ей приносились величайшие жертвы, что она оказывала воздействие на все культуры и во все века, что гений, во всем своем величии и божественной красоте, поклонялся ей, что без любви не было бы ни цивилизации, ни музыки, ни поэзии, ни красоты, ни жизни вне животного состояния.

Но если взглянуть на любовь в ее божественной форме, в самоотверженности ее порывов, в ее интимной связи со всем, что есть лучшего в душе, если мы подумаем о ее власти надо всем, что в жизни мелко и ничтожно, о ее победе над идолами более грубого культа, о ее волшебной силе, которая превращает хижину во дворец, пустыню в оазис, а зимний холод в чудесную весну, с той минуты, когда туда проникает ее живительное дыхание, тогда нас удивит то, что так мало людей видят ее святую природу. То, что чувственный человек называет наслаждениями любви, есть самые ничтожные, самые незначительные из ее радостей. Истинная любовь не столько страсть, сколько символ, знак иного состояния бытия. О, Мейнур, может ли быть, чтобы настало время, когда я буду говорить с тобою о Виоле как о существе, переставшем существовать..."

3

"Знаешь ли ты, что с некоторого времени я часто спрашиваю себя, все ли так невинно в науке, отделяющей нас от остальных людей. Правда, что чем более мы поднимаемся и чем более низки и презренны кажутся нам пороки людей, пресмыкающихся один день на земле, тем более пронизывает нас чувство доброты и наше счастье кажется исходящим прямо от нее. Но в то же время сколько добродетелей в тех, кто живет в мире и кого поражает смерть. Разве не утонченный эгоизм наше состояние отъединения, обособленности, это самодостаточное, ушедшее в себя магическое существование, этот отказ от того благородства, которое включало бы в себя наше собственное благополучие, наши радости, наши надежды, наши опасения вместе с другими людьми? Жить, не боясь врага, в безопасности от всякой унижающей тебя болезни, свободным от всяких зол и бед, - такая судьба пленяет нашу гордость. Но в то же время не более ли достоин восхищения тот, кто умирает за другого?

С той минуты, как я ее люблю, Мейнур, мне кажется, что с моей стороны подлость избегать смерти, которая поражает любящие нас сердца. Я чувствую, что земля охватывает и привязывает к себе мою душу.

Ты был прав: вечная старость, спокойная и невозмутимая, есть дар более драгоценный, чем вечная молодость с ее стремлениями и желаниями. До тех пор, пока мы не станем только духами, покой может быть найден только в равнодушии".

4

"Я получил твое письмо... Возможно ли? Твой ученик обманул твои ожидания! Увы! Бедный ученик! Но..."

(Следуют комментарии относительно подробностей жизни Глиндона, которые читатель уже знает или узнает вскоре, и настоятельная просьба к Мейнуру наблюдать еще за судьбой его ученика.)

"Я также питаю надежду иметь ученика. Но ужасы, которые должны сопровождать его испытание, пугают меня! Я хочу снова посоветоваться с сыном Света".

"Да! Адон-Аи, долгое время глухой к моим призывам, наконец явился мне, и его славное появление даровало мне надежду. Возможно, Виола, наконец наши души соединятся!"

ПИСЬМО ЧЕРЕЗ НЕСКОЛЬКО МЕСЯЦЕВ

"Мейнур! Пробудись от твоей апатии - радуйся! Новая душа явится в мире. Новая душа, которая назовет меня отцом! Если те, для кого существуют тяготы и радости человеческой жизни, должны трепетать от радости при мысли вновь увидеть свое детство возродившимся в их детях, если при этом в них вновь может возродиться Святая Невинность, которая является первой ступенью существования, если они могут почувствовать, что на человека при этом возлагается почти ангельская обязанность - с колыбели руководить новой жизнью, а душу пестовать для Неба, - то можешь себе представить, как я счастлив, встречая наследника всех этих даров, которые к тому же удваиваются, будучи разделенными! Как я радуюсь при мысли, что могу защищать, отвращать опасность, обучать и вести поток жизни, расширяя, обогащая и углубляя его, к раю, из которого он вытекает! И на берегах этой реки наши души соединятся, возлюбленная Мать. Наше дитя принесет нам таинственную симпатию, которой нам еще недостает. И тогда какой призрак станет тебя преследовать, какой ужас обеспокоит тебя, когда твое посвящение совершится около колыбели твоего ребенка!"