Недометанный стог (рассказы и повести) - Леонид Воробьев

Он опустил веки, снова поднял их и принужден был убедиться, что не грезит. Да, на другом конце скамейки сидел Алексей Заугорин, конечно, не молодой парень, а пожилой мужчина, но с характерными чертами лица, которые позволяли легко узнать его.

Недоумевая, Хлебнов в упор рассматривал своего соседа. А тот не замечал устремленного на него внимательного и вопрошающего взгляда и продолжал смотреть на заречные деревни.

Вероятно, Заугорину стало жарко в своем демисезонном пальто и шляпе. Он расстегнул пуговицы пальто и снял шляпу, положив ее на колени. Пышные кудри на голове поредели не очень сильно, но они изменили цвет: вместо рыжих стали совершенно седыми.

Еще несколько минут просидел Заугорин, не меняя позы. А потом встал, застегнул пальто, надел шляпу и, так и не заметив пристального взгляда Хлебнова, не обратив на случайного соседа внимания, медленно двинулся к выходу из парка.

Иван Игнатьевич тоже поднялся и наблюдал за ним. Он шел не спеша, чуть опираясь на тросточку, не глядя по сторонам, словно был погружен в глубокую задумчивость. У ворот парка он задержался на минутку, кинул мимолетный взгляд на Дом культуры и вышел в открытые настежь ворота.

Хлебное перевел свой рассеянный, полный изумления взор с его удаляющейся спины на районную газету, которую он все еще держал в руках, и вдруг увидел выделенную на фоне серого газетного текста более жирным шрифтом фамилию — ту фамилию, которая столько раз вспоминалась ему за последние полчаса, фамилию человека, сидевшего только что сейчас рядом с ним.

Пробежать глазами информационную заметку было делом нескольких секунд, тем более что заметка отличалась ясностью и краткостью. Называлась она: «Встреча со знатным земляком», и сообщалось в ней о том, что «в районном Доме культуры на днях состоялась встреча с уроженцем нашего района, гостящим в родных местах знатным уральским горняком, Героем Труда А. В. Заугориным». Далее в информации говорилось о беседе А. В. Заугорина с земляками, о вопросах его слушателей, о количестве присутствовавших на встрече…

Иван Игнатьевич бережно свернул газету, положил ее в карман пальто и широко улыбнулся.

— Ну вот, Алексей Васильевич, — сказал он, обращаясь к невидимому собеседнику, чья шляпа уже исчезла из поля зрения, — вот и свиделись… Хотел ты столкнуться со мной на узенькой дорожке, а встретились мы на большой дороге. И не липом к лицу, как ты думал, а плечом к плечу!

Вот и ходи в монастырь

Получилось как-то так, что Юлька стала все больше и больше отдаляться от меня. Меньше мы стали разговаривать, и вроде не хотела она задевать никаких серьезных тем. А ведь раньше были мы не то чтобы отец и дочь, а, пожалуй, два близких товарища.

Конечно, у нее наступал переходный период: как-никак пятнадцатый год. Но и к матери она не очень тянулась, хотя этого можно было ожидать. Конечно, я очень занят, но и раньше бывал занят не меньше, а отношения у нас были более простыми, ясными и откровенными.

Смотрел я, смотрел на такой поворот событий и решил, что надо мне с Юлькой побольше бывать вместе, побольше вызывать ее на разговор. Решил весь отпуск посвятить ей, а для начала в ближайшее воскресенье сходить куда-нибудь. И наметил Юрьев монастырь.

Из Новгорода туда можно доехать, но я придумал идти пешком: самое лучшее для серьезных разговоров. Сообщил свой план Юльке, она его с восторгом приняла.

Так вот и вышло, что июльским утром отправились мы с Юлькой из дома, помахала нам с балкона наша мама, а мы пошагали в Юрьев монастырь.

Вышли мы в семь часов, чтобы успеть прийти до большой жары. Юлька оделась легко, я тоже. Наметили осмотреть монастырь и скит, который чуть подальше, искупаться, а вернуться домой по Волхову на пароходике. Захватили с собой рюкзак, а в него наложили еды и питья.

И пошли мы, шлепая по асфальту кедами. Солнце уже вовсю освещало город, и желтые, серые, красные стены выглядели декоративно и живописно. Полюбовались мы на город и двинулись дальше.

Пение птиц встретило нас у Синичьей горы, возле Петровского кладбища. А дальше открылась прямая, как стрела, дорога. С одной стороны, где асфальт затенялся кустами, он был влажен и те мен. А на другой стороне было тепло, и уже сквозь кеды ощущалась нагретая поверхность.

Влажными были пока верхушки кустов, а воздух уже мрел, дрожал, покачивался. Несмотря на рань, первые самолетики срывались с аэродрома и уходили, делая разворот. Из-за мреющего воздуха казалось, что у них мелко дрожат крылья, как у стрекоз.

