Завоеватель сердец - Хейер Джорджетт

– Роберт по сравнению с ней был крепче и здоровее, – заметила Матильда.

Но годом позже у Нормандца родился второй сын, и вновь герцог устроил пышные торжества; почти целую неделю придворные не смыкали глаз, веселясь и празднуя, пока Матильда, лежа в постели, ворковала со своим малышом и мечтала о будущем, которое его ждет. Но он родился ребенком чахлым и слабеньким; мог кричать несколько часов подряд, и даже венок из белой омелы не способен был предохранить его от судорог, что время от времени случались с ним. Лекари не отходили от милорда Ричарда ни на шаг, а сама герцогиня, казалось, вечно прислушивалась, не донесется ли из спальни слабое эхо его плача. Малыш на много месяцев вперед безраздельно завладел ее вниманием; у нее почти не оставалось времени на лучников герцога или даже на известия о возобновившейся тайной деятельности французского короля. А вот ее мужа, кроме двух этих тем, не интересовало практически ничего.

Ему стало известно, что Генрих и Молот Анжу вновь заключили союз против Нормандии. Они опять собирали огромное войско, снова начали строить планы разорения и ограбления герцогства Вильгельма; и опять Вильгельм призвал к себе своих рыцарей, чтобы защитить собственные владения.

Как ожидалось, соединенная армия французов и анжуйцев должна была пересечь границу весной 1058 года, поскольку это время считалось наиболее удобным для ведения военных действий; но король Генрих, тоже знавший о приготовлениях своего вассала, пустился на хитрость и промедлил с нападением еще несколько месяцев.

– Он будет откладывать вторжение до тех пор, пока я не распущу свои силы, – после трехмесячного ожидания сказал Вильгельм. – Что ж, так тому и быть!

И к вящему разочарованию своих советников герцог отдал приказ о роспуске своей армии, оставив при себе небольшую личную дружину.

Мужчины, которые раньше недовольно ворчали насчет того, что содержание бездействующего войска обходится им слишком дорого, теперь лишь качали головами при виде столь рискованной тактики.

– Король вторгнется в Нормандию, и что мы будем делать, лишившись половины своих сил? – пожелал узнать де Гурней.

А герцог вновь разложил на столе свои планы, и стало ясно: перед ним – грубо вычерченная карта его герцогства.

Де Гурней проворчал:

– И какой нам от нее толк?

– Друг мой Гуго, – начал Вильгельм, – мы знаем, что король намерен пройти маршем через Иемуа, не распыляя свою армию, и нанести удар на Байе – вот сюда. – Он упер палец в карту.

– Еще бы это было нам не известно! – де Гурней коротко рассмеялся. – Он больше никогда не отважится атаковать нас двумя колоннами. Если этот француз, которого мы захватили, говорит правду, то Генрих намерен повернуть на восток от Байе, чтобы разорить Ож. И что далее?

Герцог заставил Гуго склониться над картой.

– Я могу перехватить его вот здесь, или здесь, или даже здесь.

– Мы что же, собираемся опять провернуть тот же самый фокус? – полюбопытствовал граф Роберт д’Э. – Король опять пройдет маршем, не встречая сопротивления? Хлеб уже заколосился, Вильгельм: он причинит нам огромный ущерб.

Мортен зевнул во весь рот.

– Мы уже разбили его прежде! Где ты намерен устроить ему засаду, Вильгельм?

– Вот здесь, в моем родном городе.

Они склонились над картой и увидели, что палец Вильгельма упирается в Фалез, город, где он родился. Де Гурней задумчиво потер нос.

– Вообще-то… Однако он обойдет вас к западу, если действительно стремится к Байе.

– Но я встану лагерем между ним и Ожем.

– Ежели он намерен войти в Ож, то ему придется переправиться через Орн и Див, – заметил де Гурней. – Если форсировать Орн, то лишь у Кана, разумеется, а там засаду не устроить. Что до Дива, – Гурней умолк и метнул острый взгляд на Вильгельма. – Ха, неужели вы собираетесь атаковать его у брода в Варавиле, сеньор?

– А где еще он может форсировать Див? – спросил Вильгельм. – Уж наверняка не у Бавана или Кабура. Только у Варавиля; правда, прилив там наступает быстрее, чем предполагает король, именно там мы можем рассчитывать настичь Генриха и эту анжуйскую собаку, Мартеля.

– Нормандцы и французы уже сражались ранее под Варавилем, – заметил Вальтер Жиффар. – Но почему мы должны ждать, пока он не заберется настолько далеко, милорд? Есть же и другие места, где мы можем навязать ему сражение.

