Снова домой - Ханна Кристин

Господь забрал жизнь у Энджела и затем снова возвратил ее.

Она как завороженная наблюдала за сердцем, которое мерно билось в груди Энджела, совершая свой магический танец. Улыбаясь сквозь слезы, Мадлен закрыла рот ладонью и подняла глаза вверх, словно надеясь-увидеть там Господа...

«Люби его, Мэдди-девочка...» Услышав эти слова, Мадлен сильно вздрогнула, обернулась. Ей показалось, что позади нее стоит Фрэнсис.

Но за ее спиной никого не было.

Глава 17

Лине было невыносимо оставаться одной в доме. Все здесь напоминало ей о Фрэнсисе.

Она стояла на крыльце и смотрела на солнце, закатывающееся за дома.

Легкие начинали все сильнее болеть от долгого курения, глаза опухли и болели от слез. Лина чувствовала себя совсем подавленной.

Господи, откуда в жизни столько горя и печали?..

Лина закусила нижнюю губу, чтобы снова не расплакаться. Ей вдруг почудилось какое-то движение сбоку, и, повернувшись, Лина увидела висевшие на крыльце качели, те самые, которые Фрэнсис подарил на Рождество. Слезы сразу опять хлынули из глаз.

«Вернись, Фрэнсис. Мне так плохо... Господи, как же мне недостает тебя...»

Слух уловил звук приближающейся машины, и, подняв глаза, Лина увидела подъезжающий автомобиль матери. Облокотясь о перила крыльца, девушка стала ждать.

Выключив двигатель, Мадлен вышла из машины. Дверца «вольво» захлопнулась с непривычно громким звуком. Пройдя уже половину дорожки, ведущей к дому, мать заметила Лину, стоявшую в тени крыльца.

Мадлен поднялась по скрипевшим ступенькам и остановилась, глядя на полную окурков пепельницу. Множество окурков также валялось на полу. Мадлен посмотрела на Лину, но не произнесла ни слова.

Слезы навернулись матери на глаза, и, распахнув объятия, она шагнула навстречу дочери. Они обнялись, и Лина в это мгновение вновь почувствовала себя маленькой шестилетней девочкой, и ей захотелось поверить, как в те далекие времена, что мать все исправит. Лина ждала чего-то, каких-то волшебных слов, и время повернется вспять.

Но мать молчала, просто сжимала ее в объятиях.

И Лина поняла, что прошлое никогда уже не вернется.

Он сидит на качелях, висящих на крыльце дома, пытаясь несильно раскачаться. Но деревянные планки качелей остаются совсем неподвижными, даже удивительно. Воздух душный, тяжелый и ничем не пахнет. Раньше он и понятия не имел, что значит «ничто», а теперь знает. Он пытается вспомнить миллионы известных ему запахов, которые прежде можно было вдыхать, сидя тут, на крыльце дома. Запах роз, свежесрезанной с газона травы, запах влажной земли после дождя, даже запах ветра, дующего со стороны дороги. И у старых листьев винограда, посаженного Мадлен у крыльца, был свой собственный, неповторимый запах.

А вот сейчас ничего. Ветер как бы обтекает его, не касаясь тела. Можно видеть, как на пожухлой траве ветер шевелит опавшую листву. Но сам он сидит на неподвижных качелях, и ветер не касается его.

Он ожидает: что-то непременно должно произойти. Это он знает точно. Что-то как будто слегка коснулось его щеки. Нет, кое-что он еще должен сделать.

Он понял, что если сильно сконцентрироваться, очень сильно, то можно оказаться внутри дома, пройтись по комнатам, потрогать некоторые вещи руками. Воспоминания из прошлого почти совсем стерлись из памяти. Он очень быстро уставал от всех этих мыслей, они причиняли боль, и тогда он и сам уже жалел, что затеял это, что не сидел тихонько на этих качелях, где ему уютно, как дома.

В прошлую ночь Лина находилась рядом с ним. Когда она впервые села рядом, он почувствовал, как качели чуть качнулись под ним. И он почти что почувствовал касание ветра, почти услышал скрип деревянных планок качели. Но он был уверен, что все это – просто воспоминания, что слышать и чувствовать он сейчас никак не может.

