Песнь мятежной любви (СИ) - Райль Регина

Выслушав, травматолог быстро поднялся. Родиона не успели завести в кабинет — врач вышел к нему сам, осмотрел и отправил на рентген. Я снова приняла роль парламентёра, проявив поразительную вежливость к медперсоналу. У меня не получалось огрызаться.

От волнения или от осознания ответственности за самочувствие Родиона, которую я взяла на себя? В прошлые разы я вела себя как ничтожество потому, что рядом была мама, готовая прикрыть моё капризное поведение, извиниться и принять на себя возмущение обиженного. Сейчас я не могла распускать негодование — слишком важно было, чтобы Родиону оказали должную помощь.

Когда Злата стащила с него куртку, у меня чуть ноги не подогнулись от вида синяков и припухлостей на боку. Самое время утечь в выдуманный мир, в напарники к ходулисту. Но я заставила себя остаться в реальности.

Злата сняла с шеи Родиона цепочку, стащила перчатки и вложила мне в ладони. Я сжала кулаки, вбирая тепло металла, нагретого от его тела. Родион не поднимал головы и смотрел в пол, послушно выполняя всё, что говорили. Тени под его глазами на бледной коже казались фиолетовыми. Меня трясло от вынужденной молчаливости парня и хотелось, чтобы он сказал что-нибудь. Но до разговоров ли, когда едва хватало сил держаться в сознании? Передав брата медсестре, Злата забрала у меня его личные вещи и небрежно кинула их в нутро сумки.

Процедура не заняла много времени, и вскоре мы с готовыми снимками оказались в кабинете травматолога, где Родиона уложили на кушетку. Быстро «прочитав» рентген, врач сообщил, что перелома нет, только трещина, а вот без сотрясения не обошлось. Пострадавший не мог говорить, а так как я видела инцидент лучше всех, пришлось рассказать Майе. Далось мне это нелегко, я запиналась и сбивалась, но продолжала. Слушая меня, врач занялся больным, сделал обезболивающий укол, чтобы снизить шок, наложил охлаждающий компресс на голову и стягивающую повязку на рёбра.

Пока он выписывал рецепты и писал рекомендации по лечению, Родиону полегчало — подействовал анальгетик. Он повернулся и посмотрел на меня — я стояла ближе всех. Я не сдержала робкой улыбки, радуясь, что его взгляд больше не туманился болью и стал осмысленнее. Родион улыбнулся мне в ответ. А потом в кармане моей сумки затрезвонил телефон, я извинилась и вышла.

Звонила мама. Ох уж эта ментальная связь! Родители всегда чувствовали, когда с их детьми случалась хрень. Мама сразу спросила, как я, потому что ей что-то неспокойно. Видимо своими переживаниями я вызвала сильные космические возмущения.

На меня что-то накатило, и, вместо того, чтобы сказать, что всё нормально, я выложила как на духу, что сейчас в больнице с Родионом. Мама перепугалась за него даже сильнее, чем могла бы за незнакомого человека — всё-таки прониклась она к нему. Я усмехнулась: этот тощий парнишка очаровал всех женщин моей семьи. Кому-нибудь он вообще не нравился? Под ложечкой ревностно кольнуло.

Я пообещала маме передать ему искренние пожелания скорого выздоровления и вернулась в смотровую, попав на слова врача, что прописанный им бандаж придётся носить две недели, пока всё окончательно не заживёт. И не лишним было бы попасть к неврологу.

Родион уже сидел на кушетке, внимательно слушал и кивал. А потом поблагодарил и попрощался. Боже, как я была счастлива слышать его голос! Но ещё больше порадовалась, что движения стали свободнее. Из кабинета он вышел уже без поддержки Златы и Саши.

Идя следом, я вздохнула с облегчением и почувствовала, как сильно устала. Даже не физически, меня будто выкачали эмоционально. Теперь уже я еле ноги передвигала, мечтая упасть в кровать. Нервный день вышел, до жути длинный, полный неожиданных открытий и катастрофических происшествий.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Эми отписала, что басуха у неё, а так как жила подруга недалеко, я скинула, что скоро заберу инструмент, и с Сашей не поехала. Я попрощалась со всеми, а о данном маме обещании вспомнила только, когда ребята садились в машину.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

— Родион, — окликнула я парня, — мне звонила мама, просила передать, чтобы ты поправлялся скорее, она беспокоится.

