Живые и мертвые - Неле Нойхаус

– О’кей. – Пия не была злопамятна и склонялась к тому, чтобы дать Неффу второй шанс влиться в команду. Он был опытным полицейским, и им в их ситуации важен был каждый человек.

Они уже начали совещание, так как Боденштайн объяснил Пии в СМС, что его беседа с Йенсом-Уве Хартигом может несколько затянуться.

Джем сделал сообщение о визите к Винклерам, а Пия и Ким поделились тем, что узнали этим утром от Хеннинга.

– А какая группа крови у Кирстен Штадлер? – спросила Пия.

– Я не обратил на это внимания, – ответил Кай.

– Дай мне, пожалуйста, дело, – попросила Ким, – я посмотрю, может быть, там это упоминается.

Он передал ей папку, которую Дирк Штадлер дал Боденштайну.

– Я пытался дозвониться этому профессору Хаусманну, – сказал он. – Он все еще работает во Франкфуртской клинике неотложной помощи директором по лечебной части. К сожалению, он уехал на все праздники и сочельник куда-то далеко и сейчас недоступен. Руководство клиники, как и прежде, плохо идет на контакт, и они до сих пор не прислали нам список сотрудников, работавших в 2002 году.

– Тогда нужно действовать иначе. Я предлагаю образовать две ударные группы, у которых будут разные задачи. – Пия увидела Николя Энгель, которая стояла в дверном проеме и слушала, но, поймав взгляд коллеги, кивком головы велела ей продолжать. – Сначала поиск преступника, а потом определение возможных будущих жертв убийцы.

– Почему мы не можем вести наблюдение сразу за всеми? – спросил Джем. – Винклерами, Дирком Штадлером, его сыном? Мы ведь достаточно уверены в том, что убийца, судя по всему, из семейного круга Кирстен Штадлер.

– Это невозможно с точки зрения дефицита персонала и больших расходов, – проговорила доктор Николя Энгель, стоя у двери. – Кроме того, одних подозрений недостаточно. Ни один судья в мире не даст разрешение на подобное наблюдение.

– Мы организуем усиленное патрулирование, – сказала Пия, – не более того.

Они распределили задачи, и Пия закончила совещание.

– Я сейчас буду разговаривать с Эриком Штадлером, – объявила она. – Ким, было бы неплохо, если бы ты послушала наш разговор из соседней комнаты.

– Я бы хотела поприсутствовать, – предложила Николя Энгель, и Пия с удивлением кивнула. – Вы будете вести допрос, а я просто послушаю.

Директриса редко лично принимала участие в допросе подозреваемого. Правда, случай был довольно неординарный.

– Конечно, – ответила Пия. – Тогда пойдемте вниз.

* * *

Боденштайн рассматривал ювелирные изделия в витрине маленького магазина. Кольца, броши, цепочки, часы и пряжки из серебра, золота и платины, с жемчугом, бриллиантами и драгоценными камнями, простые и филигранной обработки.

– И все это сделали вы сами? – спросил он, впечатленный увиденным.

– Конечно. Это моя профессия. – Хартиг улыбнулся. – Конечно, я занимаюсь и ремонтом, но значительно большее удовольствие – самому изготавливать украшения.

– А где вы это делаете? – Боденштайн огляделся.

– Пойдемте, я покажу вам ателье. – Хартиг исчез за занавеской, и Боденштайн пошел за ним по коридору. Они оказались в на удивление большом помещении. Здесь были четыре верстака, шкафы с моделями для литейной формы, химикаты, тиски, пластиковые боксы с инструментами и баллоны с пропаном.

– Мы все здесь делаем сами, – сказал Йенс-Уве Хартиг и провел ладонью по облезлой деревянной панели одного из станков. – Уникальные изделия по желанию клиентов, переработка, восстановление старых ювелирных изделий, очистка и ремонт. Но мы также занимаемся гальванизацией, ковкой, вальцовкой, пайкой.

– Мы? – переспросил Боденштайн, рассматривая щипцы, напильники, пилы и молотки, которые аккуратно висели на каждом рабочем месте.

– У меня еще два сотрудника и один ученик, – пояснил Хартиг. – Ювелирное искусство – одно из самых древних ремесел в мире, связанных с металлообработкой, и увлекательная профессия, которая предполагает творческий подход, но, кроме того, терпение и хорошую моторику. Конечно, у нас здесь есть и аппараты лазерной сварки, и техника с автоматической компьютерной системой конструирования, но я предпочитаю старые методы работы, например с помощью паяльных трубок.

– Интересно, – кивнул Боденштайн. – А где вы храните материал, с которым работаете? Он ведь довольно дорогой, не так ли?

– Вечером мы помещаем материал в сейф, – ответил Хартиг. – Отходы после обработки отделяются от металлических сплавов и перерабатываются.