Она плакала, его бедная девочка, и в глубине души он понимал, что она оплакивает именно его. Ему очень хотелось погладить ее по голове, успокоить, но звуки каким-то странным образом мешали ему сосредоточиться. И тогда он сделал единственное, что еще мог: использовал силу, остававшуюся где-то внутри, в животе. Он зажмурил глаза и мысленно обратился к ней. Какие-то слова, обрывки фраз, которые почти сразу же забывались...

«Я здесь, Лина, здесь...»

Он мысленно говорил с ней снова и снова. Тут она опять заплакала, и это причинило ему новую боль.

Наконец Лина ушла в дом, а он последовал за ней, двигаясь из одной комнаты в другую. О, как ему хотелось чувствовать себя частью этого дома, единственного настоящего дома, который он знал в своей жизни. Но чем больше проходило времени, тем слабее он себя чувствовал. Однажды, опустив взгляд вниз, он не смог разглядеть своих ног. В следующую секунду ему показалось, что он видит, как они тают на глазах. Кончилось тем, что он прилег на постель и свернулся клубочком, как кот. И закрыл глаза.

В следующее мгновение он сообразил, что уже снова оказался на крыльце, на качелях. Вокруг почему-то много солнца, которое светит сквозь облака на ослепительно синем небе. Шуршат последние осенние золотистые листья.

Он смотрит вниз – ног по-прежнему нет. Они превратились в сумрачное сияние. Он пытается понять, как долго будет длиться это медленное исчезание и что с ним будет, когда он полностью растворится в воздухе.

И он терпеливо ждет...

Энджел лежал не шевелясь. Было темно. Звуки вокруг слились в сплошной надоедливый гул. Он моргнул и хотел открыть глаза, но сил не хватило.

– Энджел?

Он услышал голос, раздавшийся из темноты, и почувствовал, что ему необходимо сейчас же увидеть ее! Он вновь попытался открыть глаза. Ресницы дрожали. Это простое движение потребовало огромного, напряжения...

Он вновь услышал ее голос: она шепотом позвала его по имени. Он силился выбраться из обступившего его ватного тумана. Наконец один глаз открылся, и Энджел поискал им по сторонам.

– Ну же, Энджел, открой глаза...

Он попытался еще раз. Наконец обнаружил, что она сидит рядом, и лицо ее почему-то скрыто под маской. На мгновение он вновь почувствовал себя семнадцатилетним, а рядом была его Мадлен.

Он попытался вспомнить, где сейчас находится и почему она рядом с ним.

И тут Энджел ощутил сердцебиение, сильное и четкое. Та-там, та-там, та-там...

Он крепко зажмурился. Все звуки теперь отступили, и он только слышал, как в груди стучит то ли его собственное, то ли чье-то чужое сердце. Ему хотелось протянуть руку и вырвать из тела все эти трубки и иголки. Но руки были слабыми и дрожали.

Никогда раньше ему не доводилось испытывать такого сильного чувства потери, такого полного опустошения. Сердце билось в груди, но было совершенно чужим, не принадлежало ему. Он чувствовал это: оно колотилось слишком сильно, раня обезображенную грудную клетку. И где же его собственное сердце? Оно было слабое, больное, но оно было его собственное, и вот сейчас его не стало. Лежит, наверное, теперь в каком-нибудь помойном ведре...

Его сердце, в котором жили такие грандиозные замыслы, такие фантастические мечты...

– Господи Боже, – прошептал он хрипло и сам не узнал своего голоса. На него напал страх.

Господи, даже и голос у него изменился. От прежнего Энджела ничего не осталось, совершенно ничего...

И тут в сознании у него всплыло одно лишь слово, и Энджел внутренне содрогнулся, у него перехватило дыхание от испуга. Донор.

Он заставил себя открыть глаза и посмотрел прямо в глаза Мадлен. Он чувствовал, что слезы текут у него по щекам. Но сейчас это было ему решительно все равно.

– Кто?!

Она вздрогнула, словно ее ударили.

– Энджел, – сказала она таким тихим, завораживающим голосом, что у него на минуту закружилась голова. Хотелось бесконечно слушать ее голос, смотреть ей в глаза. – Не нужно сейчас об этом думать. Лежи и отдыхай. Операция прошла успешно. Ты выздоровеешь. Все будет хорошо.