Постоянство хищника - Максим Шаттам

холодным и влажным. Как и то, что текло между ягодицами. Ноги лежали в опорах. Он еще не влил в нее отбеливатель, но это не заставит себя долго ждать. Хлоя напряглась при этой мысли.

Подсвеченные кукольные головы нависали сверху. Пялились на нее. Наверное, насмехались своими подрезанными ртами? До ушей донеслось назойливое тиканье часов. Она так ненавидела этот звук. Хотелось биться головой о стену. Огрызок иногда вышагивал в такт ходикам. Бесконечно долго. Невыносимо. Нестерпимо.

Все закончилось. Ритуал № 3 можно было на время прервать. Хлоя тратила бездну энергии на то, чтобы сдерживать поток мыслей, не дать себе захлебнуться. Она открыла шлюз, но оставила дверь в секретную комнату закрытой. До возвращения в чан.

Огрызок сидел на табуретке, голый, пресытившийся. Молчал, как всегда. С тех пор как она попала к нему, он сказал ей не больше десяти слов. Всегда одни и те же приказы. И отказывался отвечать, даже бил в самом начале, если она продолжала спрашивать. Он хотел, чтобы она молчала.

На этот раз он показался Хлое странным. Очень задумчивым. Смотрел на маленький холодильник в углу подвала. Что это с ним? Вдруг Хлоя встревожилась. Она ненавидела все, что выходило за рамки их обычного общения, каким бы отвратительным оно ни было. Изменение может иметь драматичные последствия.

Она хотела заговорить с ним, но передумала. Он не выносил ее человеческих проявлений и на любую попытку контакта отвечал побоями.

Что он делает?

Огрызок издал неожиданный звук. Непривычно тонким голосом. Детским.

– О, сколько гибнет птиц зимою ледяной, – бормотал он.

Нет, он декламировал. Что-то вроде детского стишка, догадалась Хлоя. В таком ритме, таким растерянным тоном Огрызок разговаривал в детстве. Что-то древнее и хрупкое поднималось из него.

– Когда придет пора фиалковых букетов, мы все же не найдем их маленьких скелетов, – шепотом продолжил он.

Его пристальный взгляд на дверцу маленького холодильника тревожил Хлою. Зрачки сверкали, в них горело воспоминание или мысль непередаваемой силы.

– В апрельской мураве средь вешнего тепла. Поверим ли тогда, что птица умерла?[10]

Он покачал головой, наклонился, глядя на свои ноги. Впервые, как это ни странно, Хлоя заметила, что у него нигде нет волос. Ни на ногах, ни на торсе, ни даже в подмышках. Весь гладкий.

Его тон изменился, стал взрослее, суше.

– Придется это сделать, – сказал он смиренно. – Это путь бессмертия.

В голове Хлои вспыхнула тревожная лампочка. Ярко-красная. По телу побежали мурашки.

Воспоминание о том, что он однажды сказал, заставило ее содрогнуться. Он говорил так мало, что она запоминала каждое слово.

«Давай еще немного… Ради меня. Пока она не станет бессмертной». Надежда больше не ослепляла Хлою, она прекрасно поняла, что это значит.

Он вернулся к главному. Он должен это сделать.

Убить ее.

Он встал, схватил бутылку с отбеливателем и большой шприц без иглы, набрал вонючей жидкости и подошел к Хлое.

– Мне нравится то, что вы со мной делаете, – начала она не слишком уверенно, но без презрения.

Она должна казаться покорной.

Хлоя приготовилась получить пощечину или даже удар кулаком, но он этого не сделал. В нем появилась трещина, она это чувствовала. Вернулась детская печаль, его принуждали избавиться от своей игрушки – и его безразличие как будто отступило. Нет, это не было сочувствием, он сосредоточился на себе, на своей боли, своем дискомфорте, но трещина появилась.

– Я хочу еще, – добавила она.

От этих слов, от их смысла ее затошнило, но она постаралась скрыть отвращение.

Он поднял шприц, встал у нее между ног.

– Я вся ваша.

На этот раз Огрызок, не дрогнув, с чудовищной силой надавил на поршень. Закончив, развязал ее, отступил назад и кивнул на открытый люк.

Не глядя ей в глаза.

Хлоя, заливаясь слезами, схватилась за стойки лестницы.

Ей казалось, что она победила.

Крышка захлопнулась, и Хлоя Меньян вернулась в темноту.

Ее тело было средоточием боли.

Но она улыбалась.

Она получила отсрочку.

42

Франк вел машину до самого Страсбурга, и Сеньон мог делать заметки в ноутбуке.

Допрос он готовил во всех деталях. Будет очень непросто. Серийные убийцы редко бывают разговорчивы, если только их не загоняют в угол, предъявив столько улик, что не выкрутиться. Тогда некоторые молчат, а другие превращают неудачу в способ вернуть власть: выдают информацию по капле, играют со следователями, чего Сеньон хотел избежать любой ценой. У них нет на это времени.

Ему требовалась стратегия. Он отлично знал дело Антони Симановски. Особенно то, что касалось тел, найденных в колодце «Гектор» на шахте «Фулхайм». Первые отчеты о вскрытии уже прислали, и Сеньон вспомнил все в мельчайших подробностях. Находки на месте, расположение тел. Имена жертв, фотографии, собранные после опознания. Он перечитал даты предполагаемых исчезновений и мест похищений. Восстановил в памяти показания свидетелей и следователей того времени.

Его мозг впитывал детали, которые соединялись в единое целое. Он почти чувствовал, как информация пульсирует внутри, под черепом.

Последние десять минут он посвятил основам. Повторил главные правила: контролировать речь, не выдавать эмоции. Сопереживать – даже если Симановски не заслуживает сочувствия, оно может переломить ситуацию. Быть терпеливым. Дать ему выговориться, если он будет в настроении, не перебивать. Понимать, когда задавать вопрос напрямую, а когда издалека. Считывать реакции. Управлять паузами.

Сеньону предстоял не обычный разговор, а стратегический диалог. Нет смысла надеяться, что социопата удастся допросить, как обычного человека. Сеньон владел методикой Рида и ее девятью шагами. Смысл этой техники в том, чтобы подозреваемому стало страшнее лгать, чем признать вину. Даже иллюзорное признание как результат психологической манипуляции следователей на миг облегчает душу.

Метод довольно тонкий, но в данном случае он не сработает, потому что классический психопат Симановски не испытывает ни эмоций по отношению к другим, ни угрызений совести, ни смущения из-за обмана и плевать хотел на социальные последствия. В основе его личности не заложено эмоционального взаимодействия, все вращается вокруг него, а остальной мир – лишь инструмент для удовлетворения эгоистических позывов. Рычагов воздействия на его психику имелось немного, и главное, разнообразием они не отличались.

Бесполезно уговаривать Симановски успокоить совесть: сказав правду, он не испытает облегчения, поскольку не считает вред, причиненный людям, чем-то плохим.

Нужен другой подход.

Не мог Сеньон разыграть и карту великодушия – невозможно обещать благосклонность судьи, учитывая тяжесть преступлений. Симановски знал, что сядет пожизненно, что бы ни сказал и ни сделал. Даже выдав сына, он ничего не выиграет. Еще минус рычаг воздействия…

Они добрались до Страсбурга к вечеру. Генерал де Жюйя