Том 2. Время Наполеона. Часть вторая. 1800-1815 - Эрнест Лависс

Социальный строй княжеств. Подвластное господарю, пользовавшемуся неограниченной властью в продолжение своего недолгого и неустойчивого правления, население делилось на два класса: бояр и крестьян (промышленные и торговые элементы едва заметны были в стране, почти целиком земледельческой). Бояре успели утратить все те доблести, которыми отличались их предки в далекие уже времена независимости. Непрерывно пополняемая греческими авантюристами, которых приводили с собой князья, эта аристократия сохранила лишь слабые следы своего национального характера. Почти все их жены были фанариотского происхождения. Разжиревшие, как турчанки, они проводили дни на своих диванах, в платьях из легких тканей, обвешанные ожерельями из жемчуга и цехинов, набеленные и нарумяненные. Немудрено, что дети бояр были греками с турецкими замашками. Бояре обращались к князю не иначе, как стоя на коленях, а князь в свою очередь сам падал ниц перед всяким пашой; побои, нанесенные князем, они не считали за унижение. Историк Бауэр говорит, что они «подличали и пресмыкались перед высшими, зато в обращении с низшими выказывали нестерпимую заносчивость; за деньги они готовы были совершить какую угодно подлость». В конце концов бояре разделились па три класса, из которых первый только и думал о том, как бы унизить второй, а второй всячески старался ущемить третий. Сохранилось множество рассказов, свидетельствующих о нравственном падении этой знати[77].

Под игом этой знати, унизывавшей свою одежду золотом и драгоценными камнями, и игом высшего духовенства греческого происхождения изнывало крестьянство, которое сколько могли грабили турки и русские, господарь и бояре. Никогда крестьянин не мог знать, сколько ему придется платить, ибо в любой момент по требованию Порты на него налагались новые повинности, подлежавшие уплате в убийственно короткий срок. Притом эти повинности «выколачивались»: отца семейства подвешивали за ноги над очагом, душили дымом, как лисицу, у него на глазах истязали жену и детей. Раз, когда жители Бухареста принесли во дворец тела убитых крестьян, князь Константин Ханжерли в ответ на жалобы заявил: «Надо было заплатить, тогда их не стали бы убивать».

Французская культура; возникновение румынской культуры. При фанариотских князьях Румыния все еще находится в сфере греческой культуры, которую эти князья принесли с собой. При господстве высшего духовенства из греков имелись только богослужебные книги на греческом языке. Если приходилось писать по-румынски, то писали не латинскими буквами, а славянскими, что придавало языку потомков Траяна характер какого-то варварского наречия. Однако Румыния при всей своей отдаленности от Запада не могла избежать всеобщего в то время господства французской культуры. С XVIII века главные драгоманы Порты начали прибегать в своей переписке к французскому языку, а сделавшись румынскими князьями, они ввели его при своих дворах. У них появились секретари-французы. При дворе Александра Ипсиланти французские эмигранты-самозванцы граф Гаспар де Бельваль и маркиз де Бопор де Сент-Олер управляли иностранными делами в духе, враждебном Наполеону. Другие эмигранты устраивались учителями французского языка в Яссах и Бухаресте. В Бухаресте особенно выделились в этом отношении Лорансон, Рекордон, Кольсон, Мондовиль, оставившие любопытные мемуары о Румынии. Боярыни начали говорить по-французски и увлекались французскими романами. В Бухаресте появились французские журналы, как, например, орган французских эмигрантов Лондонский курьер (Courrier de LondresJ.

