Мартынов. Неделя стюарда - Олег Соловейский

Михаил Юрьевич, дядька, пока мы разговаривали, заранее приготовил любимые моим отцом блины, как раз на случай, если тот останется на завтрак, чтобы ему не пришлось ждать. Предусмотрительность в исполнении Тараса удивительная.

Отведав своего любимого блюда, отец расслабился и немного подобрел. Он благожелательно посмотрел на меня и сказал:

— А здорово ты этого Бенедикта прутом-то!

— В плане? — не вполне понял я.

— Да я же видел, видео-то полно в Паутине, — сказал отец, — визжал он, как поросёнок.

— Да, это точно, — улыбнулся и я.

— Вот интересно наша жизнь устроена, да? — начал рассуждать отец. — Вот кузен твой поступил правильно, а всё равно виноват. Ты поступил правильно, а теперь и над тобой смертная казнь висит.

Это он про секундантство моё.

— Подлеца отхлестал, — продолжил Михаил Мартынов, — так ведь на то он и подлец, чтобы его хлестать, что ж с ним ещё делать? А тебя теперь — в суд.

— Да, кстати, насчёт суда, мне же повестка должна прийти! — вспомнил я.

— Ну вот придёт, скажешь мне, — сказал отец, — посмотрим по ситуации, может, он отзовёт претензии. Там решим, будешь судиться или рот ему деньгами заткнём.

— Да лучше уж судиться и по суду выплатить, чем от него тайком откупаться, — фыркнул я.

— Подумай, Матвей, — ответил отец, — это ведь даст повод ему кричать о своей правоте направо и налево.

— Зато и нас покажет, как законопослушных граждан, которые строго следуют букве закона. Один Мартынов, я, прутом отхлестал, заплатил штраф. Другой, Валерий, на дуэли убил — в солдаты разжалован, на войну отправился, — сказал я.

— Есть логика в твоём рассуждении, — признал Михаил Мартынов, — и такая тактика в других случаях вполне имеет право на применение. Но сейчас слишком много внимания к нашей фамилии, нам так много не нужно. И громко оглашённое решение суда о твоей виновности может сыграть не в пользу высочайшего решения по делу твоего кузена.

«Ну, конечно» — подумал я, — «это ведь Валерий, дорогой наследник рода, как же, ради его удобства можно Матвею и потерпеть».

— Хорошо, — кивнул я отцу, — давай тогда миром с ним решать.

— Да, — сказал он, — лучше будет миром. Но, повторяю: посмотрим.

На этом разговор как-то угас, и мы закончили трапезу, перекидываясь лишь незначительными репликами. Вскоре отец поднялся и по интеркому передал Жану, который пил чай внизу с Тарасом, чтобы заводил машину.

— До встречи, Матвей, — сказал отец на прощание, — и помни: из дома ни ногой.

— До встречи, Ваше Сиятельство, — попрощался я с ним. — Скажи Тарасу, пожалуйста, чтобы поднимался со стола убирать.

Когда отец ушёл, я переоделся в шёлковый, а может и не шёлковый, но очень лёгкий и прохладный, халат и поднялся на крышу. Раскрыв тент, я улёгся в тени на лежак и расслабился. Тут мне вспомнилось, что отец упоминал новую заметку Алексеева. Я взял телефон и вышел в Паутину.

Глава 23

Посмотрим, что этот щелкопёр, писака в смысле, там настрочил. Я открыл сайт «Римского Эха». На главной странице сайта была фотография разбитого лица Бенедикта Алексеева. Естественно, это было обработанное фото, так как я ему ничего не разбивал, а только плюнул сплетнику в рожу и дал пощёчину.

«МАРТЫНОВЫМ МАЛО УБИТЬ НАДЕЖДУ НАШЕЙ ПОЭЗИИ: ВТОРОЙ НАСЛЕДНИК МАРТЫНОВЫХ ИЗБИЛ ЖУРНАЛИСТА СРЕДИ БЕЛА ДНЯ!» — гласил заголовок.

Ну, во-первых, я не наследник, во-вторых, прогнозы поэта Антона Чигурикова по поводу создания образа покойного Озёрского, как образа гениального поэта, начинают сбываться.

Я вернулся к чтению заметки:

«Сегодня наш главный редактор Бенедикт Барухович Алексеев отправился в ресторан «Филоксен», чтобы поинтересоваться мнением стюарда Матвея Мартынова о дуэли между его кузеном гвардии подпоручиком Валерием Мартыновым и армейским поручиком, талантливым поэтом Григорием Озёрским, приведшей к гибели последнего».

«Нормально так себе «поинтересовался», сходу обвинив в убийстве и варварстве» — подумал я и продолжил читать:

«Вместо ответа чувствующий свою полную безнаказанность юный аристократ начал избивать Бенедикта, отбирать у него дорогостоящую камеру и прилюдно оскорблять в самых неприличных выражениях».

Никакой камеры я у Бенедикта не помнил, неприличных выражений, кажется, не употреблял, да и можно ли называть пощёчину избиением?

«Всё это происходило под дружный хохот компании Матвея Мартынова, с которой юный стюард отмечал победу своего кузена на дуэли. Среди его спутников и спутниц, чьи имена нам пока неизвестны, был, между прочим, и наследник влиятельного рода Долгоруких, гвардии поручик Сергей Долгорукий».

Победу на дуэли мы, конечно, не отмечали, но хохот, когда я хлестал Алексеева действительно имел место. Что было, то было, из песни слова не выкинешь.

«Бенедикт попытался предъявить удостоверение журналиста, чтобы объяснить, почему он задаёт вопросы, но Матвей Михайлович продолжил избиение уже на улице с помощью толстой и тяжёлой трости и в конце плюнул журналисту в разбитое лицо. Молодому здоровому аристократу должно быть стыдно за избиение человека, который в два раза старше его по возрасту и ничего тяжелее ноутбука никогда не поднимал.

Наше издание надеется, что Государь обратит внимание на бесчинства дворянства, которое считает, что обладание Яром дозволяет им поступать со всеми остальными гражданами так, как ему заблагорассудится».

То есть, теперь тонкий прут у них превратился в толстую и тяжёлую трость. Удостоверения журналиста он никакого не доставал. А хоть бы и достал, какая мне разница? Разве есть правило, что от журналиста можно терпеть то, чего ни от кого бы терпеть ни один приличный человек не стал?

Лишённый Яра пустышка, Матвей Мартынов, сын младшего сына князя, в версии «Римского Эха» превратился в обезумевшего от владения Яром наследника рода, который ни за что ни про что избивает честных граждан на улице.

Я вздохнул и закрыл заметку. Подписи под ней не было. Вероятно, Бенедикт Алексеев сам написал о себе в третьем лице, чтобы заметка выглядела так, будто её пишет другой обеспокоенный журналист.

Поскольку ночью я поспал всего ничего, я отложил «ладошку» и задремал. Но вскоре очнулся, ощутив чьё-то присутствие. Я приоткрыл один глаз и увидел перед собой женщину лет двадцати трёх — двадцати пяти, в круглых очках, с синими волосами и татуированными руками и шеей. Она снимала меня на телефон с логотипом яблочного огрызка.

— Таша Гиксман, — произнесла она непонятные слова. Мгновение спустя до меня всё-таки дошло, что этими словами она обозначает в пространстве свою персону, — независимый корреспондент. У меня свой видеоканал на…

«А, корреспондент, понятно» — подумал я. И перебил, чего бы никогда бы не позволил себе в общении с приличным человеком:

— Вы не имеете права здесь находиться. Как, вы сказали, вас зовут?

— Таша Гиксман, — снова