Он вышел из мастерской и направился в небольшое помещение, которое, очевидно, одновременно служило кухней, комнатой для отдыха и офисом.

– Хотите кофе? – спросил Хартиг и включил кофемашину.

– С удовольствием, – кивнул Боденштайн и сел. – Черный, без молока и сахара.

Заработала кофейная мельница. Боденштайн обвел взглядом комнату. На стене висел натуральной величины черно-белый портрет очень красивой молодой женщины.

– Это Хелен, – сказал Хартиг, проследив за взглядом Боденштайна. – Моя великая любовь. Моя вторая половина.

– Вам ее очень не хватает, не так ли?

– С ее смертью я ощутил, что у меня как будто в самом деле отрезали половину, – подтвердил Хартиг и поставил перед Боденштайном чашку с кофе. – Иногда я спрашиваю себя, встанет ли все снова на свои места.

Боденштайн не стал говорить пустых фраз и не стал давать никаких псевдопсихологических советов, которые могли помочь в тяжелой жизненной ситуации. Вместо этого он объяснил мастеру-ювелиру причину своего визита и сообщил о своем подозрении в отношении того, что снайпер может принадлежать к окружению Штадлеров и мстить тем, кто принес в семью горе и боль.

Хартиг прислонился к мойке с чашкой кофе в руке и внимательно слушал его, не говоря ни слова.

– Где и когда вы познакомились с Хелен? – спросил Боденштайн.

– Это было примерно четыре года назад. Я читал доклад в группе помощи, куда Хелен регулярно приходила, сопровождая своих родителей.

Боденштайн насторожился.

– А почему там оказались вы? Вы тоже потеряли кого-то из близких?

Хартиг вздохнул и сел за стол напротив Боденштайна. Он отодвинул в сторону стопку бумаг и поставил свою чашку с кофе.

– Хуже, – проговорил он с горечью в голосе. – Я был одним из тех, кто убивал.

– Что?! – Боденштайн был поражен.

– Я был врачом. – Хартиг откинулся назад. – Из настоящей династии врачей. Прадедушка, дедушка, отец, дядя, двоюродные братья – все врачи. И не просто посредственные доктора, а корифеи медицины. Пионеры, каждый в своей области, пользующиеся огромным авторитетом. Я вырос в этом мире, и для меня не существовало ничего другого. Господь бог дал мне все качества, необходимые для того, чтобы стать хорошим хирургом. Учеба давалась мне легко, а мое имя открыло мне двери, которые для других были закрыты. Но мне недоставало душевной жесткости и хладнокровия, которые требуются, чтобы добиться настоящих успехов. Я был слишком мягким и сердобольным.

– И вы оставили профессию и стали… ювелиром?

– В этой профессии требуется та же ловкость рук, что и в хирургии. – Хартиг улыбнулся, но тут же снова стал серьезным. – Но здесь ты не видишь страданий людей, их мучений и боли, отчаяния пациентов и их близких, когда приходится сообщать, что нет никакой надежды. К тому же я не выносил тамошнюю рабочую атмосферу. Во многих клиниках еще и сегодня царит та же культура руководства, что раньше в армии. Возражения и коллективное мышление запрещены. Возможно, все сложилось бы иначе, если бы мой отец не задумал реализовать свои амбиции, сделав из меня кардиохирурга. Он направил меня к своему другу, хирургу-трансплантологу. При первой мультивисцеральной эксплантации, в которой я принимал участие, я получил моральную травму. Вы знаете, как это происходит?

Боденштайн покачал головой.

– Пациент, за которым до определенного времени ухаживали и который находился в реанимации, в один момент превращается в склад запчастей. Используется все – сердце, легкие, глаза, печень, почки, поджелудочная железа, фрагменты кишечника, костей, ткани. Все происходит очень быстро. При мультиорганной эксплантации собираются врачи со всей Германии и работают над телом. Изъятие органов всегда происходит ночью, чтобы не мешать обычному распорядку работы клиники. Пациента доставляют, вскрывается тело, в разрез вливается ледяная вода, чтобы охладить органы, затем он обескровливается. В операционной царит невероятная суета, люди бегают туда-сюда и громко говорят по телефону. Все стоят по щиколотку в крови. На всякий случай здесь же присутствует анестезиолог, так как пациенты, у которых умер мозг, еще могут реагировать – у них повышается давление, они вздрагивают, потеют, как живые люди во сне. Потом все кончается. Неожиданно все исчезают, и я стою один с опустошенной оболочкой человека, который еще час назад дышал. И он уже больше никого не интересует. Я побежал по клинике, чтобы найти кого-нибудь, кто мог бы зашить холодный труп, из которого выкачали всю кровь.