Цемах Атлас (ешива). Том первый - Хаим Граде

Гитл пошла по домам, изливая горечь своего сердца перед хозяйками. Она говорила, а хозяйки тем временем думали, что они и раньше не верили, что этот расфуфыренный ешиботник женится на бедной девушке-кухарке. Однако кухарке хозяйки отвечали, что она не должна об этом молчать, она должна взбудоражить весь город. Вдова отправилась к старшему зятю раввина. Тот отослал ее к младшему.

— Ведь мой свояк выступал за то, чтобы впустить в Валкеники этих грязных мусарников, — кричал Эльцик Блох.

— В том-то и беда, что Йосеф не грязный, а чистый и личико у него как у куклы. Поэтому-то моя Лейча в него так втюрилась, — пожаловалась Гитл и отправилась к реб Гирше Гордону в его магазин мануфактуры. Он выслушал ее, опершись обоими локтями о прилавок и уткнувшись глазами в святую книгу. Отвечал он осторожно и медленно, по-прежнему не отрывая взгляда от книги, что не может вмешиваться. Он советует ей не бегать от дома к дому. Этим она унижает свою дочь в глазах других женихов. Она должна поговорить с самими Зондаками, а также с директором ешивы реб Цемахом Атласом. Кухарка набралась мужества и открыла дверь дома Зондаков. Однако хозяйка сразу же вытолкала ее на улицу, крича, что та не докладывает еду в тарелки ешиботников, что она и ее девицы вытаскивают из котла лучшие куски, а ешиботникам остаются обрезки. Гитл пожелала гостеприимной такого же, как у себя, счастья убогой вдовы и вернулась на кухню, проклиная жениха, этого варшавского жулика.

Старшая дочь Рохча ушла из дома. Ей было стыдно перед ешиботниками, что ее младшая сестра, эта покинутая невеста, шляется по комнатам невыспавшаяся, с горящими красными щеками, опухшая от плача. Лейча расхаживала вялая и жалко улыбалась опухшим от слез лицом, как будто ей было приятно, когда ее жалеют. Гитл обслуживала ешиботников и ругалась как на рынке:

— Девица Зондака нравится ему больше, этому варшавскому карманнику! Он хочет полную постель протухшего мяса.

Сыны Торы сидели, опустив головы, и молчали. Кусок не лез им в горло. Только когда они вернулись в синагогу, Йоэл-уздинец громко высказал свои мысли: для него этот варшавянин не сложнее Рамбама[149]. Поскольку он до сих пор не вернул ему злотый и пятьдесят грошей, не следует удивляться, что он обманул вдову и ее дочь.

Хозяйки подзуживали своих мужей, говоря, что у этого простака Гедалии Зондака хватило ума отхватить себе ученого зятя; а им, таким мудрым отцам и уважаемым евреям, не пришло в голову найти ученого для своих дочерей. Состоятельные обыватели принялись останавливать свата и говорить ему прямо в лицо, что он ограбил вдову и сироту. Гедалия Зондак орал, что он плюет на все Валкеники, а этой рябой еврейке и ее дочерям приснился сон. Каждый понимал, что Зондак лжет. Доказательство этому видели в том, что он справил помолвку втихаря. Тем не менее никто не хотел влезать в ссору с ним. Однако когда общинный деятель, занимавшийся делами ешивы, помянул обывателям тяжелое положение ешиботников, ему ответили, что Валкеники сейчас горят огнем из-за этой ешивы.

— Что мне с того, что Валкеники горят огнем, если ученики мерзнут в странноприимном доме? Разве новость, что парни иной раз отменяют помолвки? И в чем виноваты мальчики из ешивы? — удивлялся он.

На портном реб Исроэле лежала печать важности набожного, неспешного еврея и художника в своем деле, признанного мастера по шитью сюртуков для ученых евреев. Валкеники с почтением относились к его длинной седой бороде и умению обращаться с людьми. Он всегда считал своим долгом договориться с обывателем о субботнем приеме для гостя. С тех пор как в Валкениках обосновалась ешива, реб Исроэл стал заботиться о ее обеспечении, и обитатели местечка не могли ему отказать. Однако после этой истории с варшавянином он ходил смущенный, а корзина, в которую он собирал продукты для кухни ешивы, оставалась полупустой. Он слышал одну и ту же песню от кузнецов за мостом, от ремесленников в Синагогальном переулке и от извозчиков в покосившихся домишках на берегу реки:

— Разве местечковый гултай осмелился бы так обмануть вдову и ее дочь, как сделал этот святоша?

Один еврей ответил ему, что не обязан вырывать кусок изо рта своих детей, чтобы отдать чужакам. Другой дал для кухни меньше селедки, чем в прошлый раз, и при этом проворчал, что это все равно что выбросить. Бедняку никогда не добыть себе ученого зятя. Третий еврей, извозчик, дал щедро и крикнул реб Исроэлу прямо в ухо, что Йосеф-варшавянин водился с кухарками, прямо как праведник Иосиф, который дружил с детьми служанок, о чем рассказывал в прошлую субботу мядельский раввин в своей проповеди. Но жениться на служанке он не хочет, этот варшавский праведник Иосиф, и от жены Потифара он тоже не убегает. Дочь Гедалии Зондака крепко взяла в свои руки этого варшавского праведника.

