Донбасский декамерон - Олег Витальевич Измайлов

Вильна, или, по-нынешнему, Вильнюс, всегда, а уж тогда тем паче была вместе со Львовом одним из форпостов польского мира на востоке Европы. Эти два города современными польскими националистами по сей день оплакиваются как краса и гордость былой Речи Посполитой, два места, где польская наука, литература, экономика, спорт проявили себя в новой истории даже в большей степени, чем на польском «материке».

В семье прикарпатских русинов Кукольников польский наряду с немецким был «домашним» языком. Поэтому работа с польскими отроками Нестору Васильевичу не доставляла проблем. Более того, унаследовав от отца любовь к учености, он за эти годы в Вильне исхитрился произвести небольшую «великодержавную диверсию» – составил русскую грамматику на польском языке, чем вызвал небольшое, но отчетливо слышное раздражение польской общины, и без того считавшей, что Петербург взялся русифицировать потомков шляхты.

Однако вредить Нестору поостереглись – его работа вызвала решительное одобрение со стороны Наместника Царства Польского великого князя Константина Павловича, старшего брата императора Николая I. Заметим, из-за которого разгорелся во многом весь сыр-бор с декабристами.

Однако же время и место, признаемся, для русско-польских филологических опытов было выбрано Кукольником не очень осмотрительно – всего через несколько месяцев после того, как свет увидел не только словарь, но и первая поэма Нестора «Торквато Тассо», в ноябре 1830 года вспыхнуло Первое Польское восстание. Кукольник и его старший брат и покровитель, Платон, отправились искать счастья в столицу России.

Судьба питомцев Нежинской гимназии высших наук из числа тех, кто был позднее назван литературоведами «гоголевским выпуском», близка судьбе первого выпуска Царскосельского лицея – ближайших друзей Александра Сергеевича Пушкина. Ну, все-таки эпоха, происхождение, нравы – все было общее.

Повальным было увлечение романтизмом и деятелями итальянского Возрождения. И если однокашник и близкий друг Пушкина Вильгельм Кюхельбекер писал в юные годы трагедию «Аргивяне», то ничего удивительного нет в том, что друг Нестора Кукольника Николай Гоголь-Яновский сочинил поэму «Ганс Кюхельгартен», впрочем, неудачную.

Нестор Васильевич своего «Торкватто Тассо» продал в 1832 году уже в столице, все-таки более выгодно – о молодом русине заговорили в литературных кругах. На поэму обратил внимание Пушкин. Правда, «солнце русской поэзии» младшего собрата по цеху недолюбливал, поэтому чаще всего о его опусах отзывался нелестно. Пушкин был еще та «язва». По поводу «Тассо» он заметил в письме к жене, что не знает, «есть ли талант у господина Кукольника, ибо осилил поэму только до половины».

16 мая (4 – по старому стилю) великий русский поэт Александр Пушкин был принят в масонскую ложу. Называлась она «Овидий» и распространяла свое влияние по Бессарабии до самой Одессы, где имела филиал. Впрочем, в Одессе, как и везде на Юге России, процветали собственные масонские ложи и филиалы более крупных – московских, петербургских и заграничных.

А вскоре случился в жизни выпускника Нежинской гимназии такой карамболь, что Пушкин и вовсе посоветовал ему при встрече все, что он не напишет – сжигать.

А все монаршая милость. В России она всегда накладывала на ее обладателей невидимую печать отверженности в глазах либеральной литературной богемы. Иной у нас, кажется, и не водилось.

Автору этих строк известны всего два имени литераторов из числа максималистов в отношении к власти со знаком плюс. То есть тех, кто считал возможным свое творческое эго гнуть по лекалу «правильной» власти. В двадцатых годах двадцатого столетия Владимир Маяковский сказал: «Если партия прикажет писать стихи ямбом, ну что ж, – буду писать ямбом». Почти за сто лет до него Нестор Кукольник заявил еще радикальней: «Если император поставит меня работать акушером, буду принимать роды».

В обоих случаях речь шла конечно же о том, что вместо нытья о несовершенстве человеческой природы и государства каждый гражданин должен на своем месте честно исполнять ту работу, которую ему поручили. В этом нет ничего удивительного, ведь русские, как известно, в силу привычки национального характера к крайностям, одновременно и самые лихие анархисты, отрицающие чье-либо право корректировать их личную волю, так и государственники, наученные сотнями лет жизни во враждебном окружении к тому, что только держава, аналог природной русской общины со старостой-царем во главе, способна защищать и обеспечивать права индивидуума. Отечественная история полна примеров, когда во имя общего интереса русский человек без колебаний шел на смерть.

Самым ярким примером русского народного анархизма, стремления к неограниченной личной воле является, если отвлечься от религиозной стороны дела, протопоп Аввакум Петров, не захотевший ради спасения жизни «поступиться и азом единым». Самый знаменитый государственник прошлых веков – Иван Сусанин. Образ костромского крестьянина, спасшего ценой своей головы жизнь первого царя из династии Романовых, Михаила, в эпоху литературного романтизма привлекал многих русских писателей, художников и композиторов.

Кстати, именно Нестор Кукольник подарил своему другу, великому русскому композитору Михаилу Глинке, название для оперы о подвиге Сусанина – «Жизнь за царя». И да, либретто для нее он тоже писал в соавторстве с бароном Егором Розеном.

А несколькими годами ранее Кукольник написал драму, принесшую ему славу и ненависть одновременно. Называется она громко и вычурно, но вполне в духе того времени – «Рука Всевышнего Отечество спасла». Молодой чиновник написал ее очень быстро и разобрал в ней известный эпизод русской истории – окончание Смуты, изгнание польских интервентов из Москвы.

Вещь, надо сказать, простенькая, но она наполнена большим количеством патриотических монологов и диалогов. В общем-то, обычное дело. И напиши автор эту драму исключительно для денег, по заказу, общество промолчало бы. Тем более что образы Минина и Пожарского впервые были представлены на сцене столь масштабно.

Современному человеку трудно правильно оценить «Руку Всевышнего…», ее пафос. Но и в 1834 году нашлось немало критиков «лозунгового» характера драмы г-на Кукольника. Появись она на подмостках Александринского театра лет на тридцать раньше, все вообще прошло бы без сучка и задоринки. В начале царствования Николая I так писать было уже не модно. Искренность уходила из числа общественных идеалов. Поэтому так остро была воспринята в обществе благосклонность, с которой приняла пьесу самодержавная власть.

Через полвека после появления драмы профессор Харьковского университета Иван Филевский писал:

«Мы часто обсуждаем неблагодарных России иностранцев. Но когда семья Кукольника, благодарная приютившей ее России, стала выражать свое преклонение перед Родиной и восторгаться чудными моментами Русской истории, мы не поверили в ее искренность и заклеймили Кукольника клеймом карьериста. Это – клевета, и притом глупая, потому что даровитый Кукольник не искал служебных почестей».

Примечательно, что само появление «Руки Всевышнего…» на сцене – каприз судьбы, случайность,