Вдалеке, прямо перед нами, виднелась церковь Благовещения в Аркажах. У новгородских церквей есть одна особенность. Скажем, идешь к какому-нибудь современному высокому зданию, оно издали кажется маленьким, а потом растет и растет, только голову задирай. А новгородские церкви невелики по размерам, а выглядят, что издалека, что вблизи, так внушительно, что диву даешься. Стоит хотя бы взглянуть на Спас-Нередицу. Или уж места такие выбирались, или особенности архитектуры, либо то и другое вместе.

Стояла церковь Благовещения, как большущий поднебесный храм. И здорово же, что крыли многие церкви осиновым лемехом. Не чернеет он, как-то светлеет, голубеет по-особому, а в утренних лучах светились крыша и купол, как старое серебро.

Снежный конус облака стоял над самым крестом. Шагали мы не спеша к церкви. Дышалось легко, но чувствовалось, что будет жарко. И я сказал:

— Жарко будет. Покупаемся вдоволь.

А Юлька все глядела на церковь, а потом посмотрела на меня огромными — материными — серыми глазищами и спросила:

— Пап, а ты когда-нибудь в жизни в бога верил?

Я растерялся:

— То есть что это ты… верил?

— Да нет, ты меня не понял, — пояснила Юлька. — Я знаю, что ты неверующий. Но, может быть, у тебя такой момент был, что ты готов был поверить, или молился там, или еще как? А?

Я думал-думал и сказал:

— Пожалуй, Юлька, был такой момент. Когда в институт поступал, чуть на последнем экзамене не провалился. Тогда я в душе и бога, и всех чертей призывал, чтобы выручили. Помогло.

Юлька выслушала меня и заметила:

— Ну, это значит — не верил. Это не вера, а жульничество. Вера — это совсем другое.

«А какое другое?» — хотел спросить я, но искоса посмотрел на Юльку и почему-то удержался.

Важно шагала моя дочь по теплому асфальту. Хороши были брючки на ней и блузочка. И сама она была хороша. «Красивая будет», — подумал я с гордостью.

Подошли к церкви Благовещения и сели на скамейку под большими липами. Тихо и солнечно было тут. В кронах лип гудели шмели и пчелы. Направо от нас уходила в густую траву еле заметная тропка, а вела она к белому домику на берегу пруда. Возле домика сушилась сеть, и не видно было ни одной живой души. Юлька сходила на заросшее маленькое кладбище за церковью, принесла оттуда букет.

Я знал, что внутри церкви есть очень ценные фрески, но церковь была заперта, и я стал рассказывать Юльке то, что знал о строительстве церквей. Рассказал об изуми тельной многоцветной кладке, о внутреннем устройстве, об алтарных апсидах, о столбах, лопатках, закомарах. Об осиновом лемехе на куполах и крышах. Упомянул церкви в Кижах. В общем выложил почти все, что знал об этом.

Юлька слушала внимательно и сосредоточенно, а когда я кончил, вылила на меня ушат холодной воды:

— Да это я все знаю. Нам Альбина Максимовна, когда на экскурсию ходили, еще больше рассказывала.

Посидели мы, помолчали. Неожиданно Юлька сказала:

— А вот если бы умереть, хорошо бы, чтобы здесь похоронили. А на кладбище неуютно и тесно как-то.

Так меня ударило это по сердцу, то ли потому, что и мне пришла в голову подобная мысль, то ли из-за того, что сказала это моя дочь. Да так серьезно, по-взрослому, просто страшно сказала. Вскочил я и грубовато прикрикнул на Юльку:

— Да ты что! Чего мелешь? А ну, пошли дальше!

Двинулись к Юрьеву монастырю, по аллее из вековых плакучих ив. Поплескивалась рыба в озере, слева и справа от насыпи дороги. Мы останавливались у дощатых щитов, перегораживавших путь рыбе из одной половины озера в другую. Потом зашли на мызу. Тут еще наносило прохладой, и пахло озером и цветами. Двое мужчин косили траву на подкормку, а рядом ходила лошадь и подергивала шоколадной кожей, досадливо потряхивала головой, когда ее беспокоили комары и овода.

Зашли в монастырь. Я было стал объяснять Юльке, почему колокольня у входа выглядит непропорциональной, но, оказывается, и это она знала. Походили по Георгиевскому собору, где девушка-экскурсовод, пытаясь придать своему голосу вдохновение, водила за собой, как стаю гусей, кучку иностранцев. А затем отправились в столовую — бывшую монастырскую трапезную.

Я взял в буфете пива. Выложили из рюкзака еду. И с каким же аппетитом мы здесь поели. Я любовался Юлькой и тем, как она уплетает за обе щеки. Настроение у меня начало подниматься, тем более что Юлька не заводила никаких каверзных разговоров.