Одновременно с этим стремится занять подобающее место и национальный язык, который находился в загоне у чужеродной аристократии, считавшей его мужицким наречием. Школы, где преподавался румынский язык, становятся в княжествах довольно многочисленными. Однако тот переворот, который открыл самим румынам благородство их языка, начался не в придунайской Румынии, а в трансильванской, в Ардеале. Там уже с начала XVIII века несколько высших духовных лиц сделали попытку заменить славянские богослужебные книги румынскими. Так поступал, например, трансильванский архиепископ Иннокентий Мику, или Микуль, который посылал молодых румын в Рим, «где могилы предков напоминают о храбрости и добродетели». Его племянник Самуил Мику, учившийся в Риме, написал на румынском языке латинскими буквами Историю ардеальских румын и Историю румын Валахии и Молдавии, изданную в Буде в 1806 году. Георгий Шинкай действовал таким же образом, стремясь освободить национальный шрифт от славянских букв, как чистят прекрасную римскую медаль от вековой ржавчины. В 1808 году он издал первые главы румынской истории от дакийских времен до 1739 года (целиком эта работа появилась только в 1843 и 1853 годах). Венгерские власти приостановили издание, находя «произведшие достойным сожжения, а автора достойным виселицы». Наконец, Петр Майор доказывал происхождение своего народа от древних римлян. Впоследствии эта троица румынских патриотов «загорной» Румынии — Мику, Шинкай, Петр Майор — нашла себе родственную троицу патриотов в придунайских княжествах — Георгия Лазаря, Гелиада Радулеску и Георгия Асаки. В 1813 году последний открыл румынскую школу в Яссах. Благодаря этим учителям народа и совершилось румынское возрождение.

Бесчинства албанских шаек при подавлении греческого восстания 1770 года вызвали запустение Морей и собственно Эллады. Последующее поколение еще видело сожженные деревни и груды белеющих костей. Национальная жизнь нашла убежище на Ионических островах, находившихся в то время под покровительством Венеции, и на некоторых островах Архипелага. Если Греция снова заселилась, то это произошло главным образом благодаря албанским переселенцам: из горной Албании являлись и мусульманские шайки, подавлявшие всякое стремление греков к свободе, и колонисты-христиане, быстро превращавшиеся в эллинов и забывавшие горное свое наречие для греческого языка; эти пришельцы восполняли опустошения, произведенные турецкой саблей среди коренных жителей. В остальном сохранилась прежняя организация: в городах часть жителей именовала себя турками, потому ли, что это были потомки азиатских завоевателей, или потому, что это были греки, обратившиеся в ислам; но как те, так и другие говорили только по-гречески; в деревнях были помещики — сипахи, тоже двоякого происхождения. Рядом с этими «турками» и чиновниками Порты существовали городские и сельские общины, управлявшиеся демогероптами и приматами. Духовенство состояло из сельских священников, влачивших столь же жалкое существование, как их паства, и столь же невежественных, как она, и из монахов, живших в укрепленных монастырях. Некоторые из этих монастырей были высечены в скале прямо над пропастью; все они находились под охраной султанских фирманов, а в моменты опасности служили надежным убежищем для жителей равнины.

Арматолы, клефты, пираты. Наконец, в гористых областях — таких, как Олимп, Майна, окрестности горы Аграфа и Акрокераунских гор, — греческие общины, обладавшие военными привилегиями, организованные в вооруженные отряды арматолов, снабженные фирманами, не страшились ни сборщиков податей, ни солдат султана. Назначение арматглов состояло в подавлении бесчинств клефтов (воров или разбойников); но как отличить начальника арматолов от начальника клефтов? Оба эти вида военных отрядов являлись как бы школой воинской храбрости греческой нации. Народные песни, снисходительные к их разбойничьим подвигам, одинаково воспевали деяния как тех, так и других. Греческий историк Трикупис ярко выразил симпатии, которые эти «властители гор» внушали тем, кого они обирали.

Пираты — это морские клефты. Прикрываясь с 1770 года русским флагом, появившимся у берегов Эллады с Алексеем Орловым, они продолжали морскую войну, которая считалась было оконченной в 1792 году, после Ясского мира. Они захватывали как христианские, так и мусульманские суда, не делая между ними никакого различия. Самым знаменитым из пиратов был Ламброс Кацантояис, состоявший когда-то на службе у Екатерины II. Он сделал своей главной квартирой Порто-Квальо в Майне, укрепив это место поставленными на горах батареями. В мае 1792 года Ламброс осмелился даже напасть близ Навплии на два французских судна и сжег их. Французское посольство при Порте немедленно потребовало примерного наказания, и французская эскадра, плававшая в Архипелаге, соединилась с турецким флотом под командой капудана-паши. Одиннадцать кораблей Ламброса стояли на якоре в Порто-Квальо, когда он был атакован турецким флотом при содействии французского фрегата Модест; береговые батареи, установленные Ламбросом, приведены были к молчанию, суда расстреляны, захвачены и торжественно уведены в Константинополь.