Земной крест - Ким Балков

— Во навязалась на мою душу, а? И чего ей не лежится во дворе и все тащит куда-то?.. Ну, зачем ты нужна мне?.. Ни молока от тебя, ни…  Ну, погодь, вот изловит тебя нечестивец и сожрет изголодамшийся.

Но скажет так, и сама испугается и заискивающе посмотрит на козу, точно бы та все понимает и осуждает, вон и морду опустила и заблеяла с хрипотцой.

Агалапея вышла за ворота. Коза затрусила следом за нею. Старуха нынче смущена, вдруг помстилось неладное, тревожащее, словно бы запамятовала что-то дорогое, и тем изменила себе. Агалапея, трудно отвлекаясь от этого ощущения, обернулась к козе, сказала привычно вяло и словно бы чужим голосом:

— Ну, ладно, ладно, не серчай. Но, может, и впрямь пойдешь домой?

Коза с неудовольствием покачала лобастой головой.

Агалапея шла к Байкалу, напряженная, натянутая всеми жилочками, точно тетива, и не умела понять, откуда душевное напряжение, а понять хотелось, словно бы от этого зависела ее судьба. Слабым, истощенным сознанием, уже не гибким и неохотно подчиняющимся ей, трудно откликающимся на внешние раздражители, в отличии от чувств, что легко возбуждались, она прозревала тщету своего поспешания неизвестно куда и зачем. Но, поскольку давно жила, подчиняясь чувствам, она недолго удерживала в себе сомнение и даже не помедлила. Уверовала, что вытолкавшее ее из дому не могло обеспокоить понапрасну, а пало как знак свыше. Разве можно не подчиниться ему? Чуть погодя Агалапея услышала какие-то странные звуки, и впрямь упадающие сверху, хаотичные и точно бы принадлежащие огромному холодному небу. Потом ощущение хаотичности исчезло, в доносящемся до ее слуха угадывалась стройность, ее можно было принять за мелодию, впрочем, так и принялось Агалапеей, сказала с легким вздохом, что услышанное для нее есть благо.

— Господи!.. — сказала она. — Благодарю тебя!

Из ее уст вырвались эти слова, и она не могла бы ответить, отчего именно эти, и за что она благодарила Господа? В голове все смешалось и не было сил выстроить что-то ясное, поддающееся пониманию. Впрочем, она и не предпринимала таких попыток, в любом случае они окончились бы неудачей. Она не хотела ничего предпринимать, чувствуя, что так, находясь во власти смутных ощущений, она свободна.

Агалапея шла, а мелодия все не угасала, делалась шибче и ярче, и вот уж лишь она жила в ней, ничему другому не давая доступа. Случались мгновения, когда у старухи мелькала мысль: а не она ли сама выводит мелодию, иль та рождается в потемках ее души и заполняет пространство, что осознаваемо ею.

Но вот Агалапея увидела близ высокого и гибкого дерева худого, землистого, со странно сияющими глазами Тихончика, приблизилась к нему, сказала:

— Ну, здравствуй!..

Он посмотрел на нее — и мелодия стихла. Старуха удивилась, но у нее и мысли не возникло, что мелодия как-то связана с блаженным. А потом та снова зазвучала и уж никто не смог бы дотянуться до нее. Она жила не только в деревьях и в льдистых торосах, что возвышались над гладкой поверхностью, а и в пространстве. Все на земле, и ныне существующее, и существовавшее раньше, но и теперь еще не потерявшее способности соединяться с миром трепещущим, ощущающим себя частью сущего, дышало этой безграничной мелодией. Она не принадлежала кому-то в отдельности, а как бы всем сразу. Вон и зимние птахи, по первости вроде бы примолкшие, теперь охотно подхватили ее, безмерную, и сделалась она и их тоже. И потому, когда Тихончик замолчал, и теперь уже, кажется, надолго, мелодия не сразу заглохла, а была еще выводима птичьими голосами, пока им хватало сил не поломать ее, не перебить другими звуками.

Агалапея подошла к Тихончику, взяла его за руку и повела за собой. Старая коза потерлась об ногу блаженного, проблеяла что-то. Тихончик заулыбался маленькими круглыми потрескавшимися губами. Он увидел в старой козе нечто беззащитное и слабое, такое, что исходило и от него самого и о чем он непременно сказал бы, если бы умел это свое ощущение отделять от множества других, что и теперь тревожили и подымали над сущим, однако ж не отодвигая от него, а точно бы для того лишь, чтоб посмотрел он, как велика земля и как хорошо, что он часть ее. Но Тихончик не умел сказать об этом, да и не пытался, лишь чувствовал переполненность радостью, она уже не умещалась в нем, стремилась выплеснуться из души, разлиться по свету…  Глаза у него блестели, на лбу выступил пот, тонкие смуглые руки подрагивали, и он то и дело прятал их за спину. Весь он был какой-то непривычный, и Агалапея старым иссушенным умом захотела понять, что с ним, но понять не смогла, вздохнула, пошла ходче, не отпуская Тихончика. Тот легко подчинялся старухе, находя в этом неизъяснимую сладость.

— Никак заболел сердечный? — спросила старуха, повстречав на пути Дедыша и кивая на блаженного.

Старец посмотрел на Тихончика, приметил в нем нечто особенное, не имеющее к болезни отношения, сказал:

— Да нет, дева…  Просто на душе у него нынче светло и влечет куда-то.

— О чем ты? Не соображу. Иль я вовсе помутнялась в разуме, иль ты толкуешь про диковинное?

— Во-во, про диковинное, — словно бы обрадовался Дедыш. — Чую, есть в нем это диковинное. Иной раз свет в нем, в душе его горит ярко, нездешний свет, от Господа, может статься, от Божьих ангелов.

— Ты думаешь, что от ангелов? — просветлела Агалапея. — Но тогда отчего в нем нынче как будто все перевернуто: и радость вроде бы есть, но и другое что-то проглядывает, стемна…

Дедыш вздохнул и снова заговорил про тот свет, что от Господа, старуха выслушала и ничего не поняла, старец догадался об этом и намеревался еще что-то сказать, но как раз теперь блаженный остановился, и в глазах у него поменялось, в облике утратилась несвычность, которая, хотя и смущала, была приятна, и он стал похож на обыкновенно больного, не в себе, человека. Дедыш уже давно обратил внимание, что в Тихончике часто меняется и трудно уследить за его сердечными подвижками, но это не раздражало. Те перемены в Тихончике легко отгадывались Дедышом, и про каждую он мог сказать, откуда она?.. А вот нынче он не ощущал себя в состоянии определить, что с блаженным, и засмущался собственной толстокожести, про которую думал, что она с ним не имеет ничего общего. Однако ж это не так, и оттого, что не так, он на время растерялся, смотрел, как Тихончик, подойдя к узкой, с заячьим наследьем, слегка обозначаемой на белой поверхности тропе, громче