Он остановился перед дверью, обернулся и закрыл её. Мы остались наедине — Злата и Саша усаживались в салоне.

— Спасибо, я постараюсь, — ответил он осторожно, будто пробовал слова на вкус. Может, ему снова тяжело говорить? А потом меня осенило: это же первые его слова за день, обращенные ко мне напрямую. Меня бросило в дрожь — он снова разговаривал со мной! — Пусть не волнуется и бережет себя. Я скоро буду в порядке.

— Это самое главное.

Я не могла на него насмотреться. Понимала, что ему сейчас ничего не нужно кроме отдыха и лекарств, но не могла отпустить, хотела говорить с ним ещё. Всегда, если быть точной. О нём позаботятся, но глядя на повязку на теле в распахнутых полах жилетки, мне хотелось быть той единственной, кто окружит его вниманием и лаской.

— Тебе тоже спасибо, — вдруг сказал Родион, — что поехала со мной и… была рядом. Мне это важно, — я прочувствовала, как он аккуратно подбирал слова, чтобы не спугнуть меня снова.

Меня пробрало. Боже, он сказал это, подчеркнул особую связь ко мне! Наши отношения сейчас походили на маленькие шаги друг другу. Это прогресс, если учитывать, что раньше я отступала. Но больше не буду!

— Не благодари, — сердце заходилось, мешая говорить спокойнее и окрашивая голос эмоциями, — я находилась там, где чувствовала себя на правильном месте.

Говорить то, что на душе, оказалось не больно, а вполне естественно, я ощущала истинную силу слов. Во взгляде Родиона что-то промелькнуло, но в этот момент открылась дверь машины, и Злата высунулась, тряся мобильником:

— Родь, папа звонит. Поговори, а? Он весь извёлся, не верит, что сын жив здоров.

— Да, сейчас, — парень снова повернулся ко мне, но момент правильной неизбежности прошёл. Родион отступил к машине и взял трубку.

Нехорошо, когда прерывают в важный момент, не должно быть посторонних там, где объясняются двое. Это слишком интимное, слишком сокровенное, чтобы позволить кому-то подслушивать или подсматривать. Да и удивила я его слишком кардинальной переменой. Нужно время, чтобы осмыслить.

— Майя, точно не поедешь с нами? — Злата не собиралась больше прятаться в салоне и открыла дверцу. — Подбросили бы.

— Нет, я пешком пройдусь, тут близко, а вам скорее домой надо. Ухаживай за братом.

— Обязательно, — улыбнулась девушка.

Я попрощалась и уже на развороте получила «пока» от Родиона. Ловя отголоски его голоса, когда он заговорил по телефону, я поспешила по улице. Совсем скоро я перестала его слышать — хлопнула дверца, и авто унеслось в пронзительный летний вечер.

Я обняла себя руками, усмиряя дрожь. От холода или от бури внутри? Моя первая попытка открыться прошла неудачно. В конце концов, логично — сколько раз пытался Родион, теперь моя очередь. Неужели он каждый раз ощущал эту смесь разочарования, надежды, пошатнувшейся веры, желания отступить? Боже, как я его мучила! Поэтому ему сейчас тяжело поверить мне. Откуда ему знать, что я не обманываю?

До дома Эмилии я добралась закутанная в мысли, в лифте поднималась как на автопилоте, и когда подруга распахнула дверь, я вздрогнула от её голоса:

— Майя, что так долго? Что случилось с тем мальчиком? Вот ужас так упасть! Что-то серьёзное? На тебе лица нет. Говори скорее, не пугай! Ой, ты чего? Плачешь, что ли?

Она обняла меня, а я плюхнулась на пуфик в прихожей.

Перенервничала. Кончились силы. И, похоже, настало время Эми узнать кое-что новое о своей чудно́й подруге.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Например, что она всё-таки умеет любить.

* * *

Родион поправлялся быстро. Новости о его здоровье я узнавала из общего чата нашей компании — повезло, что замутили его, когда готовились к репетиции. Теперь продолжили общение. Я даже активничала там. Понимала, что слова не показатель истинного отношения, но не знала как доказать чувства на расстоянии. А вдвойне сложнее, когда уже раз подорвала доверие. Но Родион отвечал мне всегда спокойно и даже немного прохладно, или я, из-за того, что не видела его реакции в живую, принимала вежливость за равнодушие.