Наперегонки со смертью - Виталий Гладкий

– Ну, борзой… – выдохнул прибалдевший от моей речи беспалый. – Во чешет, как по писаному.

– И что это ты нам все угрожаешь? – прищурившись, спросил хмырь с лошадиным лицом – самый осторожный из всего трио.

– Ты неправильно меня понял, – сказал я снисходительно. – Не угрожаю, а предупреждаю.

Точно так же, как делал это в "Охотничьем домике", пока вот этот ваш кореш, – движением подбородка я указал на стоявшего в трех шагах обиженного, – не попер на меня внаглую. Что из этого вышло, вам известно. А касаемо Петра Никаноровича, то я при случае расскажу ему, что вы о нем думаете. Он будет вам очень признателен… Кстати, ваши надежды на то, что Петр Никанорович не узнает кто меня грохнул, по меньшей мере наивны. И у стен есть глаза. А на этой улице вон столько окон. Вот так, братаны. Есть предложение разойтись как в море корабли – мирно и без лишнего ля-ля.

Мой монолог несколько пригасил их воинственный пыл. Случись наша встреча ночью, они долго не сомневались бы: "перо" в бок – и все дела. Дубов ведь не ясновидящий. А со временем все забудется и жизнь покатится как и прежде. Но средь бела дня замочить человека, притом "родственника" бывшего пахана, а сейчас авторитета, да еще и по трезвому, – такая вольность могла им дорого стоить. И они все это прекрасно понимали.

По крайней мере двое – длиннолицый и рябой.

Однако, Бондарю мои доводы были до лампочки. Его ослепила и лишила разума ненависть. И в какой-то мере он имел право меня ненавидеть – все-таки я был с ним чересчур жесток. Кстати, оправданно жесток. (Это я в защиту своего эго, легко ранимого и чувствительного ко всякой несправедливости).

Видя, что его дружки после моего выступления несколько стушевались, он не стал взывать к их чувству солидарности (что в переводе с иностранного обозначает стадный инстинкт). Он просто выхватил из кармана длинную заточку и, нимало не колеблясь, пырнул меня в живот. Все это он проделал совершенно беззвучно и очень быстро.

Я знал совершенно точно, что главная опасность исходит именно от него. Он был туп и злобен как примитивное животное. Его крохотный мозг динозавра фильтровал только самые элементарные понятия и процессы: вперед – назад, влево – вправо, украсть – сбежать, выпить – закусить, обида – месть, нож – смерть… И так далее. Но не очень далеко.

До вполне определенной черты. Переступить которую для таких индивидов, как он, обозначает умопомешательство.

Я не стал ни перехватывать руку с заточкой, ни выбивать острый стальной стержень ударом ноги; я всего лишь пропустил мимо себя этого придурка и, волчком провернувшись вокруг собственной оси, врубил его ребром ладони по правой почке.

Типичный трюк матадора на арене, когда он дразнит мулетой разъяренного быка.

Но я не дразнил. Я приложился от всей души. В идеальном варианте такой удар может быть смертельным. Но я давно не тренировался по-настоящему, а потому рассчитывал лишь уложить этого морального урода на брусчатку. Что и случилось: пробежав по инерции метра два, Бондарь со всего маху шлепнулся на мостовую и затих, даже не дернувшись. Спи спокойно, дорогой друг…

Все произошло так быстро, что двое других поначалу ничего не поняли. Что-то мелькнуло – и их кореш уже сушит весла прямо на проезжей части. Притом тихо, спокойно – словно покойник. (Если честно, то я очень надеялся, что это не так – на фиг нужны мне новые неприятности с очередным жмуриком?).

– Бондаря убили… – тупо сказал беспалый, представив меня во множественном числе; а может он зауважал Чернова и начал называть его на "вы"?

– Мочи фраера! – в бешенстве выкрикнул длиннолицый, у которого реакции были не настолько замедлены, как у рябого.

Он вырвал из кармана руку с надетым на нее кастетом и попытался проверить мою челюсть на прочность.

Лучше бы он этого не делал. И вообще – лучше бы он в этот день сидел в ИВС и давал показания следователю по поводу какой-нибудь очередной мелкой кражи. Мужик он был крепкий, жилистый, но сырой, не обкатанный в многочисленных драках, как, например, те же рэкетиры, которым приходится отстаивать свою территорию при помощи кулаков (и не только) едва не каждый день.

Я поднырнул под бьющую руку и, произведя элементарный захват, выполнил классический бросок через спину с подсечкой опорной ноги противника, припечатав его, совершенно не подстраховывая (чай, не тренировка), к отшлифованным временем камням брусчатки. Раздался хруст, – похоже, что-то сломалось; может даже шея – затем послышался сдавленный крик, и длиннолицый присоединился к своему приятелю, почивавшему как невинный младенец.

