Земной крест - Ким Балков

Старик слегка успокоился, когда сообразил, отчего в нем душевное разворошенье, когда точно бы все в ней стронулось с места. Да, конечно же, оттого, что совестно перед людьми, перед той же Агалапеей, ведь она так страдает.

«А я что же, запамятовал, как иной раз тоска и обида надавливают на сердце?..»

Он еще долго задавал себе смутные вопросы, словно бы и вправду чувствовал вину перед людьми. Но вины не было, одна совестливость, она и подалкивала его к чему-то несвычному с прежним строем мыслей.

18.

Амбал видел, как мимо барака прошла Агалапея, вся черная. Он тогда стоял у окошка с рыжими подтеками, острыми и колючими, казалось, прикоснись к ним рукой и поранишься. Чуть погодя старуха появилась снова, но уже не одна, с Кряжевыми. Он посмотрел на Егора и Кузю, и люто сделалось на сердце, глухая ненависть окатила всего, с головы до ног, живого места не сыщешь, и была она не та, привычная, испытываемая к тем, кто попадал ему в руки и становился зависим от него и знал про эту зависимость, но не хотел угодить, другая, чувствовал Амбал, она не уйдет, пока он не сладит с Кряжевыми, будет мучать денно и нощно.

Он накинул на плечи большую и тяжелую шинель, одну такую на округу, уж помаялся, пока отыскал ее на складах, и вышел из комнаты, сильно, так что стенки задрожали и штукатурка посыпалась с потолка, хлопнув дверью. Но тут же вспомнил, что Ленча теперь дома, за занавеской, испугал ее, наверное. Помедлил у двери как бы в раздумьи: не вернуться ли, не успокоить ли дочь?.. Но это не так, о другом его мысли, и потому время спустя он, мягко и сторожко ступая, двинул следом за братьями.

В деревне живности нынче всего — ничего, собаки, и те не в каждом дворе, разбежались по окрестному лесу, вспомнив про глухое, зверье, дремавшее в них, про меж людей не шибко-то разгуляешься, на помойках и картофельных очисток не сыщешь…  Амбал не моргнул бы и глазом, когда бы обнаружилось, что на мужичьих подворьях и вовсе нет живности, с пониманием бы отнесся к этому и одобрил бы власть: чем круче берет она, тем надежнее он себя чувствует, тем больше доволен жизнью. Но на мужичьих подворьях и нынче кое-что водится, и это не по душе Амбалу. И Револе не по душе. Прибегал на прошлой неделе, толковал про то, что надо бы доконать Карымиху, чтоб не пахло в ней старым духом, чтоб все по-новому. Амбал выслушал Револю, морщась, но не шибко. «Пускай лопочет, а мы на ус намотаем. Приспеет время, и до Револьки доберемся дурковатого». От Револи Амбал узнал чудное о живности, которую мужики еще не свели со двора: во всякую пору была пестрятная, за версту ее признаешь, на обережье лишь и водится такой масти, а тут вдруг за одну ночь порыжела. Амбал не поверил Револе, но поутру сам увидел рыжих коров и козочек. В глазах стало больно, как если бы ожогом прошло по ним горячее железо. Уж позже узнал: это мужики, следуя чьему-то уговору, поменяли масть всей живности.

— А что, маху дали?.. Но ведь сказывали же в высших воровских кругах, что скоро и у восточного обережья Байкала появится новый хозяин. А он, говорили, страсть какой рыжий. И опять же в Москве самый главный пахан рыжий, и все прочие ловчилы у него тоже срыжа… Ну, мы и постарались, чтоб задобрить хозяина.

Не поймешь, насмехаются ли мужики, всерьез ли говорят. Неугадлива душа у русского человека!

— Зато и браво-то как! Все коровы нынче на один манер глядятся.

Не отступал от этого и мужичок с ноготок с дальнего придела, что на въезде в Карымиху. Он жил там с такой же малой и тихой, как и он сам, бабой, ни во что не влезая, стараясь угодить всякому. Мужика потому и взяли на тайный воровской спрос, что слаб с виду, любому кусту поклонится, думали, наведет на того, по чьему наущению живность на деревне поменяла масть. Но мужичок, хотя воры, обиженные за власть, били его смертно, а потом кинули обеспамятевшего на срамное унижение подлой уголовной черни, не отступил от своего. Это упорство не поглянулось Амбалу, увидел за ним и для себя отместное и, хотя закостенел умом и стал холоден душой, одна Ленча и могла расшевелить ее, растолкать угрюмую, забеспокоился. Это было не привычное беспокойство, которое приходило на день, а потом исчезало, догадывался, нет ему срока, и даже больше, смешавшись с тем, что вызвано тревогой за Ленчу, оно наверняка усилится. Так и случилось. Однажды Амбал услышал от Револи: «Уж не Агалапея ли стоит за этим своеволием?» Услышал и намеревался возразить, но промолчал, а потом спросил у себя мысленно: «Почему бы и нет? Что, не способна на такое чумная баба?.. — Помешкав, ответил: — Пожалуй что, способна». Все ж это было точно бы счужа, ну, пало на ум и улетело, не оставив и малой зацепки. Амбал почти позабыл о словах Револи и своем сомнении относительно благонадежности Агалапеи, но стоило увидеть старуху с братьями Кряжевыми за околичкой, подле поднявшейся над округой старой избы Дедыша, что зацепилась за прежде лесистое, а нынче голое, под белой заматеревшей снежной коркой, длинное и узкое угорье, как все, упрятанное в дальние тайники души, было извлечено и заблестело темно и угрюмо. Амбал медленно шел за теми, спешащими, однако ж с каждой минутой приближался к ним. А когда Агалапея и парни оказались на каменистом берегу, где их встретил Дедыш, остановился. Спустя немного Амбал разглядел и того, кто лежал на голой земле. «Кто же это?.. — с несвойственной ему тевогой подумал он. — По одежке-то судя, из бурятов. Видать, утопленник. Вынесло, поди, на камни и приморозило?..»

Он подумал так и вдруг вспомнил неближнее, в сущности не могущее иметь к теперешнему происшествию отношения, хотя и там были утопленники, и тут…  Он тогда был молод и накапливал глухую силу в себе. Тогда к нему пришел некто в большом чине, и это едва ли не смутило его, тот в случае надобности вызывал его в старый поповский пятистенник, отданный под уездную власть после того, как хозяев: молоденького, с куцей рыжей бородкой и со слабой грудью священника и добротелую, добродушную попадью для поддержания строгости в крестьянском миру спровадили куда Макар телят не гонял. Амбал в те поры проживал на квартире