Реб Исроэл рассказывал об этом главам ешивы. Реб Менахем-Мендл пожелтел, как морковь, и потребовал от директора, чтобы тот поговорил с женихом: ешива может распасться. Цемах, и раньше не любивший этого парня с холодной красивой внешностью, стал еще больше избегать его с тех пор, как Роня рассказала, что варшавянин говорил о его жене. Цемах понял, что этот разъезжающий по ешивам молодой человек знает слишком много о его семейной жизни в Ломже. Ему не поможет поучение. Такой практичный человек не станет считаться с тем, что разрушает целое сообщество изучающих Тору. Однако кухарка Гитл все еще требовала справедливости. Она помнила, что реб Гирша Гордон посоветовал ей поговорить с реб Цемахом Атласом. Она зашла к резнику вечером одного из будней, когда все сидели за ужином вокруг стола. Хана-Лея дружелюбно пригласила ее присесть. Кухарка осталась стоять с платком на голове и ответила, что все понимают, для чего она пришла. Она не хочет отнимать лишнего времени и мешать людям есть.

Говорила она тихо, с покорностью в голосе: Йосеф говорит, что не обещал ни ей, ни ее дочери жениться, что они даже никогда не разговаривали на эту тему. И правда, они об этом не разговаривали. Но ведь он знал, что все считают его женихом Лейчи, и никогда этого не отрицал. Он каждый день приходил на кухню только после того, как ешиботники расходились, чтобы его обслуживали отдельно. Она не хотела его кормить постной едой, которую получали все ешиботники. Она отрезала себе пальцы и закладывала их у лавочников, чтобы варить ему бульончики. Он же знал, что она бедная вдова и не может себе позволить кормить его за свой счет просто ради богоугодного дела. Гитл плакала, а постоянно унылая Хана-Лея стояла, заламывая руки. Старый резник печально кивал, а молодой резник смотрел на своих девочек со страхом, как будто думал о том, что и они могут остаться сиротами. Реб Менахем-Мендл ссутулился, а Цемах из-под насупленных бровей заметил, каким суровым взглядом смотрит на него Роня.

Хана-Лея уже давно заметила, что ее сестру как подменили. Та ни с того ни с сего заболела, долгое время пролежала в своей комнате и ничего не ела. А с тех пор как вернулась к столу, она сидит подавленная и избегает взглядом реб Цемаха. Он тоже избегает взглядов Рони. Однако совсем иначе, чем это делает богобоязненный еврей, избегающий смотреть на чужую жену. Прежде он смотрел на Роню, и еще как смотрел! «Моя сестра искала и нашла для себя неприятности», — думала Хана-Лея. Сразу же после того, как кухарка Гитл вышла из дома, она первой набросилась на директора ешивы.

— Внешность обманчива. Часто невозможно себе представить, какой дурной характер может быть у ученого еврея, — кричала резничиха. Ее муж тоже кипятился: будь он главой ешивы, он бы вытащил этого варшавянина на биму и заставил признать, что он тварь пархатая! Реб Липа-Йося, который со времен его ссоры с Эльциком Блохом утратил способность рычать по-львиному, начал кряхтеть, говоря, что не понимает, во что превратились Валкеники. В прежние времена жених заплатил бы штраф, а Гедалия Зондак стыдился бы показаться на улице.

— Я поговорю с женихом, — проворчал Цемах и с непроглядной теменью в глазах посмотрел на скрытую издевательскую усмешку Рони, показывавшую, что она видит, что он боится за варшавянина.

Утром после молитвы в синагоге директор ешивы сказал жениху дочери Гедалии Зондака, что хочет с ним кое о чем поговорить. Йосеф спокойно пошел за ним во внутреннюю комнату. Как только Цемах прикрыл дверь, он придвинулся к парню, словно хотел растоптать его.

— Шарлатан! Про таких, как вы, мудрецы Талмуда сказали, что вы хуже всех воров, вы воруете разум людей! Вы же знали, что эта вдова считает вас женихом своей дочери. Все местечковые, все в ешиве так думали, а вы этого не отрицали.

— Разве я обязан каждому давать отчет? — Йосеф отступил назад, словно опасался побоев. — Если бы я даже сначала действительно думал жениться на этой кухарке, мне бы тоже было позволительно потом разочароваться, узнав, что у нее нет приданого, нет квартиры, где можно жить, нет денег на свадебные расходы и даже на одежду для себя самой. Особенно учитывая, что мы никогда не разговаривали о свадьбе и, вне всякого сомнения, не составляли предварительного договора о помолвке.