– Жить хочешь? – спросил я остолбеневшего рябого.

– Ну… – Он просто не нашелся, что сказать.

– Тогда сгинь с моих глаз. И чтобы я больше никогда тебя не видел. Брысь!

Беспалый вздрогнул от моего окрика и бросился в ближайшую подворотню. Хороший друг, ничего не скажешь… Бросил на произвол судьбы своих корешей – и был таков.

Я с удовлетворением посмотрел на свою работу – двух хмырей, не подающих признаков жизни – и пошел дальше. Мне следовало поторопиться – часы показывали три минуты первого, а до "Охотничьего домика" оставалось не менее пяти минут ходу.

На этот раз калитка в воротах была заперта и я, не долго думая, пнул ее несколько раз ногой. Мне открыл охранник, молодой крепкий парень, но не тот, кого я видел раньше. Он не спросил ни моего имени, ни фамилии, лишь молча кивнул и указал на гараж. Я так же безмолвно направился по уже известному маршруту в полной уверенности, что Дубов предупредил своих шнурков о приходе гостя.

В своих предположениях я оказался прав. Все двери отворялись едва я подходил к ним вплотную. Меня даже официант Жорик не встречал. Дверь в подвале, как мне показалось, открыл человек-невидимка. Я увидел лишь его силуэт впереди: он сделал пригласительный жест левой рукой и куда-то исчез. Может, в преисподнюю. Но это был не половой. Видимо, Дубов считал, что я уже достаточно ознакомлен с порядками, царившими в его вотчине, чтобы потайными путями самостоятельно добраться до кабинета директора "Охотничьего домика".

– Говорят, что вещие сны – чушь, – сердито пробасил Дубов едва я появился на пороге его кабинета. – Ничего подобного. Сегодня я в этом убедился. Мне приснился кошмар – и вот они, неприятности, тут как тут. Садись, не стой столбом.

– Так ведь день только начинается, Петр Никанорович. Обычно вещие сны сбываются к вечеру, – "утешил" я своего благодетеля.

– Тогда ты придешь сюда еще раз. Уже в темное время суток.

– Я понимаю, что надоел вам горше пареной репы. Одно ваше слово – и моей ноги здесь не будет. Но то, что я хотел у вас попросить, мелочь.

– Я многое могу… – непримиримо, но уже более покладисто буркнул Дубов. – Однако, это еще ничего не значит. Есть хочешь?

– Спасибо, нет, – отказался я мужественно – и соврал; две чашки кофе и рогалик – еда для рафинированных барышень, а не для молодого здорового парня, обуреваемого разными нехорошими мыслями.

– Ну, как знаешь… – Дубов отдал соответствующие распоряжения и приготовился выслушать мою просьбу.

– Мне нужно узнать по картотеке ГИБДД фамилию владельца одного "опеля". Это возможно?

– Хорошо заплатишь – проблем не будет. – Дубов облегченно вздохнул; наверное, он думал, что я попрошу кого-нибудь завалить.

– Сколько?

– Не знаю. Смотря кому этот "опель" принадлежит.

– Вот это как раз и есть самое главное в поставленной задаче. Нужно сделать так, чтобы даже ваш приятель из автоинспекции не догадался о номере какой машины идет речь.

Для этого необходимо сделать запрос по всем автомобилям марки "опель" – уж не знаю, для чего. Нужно что-то придумать.

– Хочешь сказать, что если слух о моей заинтересованности "опелем" дойдет до его хозяина, то у меня могут быть неприятности? – догадался Петр Никанорович.

– Да. Притом большие. А мне вовсе не хочется ответить на вашу доброту черной неблагодарностью.

– Это хорошо, что ты честен. В противном случае я с тобой просто не водился бы. Твое предупреждение очень кстати. Я учту. Будет тебе хозяин этого "опеля". Доставят на тарелочке…

Принесли обед. На одну персону. Дубов пытливо посмотрел на меня – я в это время глотал голодные слюнки – и с непередаваемым коварством в голосе спросил:

– Так говоришь тебе совсем есть не хочется?

Ну, нет, так дело не пойдет! Я не хочу изображать валенка, дожидающегося в закутке третьего приглашения сесть за стол. Голод не тетка. К черту хороший тон и стеснительность!

– Понимаете, Петр Никанорович, почуял запахи и понял, что просто не могу спокойно уйти из вашей гостеприимной обители, не отведав чего-нибудь эдакого. У вас потрясающая кухня.

– То-то… – довольно ухмыльнулся Дубов. – Эх, молодежь… – Он снова взялся за селектор, и спустя три минуты стол был сервирован и на меня.

Судя по такой оперативности, хитроумный Петр Никанорович все-таки сделал заказ своим поварам на двух человек.