– Да, их много, – согласился герцог, – но лучшего все-таки не найти. Если он направляется к Варавилю, как я предполагаю, то окажется у меня в руках, и я смогу сделать с ним все, что захочу. – Встав из-за стола, Вильгельм хлопнул лорда Лонгевилля по плечу. – Потерпи немного, Вальтер, – с улыбкой сказал он. – Я еще ни разу не приводил тебя к поражению.

– Клянусь распятием, у меня и мысли такой не было, монсеньор! – поспешно вскричал Вальтер. Поперхнувшись, он обменялся взглядами с де Гурнеем. – А какую роль во всем этом сыграют ваши лучники, милорд?

Вильгельм расхохотался.

– Доверься мне, они принесут нам победу на блюдечке, мой старый бойцовый пес, – сказал он, глядя, как расходятся его советники, покачивая головами в связи с безрассудным, по их мнению, капризом герцога.

В августе, когда хлеб был уже скошен, король Генрих после четырех лет соблюдения мирного договора вновь перешел нормандскую границу и вторгся в Иемуа, планируя взять Байе. Рядом с ним, раздуваясь от самомнения, умерить которое неспособно было ничто на свете, ехал граф Анжу, тучный мужчина холерического темперамента с лицом багрового цвета. С ним были и два его сына: Жоффруа, его тезка, названный в честь отца, по прозвищу Als Barbe[48], и Фуль Решен по кличке Грубиян, сердитый и неприветливый, готовый одинаково ссориться с врагами и друзьями. Королю Генриху пришлось изрядно постараться, чтобы сохранить хотя бы подобие мира между этой драчливой троицей и своими баронами. Франция могла, конечно, заключить союз с Анжу в борьбе против общего врага, но ни один француз не станет признаваться в любви анжуйцам. Ссоры из-за пустяков стали вспыхивать в лагере союзников с самого начала кампании, противоборствующие стороны не раз выхватывали кинжалы, готовясь пролить кровь обидчиков, а между лидерами царила откровенная вражда.

Анжу требовал разрушать все до единого донжоны, мимо которых они проходили. А король Генрих, глядя на свежевыкопанные рвы, полные воды, и отремонтированные неприступные стены, не желал тратить время на бесполезную осаду. Если он сумеет захватить и разграбить Байе и Кан, а потом опустошить богатые земли Ожа, то сможет диктовать свои условия герцогу Вильгельму. Именно так он и заявил Мартелю, но граф, которому прожитые годы прибавили ослиного упрямства, слишком легко готов был свернуть с намеченного пути при виде крепости, обороняемой кем-либо из его личных врагов. Он настаивал на том, что они должны сделать крюк и отнять у Монтгомери его замок Ла-Рош-Мабель, который вот уже три года уязвлял его гордость одним своим существованием. Сдерживая раздражение, Генрих сумел отговорить его от этой затеи, но, как вскоре выяснилось, только для того, чтобы граф тут же взял новый след. Он давно точил зуб на некоего Вальтера де Лейси, и, поскольку замок последнего лежал прямо у них на пути или очень близко от него, Мартель не видел смысла оставлять его в покое. Он даже разработал план, предусматривающий разделение их войска на два отряда, один из которых намеревался возглавить, чтобы осаждать замки; к их владельцам и комендантам Мартель питал личную неприязнь. А в это время король Генрих во главе второго корпуса мог бы направиться к Байе.

Но вряд ли король, в памяти которого еще свежи были воспоминания о разгроме у Мортемера, согласился бы с таким планом. Мартелю вновь не дали вцепиться в добычу всеми зубами и увлекли дальше на север, пообещав, что захваченные там сокровища сторицей возместят его ожидания.

На марше в Байе французы вели себя привычным образом, всецело полагаясь на то, что за совершенные ими злодеяния получат отпущение грехов. Неукрепленные города, деревушки, жилища крепостных и холопов разрушались и сжигались; прячущихся мужчин находили и зверски убивали, чтобы развлечь солдатню; женщин хватали и отдавали на поругание дружинникам. Никакие религиозные соображения не могли удержать короля от того, чтобы не разграбить монастыри и аббатства, но монахи, предупрежденные герцогом, в большинстве случаев успевали унести все ценное и спрятать его в потаенном месте. Мартель, разъяренный подобной скаредностью, однажды взбеленился и схватил какого-то аббата, заявив, что намерен посмотреть, не помогут ли пытки вырвать у сего доброго христианина признание о том, где он спрятал сокровища. Пришлось вмешаться шокированным французам: дело зашло слишком далеко. Королю Генриху понадобилось все его красноречие, чтобы убедить графа в том, что подобные деяния запросто могут привести его к отлучению от церкви.